Я заглушил скутер и шустро закатил его в сквер. Прислонил к ёлке. Замер сам. Убедившись, что остался незамеченным, разделся догола, встал вплотную к стене и возложил на неё руки. А через секунду подал их вперёд.

Структура гранита вокруг моих ладоней изменилась. Стена потемнела, сделалась пористой как губка. Что происходило в это время с руками, трудно было даже представить. Может быть, моя плоть превращалась в гранит и строительный раствор, может, наоборот. Пытливые умы разных эпох занимались изучением экзовещества, сквозь которое диффундирует комбинатор. Сколько при этом пострадало и даже погибло нашего брата, лучше не вспоминать. Но ни один из исследователей, от алхимиков ренессанса до биохимиков сталинских «шарашек», ничего не добился. Зато все они кончили крайне, крайне скверно. В течение нескольких часов или дней (в зависимости от степени защиты) экспериментаторы умирали в страшных мучениях, оставляя после себя не трупы даже, а головешки. Тела контактёров с экзовеществом высыхали, обугливались, «ржавели» — словно железо, пожираемое окислением в потоке чистого кислорода. Сейчас такими исследованиями продолжают заниматься лишь в Израиле да Китае. Не завидую я тамошним соплеменникам. А ещё меньше — естествоиспытателям.

Гранит поддавался необычайно трудно. Я чувствовал себя борцом сумо, изо всех сил выталкивающим соперника с татами. Соперник был неподвижен, он был многократно тяжелей и сильней. Но я давил, давил, давил. Тело у меня исчезло, исчез и разум. Осталась лишь воля, сконцентрированная на стремлении вперёд…

Когда я выбрался из стены, вернувшее человеческую форму тело представляло собой сплошное переплетение натянутых до предела мышечных жгутов. Казалось, связки вот-вот оторвутся от суставов, а мышцы лопнут — волокно за волокном. Я впервые не чувствовал в себе сил к трансформации. Организм был не сверхпластичен, а сверхнапряжён. Не тело, а одна большая судорога. От боли хотелось выть. Я повалился на пол, сгрёб ковровую дорожку и вцепился в образовавшуюся складку зубами. Иначе зубы попросту раскрошились бы друг о друга.

Меня можно было брать голыми руками. Но лучше теми здоровенными щипцами, которыми рабочие на заводе ворочают раскалённые заготовки. Или петлей на шесте, которой пользуются ловцы бродячих собак. Потому что время от времени меня сотрясала дрожь, а конечности начинали самопроизвольно двигаться, молотя в бешеном темпе по воздуху.

Это было мучительно. Это было страшно. И это было, чёрт возьми, восхитительно! Должно быть, так чувствует себя оборотень, впервые превращаясь в волка. Когда меня наконец отпустило, ужаса перед случившимся оказалось ровно столько же, сколько восторга.

Я выплюнул пыльный ковёр, встал на четвереньки и осмотрелся. Мне посчастливилось попасть в самый дальний и тёмный угол холла. Практически тут же начинался коридор, над входом в который висела стеклянная табличка «АРХИВ». Рядом стоял прислонённый к стене большой портрет в рамке, перевязанный наискосок черной лентой. У человека на портрете было одутловатое лицо пьяницы и извращенца, украшенное крайне несимпатичной родинкой возле носа. На шее поверх галстука висели очки на шнурке. Подпись сообщала, что это — покойный Новицкий, прекрасный работник и грамотный знаток архивного дела.

Сколько я не искал взглядом ночного дежурного, разглядеть его не смог. Стул подле тумбочки, оборудованной телефоном, пустовал. Наверно, лоботряс где-нибудь дрых. Неудивительно, что у них здесь сотрудников по ночам режут.

Я прокрался в освещённый лишь тусклыми дежурными лампами коридор. Коридор был длинен, дверей имелось около десятка, однако нужную я нашёл без труда. Она была заклеена бумажной полоской с печатью. Поскольку дверное полотно не было ни стальным, ни гранитным, я прошёл сквозь него без усилий.

