— Вы бы за язычком-то следили, дядечка, — невинно заметил я. — А то за матерную ругань шеф отрежет его под самый корешок и собакам скормит. У него с этим просто.

— Ха, напугал! — с напускным бесстрашием воскликнул Улугбек. И тут же нервно потёр шрам на лбу. — Его здесь нету.

— А где он?

— Где надо.

— Знаете, у нас какой-то идиотский разговор получается. Раз вы в курсе, кто я, и в курсе того, что мы на одной стороне, какого хрена посадили в эту скорлупку? — Я постучал ногтем по панцирю. — Отпустите, да и дело с концом. Обещаю вернуться в Императрицын. К Зарине. А здесь и духу моего больше не будет. Целый год.

Я подмигнул с откровенной паскудинкой.

— Не могу, слушай. — Улугбек с сокрушённым видом покачал головой. — Сулейман-ага настрого велел запереть. Говорит, чтобы под ногами не путался. Слишком ты неугомонный. А тут посидишь недельку, охотничьи журналы почитаешь, разве плохо? Всем будет спокойней. Если заскучаешь, Искандер женщину привезёт. Хочешь официантку Асю из заводской столовой? Она же тебе понравилась, правда?

— Это она меня заложила?

— Вот зачем ты этими тюремными словами говоришь? — огорчился Улугбек. — Не заложила, а предупредила, что скоро подъедешь. Мы с братом, конечно, сомневались, что ты сюда доберёшься. Да видно, отстраняющее волшебство Сулеймана Маймуновича на работников «Серендиба» не действует.

Мне тотчас вспомнился Жерар, который настырно, до ссоры сопротивлялся продвижению в лес. Похоже, работа в «Серендибе» была тут ни при чём. Либо шеф заложил в отстраняющее заклятие оговорку относительно меня, либо заклятие вообще не действует на комбинаторов. В принципе, чем чародейная преграда отличается от материальной? Тем, что незрима, и только.

— Так что, привезти Асеньку? — напомнил Улугбек.

— На фиг надо. От неё тушёной капустой воняет. И котлетами. А у меня сейчас никакого аппетита. Дайте лучше с шефом поговорить.

— Какой ты всё-таки наглый, артист! Прямо поражаюсь. Если Сулейман-ага захочет, сам с тобой свяжется. Через это.

Он встал с задремавшего Борьки (тот сразу проснулся и вскочил), запустил руку в широкий карман на спине и выудил оттуда железного кузнечика. Размером кузнечик был чуть меньше голубя. Улугбек посадил его на подоконник рядом со стаканом, после чего, не промолвив ни слова, вышел из комнаты. Дождался, пока выбежит кабан, и вновь запер меня на замок.

Кузнечик пошевелил усиками, с треском расправил и сложил короткие крылья. Приподнялся на длинных суставчатых лапках, сделал несколько шажков. Развёл и свёл страшненькие жвала.

Горящие багровым светом глазки уставились на меня.

* * *

Первые минуты соседства с заводной букашкой дались непросто. Постоянно казалось, что эта тварь вот-вот сиганёт с подоконника и вцепится мне в самое уязвимое место.

Однако время шло, кузнечик тихонечко ковылял вокруг банки и стакана, периодически не без музыкальности чирикая, и я к нему попривык. И даже стал находить по-своему красивым. Что ни говори, а конструкция была великолепной. Ничего лишнего, все элементы сочетаются соразмерно, все детали подогнаны идеально. Будто создавал не человек, а сама природа. Лишь видоизмененные уже в наше время глаза выбивались из общего стиля.

В конце концов, я осмелел до того, что попробовал опрокинуть кузнечика свёрнутым журналом. Тот широко расставил лапки и предостерегающе застрекотал. Я счёл за благо отступить. Прилёг на кушетку, повозился, устраиваясь внутри панциря, и задумался.

Ситуация вытанцовывалась запутанная. В первую очередь из-за поведения Заринки. Не думаю, что она ослушалась Сула и «изменила» мне по девчачьей глупости. Хитрюга наверняка имела в этом деле собственные интересы, которые ставила значительно выше интересов шефа. Сообразить бы, в чём они заключаются. Об одном-то догадаться несложно. Зарина давно мечтала подложить ифриту свинью. В отместку за то, что он много лет мурыжил её, оставляя в теле маленькой девочки. Об этом знали все кроме самого «дедушки Сулеймана». Но столь чепухового мотива явно маловато, чтоб идти поперёк воли шефа. Старик способен не только баловать любимцев, но и жестоко наказывать ослушников. Имеется, ой имеется на примете у Заринки какой-то по-настоящему жирный кусок, стоящий большого риска!

Не менее мутны и действия самого Сулеймана. На кой он отправлял меня в ГЛОК? На кой заставлял рисовать чертежи, которые и без того имелись у братцев Улугбековых? И наконец, зачем ему железная саранча? Вряд ли на продажу. Это дубоватый двойник Басмача мог грезить о сверхприбылях от торговли заводными тараканами. А шеф в деньгах не нуждается. Если что его и волнует всерьёз, так это заветный перстенёк, который носит на лапе Жерар.

«Погоди-ка, Паша… — встревожился я. — Уж не на псину ли твою собираются натравить механо-инсектов?!»

Я вскочил с кушетки и в один прыжок очутился подле окна. Наученный горьким опытом кузнечик растопырил конечности. Стараясь не обращать внимания на грозно движущиеся жвала, я наклонился к нему и позвал:

— Сулейман Маймунович! Это я, Павел!

Тишина.

— Алло, шеф! — прибавил я громкости. — Отзовитесь!

Ни звука.

— Старый ты ифритов сын!!! — заорал я уже во всю мочь. — Чучело доисторическое! Отвечай мне, слышишь! Отвечай сейчас же!

Саранчук, будто напугавшись, отскочил в сторону. Огоньки в глубине глаз погасли. Он зашатался, повалился набок, сложил лапки на брюшке и прижал усики к голове. Такое демонстративное пренебрежение ввергло меня в неистовство. Я схватил его, размахнулся и со всей силы запустил в окно. Стекло разбилось, кузнечик вылетел наружу. Тогда я бросился к двери, начал барабанить в неё кулаками.

— Открывайте, ишачьи дети, помёт свиньи и собаки!

Бесновался долго. Выбившись из сил, опустился на пол и привалился спиной к двери. Дом наполняла тишина. Абсолютная. Лишь во дворе погромыхивали цепями овчарки, да в лесу монотонно скрипела какая-то ночная птица. Я погасил свет и отправился спать.

* * *

Я вошёл не в ту дверь. В зрительном зале было темно, фильм уже начался. Бренчало расстроенное пианино, немногочисленные зрители хрустели чипсами и попкорном. Я замедлил шаг. На экране разворачивалось чёрно-белое немое действо. Взглянув на него, я забыл, как дышать. Орды механической саранчи — утрированно игрушечной, жутковато-нелепой, карабкались на огромного пса. Пёс же, напротив, был живым, хоть и гигантским, выше домов. На груди у него скрещивались ремни проклёпанной кожаной сбруи, под шерстью перекатывались титанические мышцы. Морду скрывала чёрная полумаска, но я узнал его. Это был Жерар. Он с безмолвным рыком размахивал железной опорой ЛЭП, отбиваясь от насекомых. За каждый взмах он убивал тысячи, но тварей были миллионы. И они всё прибывали. Вскоре Жерар стоял в копошащейся груде по пояс — будто в муравейнике. И тут в кадр вступила паучиха. Изящная как оса, глянцево-чёрная, с высокими тонкими ногами и бледным узором на спинке. Паучиха была значительно меньше пса, но увидев её, он бессильно выпустил из лапы оружие и содрал полумаску. На экране появилась украшенная виньетками надпись: «Гигантский терьер сдаётся царице пауков Клеопатре!». Пианино забренчало тревожно, а в следующий момент простыня экрана лопнула, и ставшая объёмной саранча хлынула в зал. Зрители дико закричали. В темноте, сжатые рядами кресел, они были обречены. Я попятился, споткнулся о ступеньку, и упал. В тот же момент надо мной промелькнула исполинская собачья лапа, зацепила когтем за шкирку и вышвырнула из зала. Пробив дверь, я влетел в крошечную комнатку со скошенным потолком и шлёпнулся на узкую кушетку.