Окна в кабинете отсутствовали, и я включил свет. Следы преступления успели ликвидировать, но далеко не все. На паркете виднелись бледно-розовые пятна, на боковой поверхности рабочего стола — незамеченные уборщиком бурые брызги. Многочисленные шкафы стояли распахнутыми. Находящиеся там знакомые мне картонные папки с дерматиновыми корешками пребывали в беспорядке. Машинально я вытащил первую попавшуюся, раскрыл. Внутри лежали пожелтевшие от старости бумаги. Никаких заголовков, никаких надписей — просто десятки перфорированных по краям листов с сотнями фамилий, отпечатанных на древнем матричном принтере. Некоторые фамилии были аккуратно, по линейке подчёркнуты. Возможно, на дне стопки имелось объяснение, что здесь и к чему. Однако я уже утратил интерес, захлопнул папку и сунул обратно в шкаф. Начал поочерёдно выдвигать ящики стола. Не могу сказать, что я искал. Рассчитывал обнаружить записку Новицкого со словами «меня убил тот-то по такой-то причине»? Как выражается Жерар, глупо было бы…

В верхнем правом ящике кроме канцелярской дребедени и блистеров с таблетками от поноса обнаружился кожаный очечник. Ведомый любопытством, я открыл его и увидел очки со шнурком. В толстой оправе, с хитро изогнутой дужкой. Те самые, что и на посмертном портрете Возницкого. Я покрутил их в руках и улыбнулся. Меня вдруг осенило.

Нет, ребята, не зря я залез в этот кабинет.

* * *

Ночной дежурный, некрупный мужичонка лет шестидесяти, подтянув ноги к груди, сладко спал на оттоманке. На мятом бэйдже значилось: Кириенко Пётр Кириллович. Я потряс его за плечо и хрипло сказал:

— Просыпайся, Кирилыч. Разговор есть.

Он открыл глаза. Увидев меня, молниеносно вскочил на ноги, прерывисто вздохнул и рухнул задницей обратно на лежанку. Морщинистое лицо затряслось, точно к нему подвели переменный ток. И было от чего! Перед Петром Кирилловичем стоял абсолютно голый, густо залитый кровью Новицкий. На шее призрака висели очки в толстой оправе. Это был мой маленький шедевр — даже стекло выглядело как настоящее! После двойной транспозиции через фанерную дверь ко мне наконец-то вернулась способность к перевоплощению. На стороже Кириенко я решил обкатать действенность нового обличья.

Приятно сознавать, что работало оно на твёрдую пятёрку.

— Не пугайся, Кирилыч, — прохрипел я. — Не за тобой пришёл. Спросить хочу. Кто меня убил и за что, знаешь?

— Да это… Откуу… откуда мне? Дежурил-то не я…

— Может, слухи какие? Сплетни?

— Нее… нету слухов. Оперативники из убойного отдела говорят, баа… башку сломали. Ведь никто кроме ваа… вас сюда не заходил. Ночью-то. И с вечера никто не остаа… оставался. А сами-то нее… не помните разве?

— Не помню. Сзади набросились. Сразу мешок на голову накинули. Душили. Резали и душили… Мне и сейчас душно, Кирилыч! Душно мне! Душно! Открой окно, задыхаюсь я!!!

Кириенко, спотыкаясь, побежал к окнам.

— Стой! — закричал я. — Не то! Вон то, открой, в сквер. Там воздуха больше!

Сторож начал судорожно ковырять закрашенные многими слоями эмали шпингалеты, помогая себе ключами из большой связки. В конце концов, окно было распахнуто. Громогласно стеная, я вскарабкался на подоконник, со стоном втянул в себя воздух. Повернулся к Кириенко.

— Пойду я к героям, Кирилыч. Они хоть и памятники, но лучше живых. Затвори за мной окно. Да помни, если виновен, под землёй тебя найду! Прощай, Кирилыч!

Широко раскинув руки, я выпрыгнул в ночную темень.

Следующий визит «призрак Новицкого» нанёс директору ГЛОКа. Увы, но там у меня случилась осечка. Рядом с супружеской кроватью, где почивал руководитель лаборатории опытных конструкций, его молодая жена и пушистый абрикосовый перс, стояла колыбелька. В ней мирно посапывал хорошенький младенчик. Устраивать представление, способное напугать ребёнка и женщину, мне не позволила совесть.

Кот при моём появлении проснулся и напряжённо следил за странным гостем. Я показал ему «окровавленный» средний палец, после чего погрузился обратно в стену.

Зато с Витей Найтом не церемонился. Содрал с него одеяло и растопыренной пятернёй хлёстко врезал по голой спине. Он дёрнулся и завозился на постели, всматриваясь в бледного посетителя. Я сделал шаг назад и включил ночник. Витя — бородатый и не очень-то молодой субъект с рыхлым брюхом, изумленно разинул пасть.