За окном едва брезжило. Дверь стояла нараспашку, но за ней было ещё темнее — свет в коридоре не горел. На ближнем подоконнике сидел какой-то человек в чёрном облегающем комбинезоне. Обычно в них расхаживают киношные ниндзя и вполне реальные бойцы Опричной Когорты. Чаще всего это соколы из Дикой Сотни, отвечающей за физическое подавление всяческой нечисти. В скобочках надо отметить, что каждый из опричников ДС схарчит на полдник пяток ниндзя и фиг подавится.

— Проснулся, арестант? — сказал опричник голосом моего отца. — Тогда вставай. Нас ждут великие дела.

— Откуда ты здесь?

— Оттуда. — Он махнул рукой за спину. Потом соскочил с подоконника, подошёл к кушетке и бесцеремонно сдёрнул с меня одеяло. — Шевелись, Паша.

Я сел и потянул краешек одеяла на себя.

— Во даёт! — Отец хохотнул. — Папки стесняешься?

— Какой, на хрен, папка? Мне пока никто результатов ДНК-экспертизы не показывал. Так что ты для меня всё ещё чужой человек, лейтенант Стукоток.

— Уже капитан. И не Стукоток, а Иванов.

— Замуж вышел что ли?

— Ох, и язва ты, Паша! Между прочим, это наша с тобой настоящая фамилия.

— Моя фамилия Дезире. И менять её я не собираюсь.

— Ну ещё бы! — процедил отец. — Такую насквозь благородную, такую утончённо французскую — да на русскую посконину…

— Сам знаешь, что причина не в этом.

— Ни лешего я не знаю. Ладно, диспут о генеалогии отложим до более подходящего времени. Подними-ка руку. — Он снял с пояса монтажные кусачки. — Правую.

Я поднял руку, отец быстро перекусил дужки у замков. Панцирь с грохотом полетел в угол.

— Одевайся.

Он ногой подвинул ко мне объёмистый полиэтиленовый пакет. В пакете оказалась моя одежда и обувь — всё, что я оставил под деревом. Не было только «беретты» с перламутровыми накладками.

— Что ты там шаришь? Пистолет я забрал. Не хватало ещё тебе схлопотать срок за ношение огнестрельного оружия.

Одевшись, я поколебался, но всё-таки решился и протянул ему ладонь.

— Спасибо… батя.

— На здоровье, сынку. Меня, между прочим, Владимиром Васильевичем зовут. Тоже, поди, не знал?

К щекам прилила кровь. Я помотал головой. Что я вообще о нём знал? Только то, что мама рассказывала. А она не очень-то любила на эту тему распространяться. Ну, был такой молодец. Вроде меня, тоже умел сквозь стены проходить. Воспользовался этим, обманул ее, да и смылся. Вот и вся история. Сам я впервые встретил его совсем недавно, при похожих обстоятельствах. Тогда он вытащил меня из очень неприятного места. И вот опять…

— Ладно, не бери в голову. Если готов, пошли, — сказал он.

— Готов. А где хозяева?

— Отсутствуют. Причём без уважительной причины.

— Повезло скотам, — сказал я. — Жаль.

— Ты меня прямо каким-то монстром считаешь, — с усмешкой сказал он.

— Да не тебя. Себя. Я бы им точно армагеддец устроил. Повелители, блин, кабанов и тараканов… Хотя и ты хорош. Как вспомню паучка Ананси, в которого перекидываешься, заикаться начинаю!

Отец довольно гоготнул и похлопал меня по плечу.

— Слушай, бать, а ты как проведал, что твой злополучный отпрыск томится в плену?

— Скоро узнаешь.

Мы вышли на крыльцо. В нескольких шагах перед нами, туго натянув цепи и почти соприкасаясь носами, застыли, словно на стоп-кадре, стоящие на задних лапах овчарки. Пасти у них были оскалены, все до единой мышцы напряжены, глаза пылали смертельной ненавистью. Несмотря на скульптурную неподвижность, они прямо-таки воплощали стремление убивать.

Рядом в расслабленной позе полулежал Жерар и лениво выкусывал между когтей.

— Остановись мгновенье, ты ужасно! — провозгласил он, завидев нас. — Салют, чувачок! Тебе стоило бы взять за правило причёсываться после сна. Выглядишь как домовёнок Кузя.

— Ах ты, маленькое чудовище! — взревел я, слетел с крыльца, подхватил его на руки и прижал к груди. — Живой!

— Пока да. Но если будешь душить меня и дальше, то это ненадолго, — ворчливо протявкал он. — Всё, всё, хватит нежностей. Мы всё-таки не герои мелодрамы про потерянного и вновь обретённого любимца семьи.