— Что, Витенька, не ждал?

— Новусик, так ты живой? — слабым голосом спросил Витя. — А ко мне прокурорские приходили. Сказали, что убит.

— Прокурорские не соврали. — Я напрягся, и из глаз «Новицкого» потекли кровавые слёзы, а на теле проступили страшные резаные раны. — Говори, стервец, кому меня продал?

— Ты что! Разве я мог, — залепетал Найт, пряча бегающие глазки. — Ты же знаешь, как я тебя люблю… любил…

— Ну, раз не хочешь признаваться по-хорошему… — Я взял со стола ножницы и раскрыл лезвия. — …Придётся поступить с тобой так, как поступили со мной.

— Пощади, Новусик! — модный сценарист захлебнулся рыданиями. — Я не виноват! Он меня заставил! Заставил позвонить тебе. Он прижал мне палец дверью! Вот, смотри! — Витя Найт выставил мизинец с почерневшим ногтем. — Пообещал, что прижмёт ещё кое-что, если не вызову тебя в архив!

— Кто он?

— Мент! Мент это был. Высокий, широкоплечий. Уши оттопыренные. Я его вообще впервые видел. Поймал меня возле квартиры. Я с презентации возвращался. Подшофе, но дури с собой не было. Так что послал его сразу на три направления. А он мне в живот кулаком — раз! В квартиру втолкнул и давай палец дверью прижимать. Если, говорит, Новусику не позвонишь, ещё и член прижму. Всё равно, говорит, он тебе не нужен! Куда мне было деваться, а? Я и позвонил. И сказал, что этот садист велел.

— Повтори-ка.

— Зачем? — насторожился Витя. — А сам разве…

Вместо ответа я жутко захрипел и, вцепившись пальцами в края самой глубокой раны, начал её раздирать. С допросом следовало торопиться. Пластичность моего организма понемногу снижалась. Ещё пять-семь минут — и Витя Найт узрит волшебное превращение Новусикова призрака в живого и здоровенького Павла Дезире.

— Вот что я помню! Вот! — рычал я. — Помню, как бритвой меня резали. Как струной душили, помню! Говори, подонок, как ты меня на смертные пытки выманил!

— Прекрати! — взвыл Витя, заламывая руки. — Хватит!

— Тогда рассказывай.

— Сейчас, сейчас… — Найт высморкался в простыню, утёр слёзы. — Короче, мент велел тебе передать, будто на презентации ко мне подошёл чурка один. Бородатый, вроде моджахеда, но одет хорошо, по-европейски. И будто он сообщил мне, что документы из какой-то лаборатории пришлось изъять. Дескать, форс-мажор. И чтобы ты эти документы немедленно забрал у босса этой лаборатории. И срочно-пресрочно вернул в архив. Да! — и чтоб флэшку с файлами тоже забрал, но пока никому не отдавал. Что сам этот моджахед с тобой связаться не сумел, потому что тебя дома не было. А теперь он должен куда-то уехать. Тоже срочно-пресрочно. Вот всю эту чушь я тебе сказал, ты выругался и бросил трубку. Мент меня похвалил, велел держать язык за зубами. Если не хочу, чтобы и он угодил между дверьми. То есть язык, ты понимаешь! А потом ушёл. Новусик, клянусь, я хотел тебе ещё раз перезвонить и сказать, что всё это подстава! Но струсил. Мне жить хочется, Новусик!

— Ладно. Живи и мучься, Иуда, — сказал я и шагнул в стену.

Когда, измотанный до предела, я вернулся домой, поставил скутер в прихожую и заглянул в спальню, Лада и Жерар крепко спали. В обнимку. На моей кровати. Картина была необычайно умилительной — хоть сейчас помещай на рождественскую открытку. Я полюбовался на них и побрёл в гостиную. Укладываться на кресло.

Хорошо, что оно у меня раздвижное.

Глава 8

Марк

Мисс Голдэнтач, и в обычных-то условиях больше напоминающая Снежную Королеву, чем Белоснежку, после вчерашнего держалась с Марком подчёркнуто неприязненно. А ему было всё равно. Похмелье получилось настолько качественным, что поглощённый собственными мучениями Марк, наверное, не обратил бы внимания даже на гнев Дядюшки Джи. Что уж говорить о Сильвии? На которой, между прочим, лежала значительная часть вины за вчерашний распад их группы.