Даже не пытаясь бороться со счастливой улыбкой, я потискал его ещё немного и опустил на землю. Поправив лапкой взъерошенную шерсть, он повернулся к отцу.

— Владимир Васильевич, должно быть, вам это покажется курьезом… Но меня чуточку нервирует соседство этих милых животных. Они ещё долго останутся неподвижными?

— Минуту… или две… — флегматично ответил тот.

Не сговариваясь, мы с бесом опрометью ринулись прочь. Выяснилось, что на спринтерской дистанции четыре коротенькие лапки, взбодрённые нелегальным допингом, кроют две длинные ноги «натурала», как бык овцу.

— Здоров ты бегать, напарник! — шумно дыша, признал я.

— А то! У меня вообще огромное множество талантов, кое у кого пребывающих в зачаточном состоянии. Например, острый ум и осторожность. Она, кстати, подсказывает, что мы здесь задержались сверх всяких пределов. Вы как хотите, а я сматываюсь!

Жерар бочком-бочком засеменил к близкому берегу.

— Эй, ты куда?

— К озеру, чувачок, к озеру. Переплыву и буду в безопасности…

— Пашка! Бегом лови псину! — гаркнул отец, появляясь из двора. — Утонет!

Я совершил прыжок, которому позавидовал бы легендарный вратарь Яшин, и поймал Жерара. Тот протестующее заверещал и начал биться, но я только крепче сжал его мускулистое тельце. Ох, и несладко мне пришлось! Казалось, я борюсь с пошедшим вразнос электродвигателем. Мощностью киловатт десять, не меньше.

— Отвергающее заклятие, — объяснил странное поведение беса подоспевший отец и помог мне подняться с земли. Жерар сразу притих. — Резкая штука. За пределами усадьбы жарит — караул! Так что ты своего лохматого дружка из рук не выпускай. Хоть какая-то нейтрализация.

— Дружка!.. — Пытаясь замять случившийся конфуз, Жерар возмущённо фыркнул. — Нет, ну надо же! Вы бы, Владимир Васильевич, ещё Тузиком меня обозвали.

— Договорились, — отец пожал ему лапку. — Теперь ты для меня Тузик.

— А я-то голову ломал, откуда в Паше столько яду, — мрачно пробормотал бес. — А оно вон как. Наследственность.

— Вот Пашке это и втолкуй. А то он от меня анализ ДНК требует. На присутствие родительских генов. Как будто свою физиономию в зеркале ни разу не видел, — всматриваясь вдаль, проговорил отец. — Ну-ка, молодёжь, гляньте, что там творится?

На противоположном берегу, километрах в полутора, виднелся движущийся свет автомобильных фар, порыкивал мотор. Самой машины в предрассветной мгле было не рассмотреть; ясно лишь, что тёмного цвета. Наконец она остановились. Фары оказались довольно высоко над водой, из чего я заключил, что берег там обрывистый. Некоторое время ничего не происходило, только мелькали в свете фар человеческие силуэты — вряд ли больше двух. Как вдруг автомобиль прыгнул вперёд и с шумным всплеском рухнул в озеро. Утонул он потрясающе быстро, словно был доверху нагружен чугунными болванками.

— Колоссально! — Жерар присвистнул. Не сказать, чтоб особенно музыкально, но для собачонки вполне сносно. — Картина Петрова-Водкина «Купание красного коня». Холст, кисть, машинное масло. Владимир Васильевич, а разве заклятие действует не по всему берегу?

— Должно бы по всему, — задумчиво ответил отец. — Что-то не нравится мне эта фигня. Давайте убираться отсюда.

— А я уже давно предлагаю! — тявкнул бес. — Ну-ка, чувачок, отпусти меня. Сам-то я проворней побегу.

— Отпустить? — спросил я у отца.

— Ни в коем случае. Лучше дай ему по темечку.

— Это произвол! — возмутился Жерар и поспешно спрятал голову у меня под мышкой.

— Это профилактика, — возразил отец. — Всё, братцы-матросики, ходу. Ходу!

Он прищёлкнул пальцами. Послышалась басовитая нота «до», которую издал лопнувший капроновый шнур. И тотчас над подворьем Хайдаровых взвились леденящие кровь звуки.

Рык, лай и вой неистовой собачьей схватки насмерть.

* * *

Мы бежали вдоль берега неторопливой — по-моему, слишком неторопливой! — рысцой. Отец впереди, я шагах в трёх за ним. Бес, крепко вцепившись лапами в подбитые ватином плечи плаща, висел у меня за спиной наподобие рюкзака. Устроился он так удачно, что его масса, возросшая против былой едва ли не втрое, почти не ощущалась.

Вдалеке уже вырисовывалась крыша лодочной станции.

— Где узнал… номер отца?.. — в два приёма выдохнул я.

— Глупо было бы… — отозвался Жерар, явственно тяготившийся молчанием. — Мы работаем в детективном агентстве! Позвонил Заринке, и дело в шляпе.

Возникновение в этом контексте имени двуличной паршивки мне совсем не понравилось.

— Почему… ей?..

— Потому что именно она у нас секретарь, чувачок! Или ты предпочёл бы, чтоб я разговаривал на эту тему с Умнегом?

— Может… и лучше… с ним…

Жерар аж взвизгнул от возмущения.

— Извини, но у меня такое чувство, что отстраняющее заклятие действует и на тебя. Только чуточку иначе. Гонит из мозгов остатки соображения.

— Чувство тебя… подводит… А где мой… телефон?..

— Видишь ли, таскать его во рту оказалось малость обременительно. Я и отдал товарищу капитану Иванову.

— Ловко ты… моими вещами… распоряжаешься…

— Так ведь и Владимир Васильевич для нас не чужой человек, — отбрехался лохматый негодник.

Мы наконец-то достигли лодочной станции. Я остановился, учащенно дыша и ругая себя за глупое безразличие к спорту. Пусть прохождения через стену и развивают костную мускулатуру, но выносливость не тренируют вообще.

Не чужой для нас капитан Иванов, в отличие от меня, был полон сил. Как будто совершил всего-навсего легчайший моцион по цветочной аллее. С другой стороны, ему ведь не пришлось волочь на себе тушу напичканного стероидами терьера. А он, между прочим, всё ещё сидел у меня на шее. Как и полагается бесовскому отродью, со смещением влево.

Отец быстренько ускакал в лодочный сарай и вскоре выгнал оттуда видавшую виды «копейку», памятную мне ещё по времени, когда я знал родителя под именем старшего лейтенанта Стукотока.

Жигулёнок остановился возле меня, подвывая, как готовая к смертельной битве овчарка и чадя как небольшой заводик по сжиганию мусора. Отец опустил боковое стекло и предложил:

— Прыгай, прокачу.

— У меня вообще-то здесь мотоцикл.

— Садись, говорю, — настойчиво повторил он.

Я скривился.

— Боязно, бать. Она же вот-вот рассыплется.

— Гнусная клевета, — парировал отец. — Да моя ласточка ещё твоего Тузика переживёт. Советское — значит отличное!

— Владимир Васильевич, — взвыл Жерар. — Ну, допустим, вам не нравится моё французское имя. Допустим. Тем более, я уже заметил, что ко всему французскому относитесь предвзято. Зовите меня Тузиком, о’кей. Но зачем эти обидные сравнения сроков жизни? Я, между прочим, ещё очень молод и полон сил!

— Раз так, тяпни Пашку за ухо. В полную силу. Может, быстрее сядет в машину.

— Только попробуй! — пригрозил я разинувшему пасть Жерару, и полез в «копейку». Бес проворно сиганул через моё плечо и очутился в салоне первым. Начал топтаться на сиденье, устраиваясь.

— А почему сзади? — удивился отец.

— Безопасней.

— Ну-ну. То есть на мотоцикле гонять тебе не страшно, а в машине с батькой страшно?

— Так точно, товарищ капитан. Аж скулы сводит. Но не из-за батьки, а из-за машины.

— Ну-ну, — снова сказал отец и тронул жигулёнок с места.

— А как же мой мотоциклет? — спросил я. — Учти, он страшно дорогой.

— Ни хрена ему не сделается, — беззаботно ответил отец. — Обстряпаем одно дельце, тогда и заберёшь.

— Какое ещё дельце? — хором спросили мы с Жераром.

— Выгодное, пацаны. Обалдеть, какое выгодное, — ответил он преувеличенно жизнерадостным тоном. — Озолотитесь.