Хуже всего приходилось бедняге Декстеру. Он прямо-таки разрывался от двух равнодействующих чувств: преданности и любви к мисс Голдэнтач — и мужской солидарности с Фишером. Декс даже утреннюю тренировку пропустил, занимаясь их примирением. Но Железная Леди изволила смилостивиться лишь к обеду.

Как раз отпустило и Марка.

— Следовало ещё в Штатах предупредить меня, что у вас проблемы с алкоголем, — проронила Сильвия за кофе.

— У меня нет проблем с алкоголем, — вяло возразил Марк. — Просто я попал в ситуацию, выход из которой был всего один. Пришлось им воспользоваться. Кстати, хочу заметить, моей вины в случившемся — минимум!

— Вот как?

— Да, так. Неужели трудно было чуть-чуть задержаться и подождать меня в чёртовом подвале? Какой смысл был торопиться, бросая отставшего товарища? «Нудиста» всё равно упустили…

— Да, упустили. Потому что ждали вас, Фишер. Ждали достаточно долго. Непозволительно долго! — Сильвия злобно швырнула ложечку на блюдце.

— Мы тебе кричали, звали, — вполголоса добавил Декс. — Ты как в болото провалился.

— Не понимаю, — растерянно сказал Марк.

— Спиртное пагубно для мыслительных процессов, — ядовито заметила Сильвия. — Может быть, всё-таки поведаете, как вас угораздило попасть к этим русским алкоголикам?

Марк, опуская самые фантастические подробности, в которые и сам уже верил с трудом, рассказал о своей подвальной одиссее.

— …А когда попал в гримуборную к Годову, уйти уже не мог, — завершил он. — Рокер был крепко навеселе. От широты русской души пригласил присоединиться. Тон приглашения был такой, что я сразу сообразил — отказаться будет неразумно.

— Идиотизм какой-то, — сказала мисс Голдэнтач. — Декс, ты заметил какие-нибудь ответвления от главного хода?

— Нет.

— Вот и я не заметила.

— Там же темно было, — пробормотал Марк. — Второпях проскочили мимо.

— Возможно. Сейчас это уже не имеет значения. Парень удрал, шансы обнаружить его сильно уменьшились. Он знает, что его преследуют, поэтому будет очень осторожен. С другой стороны, теперь и мы можем не сомневаться, что он причастен к нашему делу. Так или иначе — причастен. Иначе для чего бы ему бегать от нас? Декс, снимки автомобиля той женщины уже готовы?

— Да, мэм. Отпечатал ещё вчера.

— Хорошо. Остаётся дождаться Тима и Кира. Надеюсь, русские копы умеют вычислять владельцев машин по номерным знакам.

* * *

Русские копы, взбодрённые изрядным денежным вливанием, способны на многое. Несмотря на утомительное суточное дежурство, энергия из них так и хлестала. Они кому-то звонили и, вырывая друг у друга телефон, с хохотом рассказывали о «тёлке, которая, зараза, кормой повертела, а как до дела дошло, так продинамила!» Видимо, история о вероломной женщине нашла отклик в сердцах их собеседников. Уже через полчаса о ней было всё известно.

Дарья Вольф, 36 лет, владелица магазина одежды «Five-O’clock», жена промышленника Хайдарова. Дама независимая и решительная. В прошлом — известная спортсменка, мастер спорта по биатлону. Ходят слухи, что на заре становления бизнеса Хайдаров (более известный тогда под кличкой Басмач) пользовался услугами Дарьи в качестве снайпера. Впрочем, свидетельства преступлений отсутствуют, а копать под такого влиятельного человека — дураков нет. Ныне их брак можно считать в значительной степени формальным. Оба живут собственной жизнью, однако не разводятся.

— Короче, баба опасная, — подытожил Кир. — Так, как с Новицким, с ней нельзя. А как можно, мне в башку не приходит. А тебе, Тимоха?

— Спроси чо-нибудь полегче, — ответил Тим и добавил с ухмылкой: — Нашёл, блин, профессора.

Кир развёл руками.

— Сами соображайте, в общем. Только учтите. Если надумаете её прессовать, мы в этом деле не помощники. Хайдаров мужик шибко серьёзный. Один раз моргнёт, нас со службы вышибут. Второй раз моргнёт — задницу на британский флаг порвут. А после третьего под асфальт закатают.

— Давайте для начала организуем слежку, — предложил Декстер. — Дальше по обстоятельствам. Нам ведь сама миссис Вольф не нужна. Нужен её бойфренд. Или кто он там ей? Сын, племянник… Кстати, — обратился он к «бычкам». — Может, ваши друзья способны разузнать имя её любовника?

Кир дождался, пока Марк переведёт, и ответил:

— Да я уже спрашивал. Они, короче, в отказе. Тут ведь как? Одно дело пробить по базе номерок машины, и совсем другое — интересоваться личной жизнью такой крутой тёти. Вдруг среди своих найдётся кадр, который захочет ей об этом интересе стукануть?

— Слежка — это хорошо, — проговорила молчавшая до сих пор Сильвия. — Молодец, Декс. Но сами заниматься ею не будем. Наймём профессионалов. Спросите-ка, Фишер, существуют в Раше частные детективы?

— А то! — ответил Кир. — Этого добра у нас как грязи.

— Нас грязь не интересует. Нужна солидная контора с хорошей репутацией. Фишер, продиктуйте мне телефон мистера Коэна. Надеюсь, он в курсе.

Через несколько минут мисс Голдэнтач захлопнула «раскладушку» и сообщила:

— «Серендиб». Лучшее агентство в этом городе — «Серендиб».

— Что за дурацкое название? — спросил Декстер. — Как оно переводится, Марк? Это сорт собачьего корма?

— Никак не переводится. Это сказочный остров из «Тысячи и одной ночи».

— Опять арабы! — Декстер скривился. — Такое ощущение, что мы в Бейруте.

— Тем не менее, мы отправляемся в агентство немедленно. Декс, рекомендую набраться терпения. Командует на этом сказочном острове какой-то Сулейман ас-Саббах. Запомни, ковбой, ты должен быть паинькой. Пока они не разыщут «нудиста», никаких оскорблений, связанных с национальностью ас-Саббаха, прозвучать не должно!

— Есть, мэм! — Декстер по-военному вскинул руку ко лбу и скорчил страшную рожу.

* * *

Детективное агентство «Серендиб» располагалось в аккуратном двухэтажном особняке. Район был приличным — не окраина, но и не шумный центр. Особняк стоял в глубине небольшого сада, за красивым кованым заборчиком. От ворот к зданию «Серендиба» вела дорожка из жёлтого кирпича. Камеры видеонаблюдения отсутствовали, зато подле ворот имелась круглая будка, похожая на стакан в бронзовом, начищенном до блеска подстаканнике. Внутри нёс службу колоритный усач с бритой наголо головой. Его загорелая макушка сверкала едва ли не ярче, чем бронза «подстаканника».

Обнаружился поблизости и паркинг.

Декстера и «бычков» решили оставить в машинах. Их участие в переговорах вряд ли было необходимо. Марк прихватил «адвокатский» портфельчик, придал лицу озабоченное выражение и под ручку с Сильвией направился к агентству.

— К господину ас-Саббаху, — сказал он привратнику через окошечко. — По делу. Моя фамилия Фишер, я из адвокатской конторы Коэна. Эта дама — наша клиентка.

Тот неспешно вышел из будки и открыл перед посетителями ворота.

— Прошу входить, — пророкотал он. — Сулейман Маймунович сегодня отсутствует, вас примет его заместитель. Я ему сейчас позвоню.

Заместитель ас-Саббаха, лощёный молодой человек, представившийся «Максимом, просто Максимом», встретил их возле входа. Беспрестанно улыбаясь и рассказывая, какое счастье для «Серендиба» визит столь уважаемых посетителей, повёл в кабинет. В приёмной витал дух дизайнерского консерватизма. Деревянные с кожаными сиденьями и спинками диваны, плотные шторы от пола до потолка, пейзажи в толстых рамах, финиковая пальма в кадке. На массивном столе секретаря не было компьютерного монитора, зато величественно возвышалась печатная машинка и порыжевший от старости телефон в эбонитовом корпусе. За столом, как вызов всей этой древности, сидела секретарша. Очень юная, почти девочка. Фишер прямо-таки залюбовался ею — большеглазой, тоненькой, похожей на героиню японских мультфильмов. Девушка заметила его интерес и, соблазнительно улыбнувшись, подмигнула. А затем ещё и изобразила губами что-то вроде поцелуя.