Поскольку в одиночку с прополкой человечества справиться было трудновато, Сулейман искал союзников. Самым перспективным в этом плане он посчитал машинный разум и взялся за разработку мыслящей ЭСМ. Работа двигалась чрезвычайно успешно. Прототип будущего Владыки человечества уже научился составлять стишки на манер детских потешек и связно отвечать на вопрос «кто в доме хозяин?», как вдруг кибернетику в СССР объявили лженаукой. А всех связанных с нею людей — лжеучеными. Со всеми вытекающими последствиями.

Сулейман огрёб от гонителей кибернетики по полной мерке. Был лишён учёной степени и места в институте, вдобавок натерпелся страху под следствием. Разумеется, лубянские застенки для ифрита — совсем не то же самое, что для обычного научного сотрудника, однако хлебнул лиха и Сулейман. Наконец его, полностью деморализованного, сослали в Среднюю Азию, где он провёл несколько лет, служа счетоводом в захудалом хлопководческом совхозе. За это время бывшая любовь к «думающим машинам» сменилась лютой ненавистью.

Следствием стало то, что наш «Серендиб» — в техническом плане — наверное, самое отсталое детективное агентство мира. Ни компьютеров, ни мобильных телефонов, ни даже множительной техники. Только колдовство, магия да сверхчеловеческие способности сотрудников. Конечно, при выполнении заданий за стенами конторы, пользоваться современными средствами не возбраняется. Однако и на поощрение рассчитывать бессмысленно. Сознаться Сулейману, что добыл какую-то информацию из Интернета — всё равно, что собственноручно написать заявление на отказ от месячной премии. А уж явиться в контору с КПК или мобильником… Последствия такой глупости я даже представить не берусь.

— С тебя шампанское, — напомнил я псине, отдал плеер и забрался в гамак. Хвала покровительницам комбинаторов Кривой да Нелёгкой, — спать на холодном полу или на сундуке подле беспокойного Жерара мне не пришлось.

* * *

Мне снилось, что Сулейман исполнил-таки угрозу превратить меня в паука. И вот я, матёрый крестовик, сижу на краешке теряющихся в тумане тенёт, держу в лапках конец сигнальной нити и жду, когда она задёргается, объявляя, что в сеть попала жертва. Жрать хочется жутко, абсолютно не по-человечески. Хочется вцепиться в какую-нибудь букашку, и выпить её досуха — даже раньше, чем внутренности под воздействием моего яда превратятся в сладкий кисель. И вот нить вздрагивает. Наверняка это кузнечик — их здесь уйма, от многоголосого стрекотания с ума можно сойти. Я опрометью бросаюсь в туман. Паутина пружинит, подталкивает и прибавляет скорости. Впереди вырисовывается крупный силуэт, он всё ближе… и я замираю, ошеломлённый. Передо мной дама. Паучиха. Она прекрасна, прежде я никогда таких не встречал. Узкая талия, длинные конечности, изумительных пропорций брюшко, будто нарочно созданное для объятий. Влажные хелицеры и жвала, манящие впиться в них поцелуем. Гипнотический блеск глаз и одуряющий аромат духов. Устоять против влечения я не могу, да самка и не желает, чтоб я устоял. Она призывно шевелит лапками и поводит брюшком…

Когда водопад нашей страсти истощается, я провожу коготком по матово отсвечивающей головогруди моей возлюбленной и спрашиваю:

— Как тебя зовут, красавица?

— Клеопатра, — отвечает она.

— Красиво, — говорю я. — А какая разновидность?

— Чёрная вдова, — с печальной улыбкой говорит Клеопатра, и плотнее приникает ко мне.

— Это та, которая после ночи любви откусывает голову самцу? Удачная шутка. А всё-таки?

Вместо ответа паучиха распахивает горячую пасть…

Проснулся я с дико колотящимся сердцем.

Помещение наполнял зловещий свет — хотя назвать светом это оптическое явление можно только от бессилия подобрать верное слово. Потолок словно бы напитался призрачным лиловым огнём, от которого повсюду бродили фиолетовые не то тени, не то наоборот — всполохи. Они жили собственной инфернальной жизнью, спаривались, воевали, рождались и умирали. Кажется, они даже издавали звуки: давящее гудение, треск на грани слышимости, бормотание и стоны… Фрески и гобелены на стенах преобразились до неузнаваемости. Благообразные ещё недавно лица людей превратились в мерзкие рожи, которые скалили клыки, дико вращали зенками и высовывали язычищи. Тела непристойно извивались, города горели, леса и травы гнили на корню, водоёмы тухли и превращались в разверстые гнойники.

Заспиртованный человекозмей Джулия приник к стеклу аквариума точно насильник к телу жертвы и, похоже, всерьёз намерился выбраться наружу. То есть он по-прежнему оставался статичным, как положено экспонату, однако я спинным мозгом чувствовал: это статичность замершей перед броском кобры. Это покой ядра в пушке, у которой уже вспыхнул порох на запальной полке.

Лишь вокруг шахматного столика сохранялся островок покоя. Ровно горела керосиновая лампа под зелёным абажуром, Жерар лежал на коленях достойного мужа Гоу Лема и, зажмурившись, слушал плеер через одну капельку наушников. Вторая была воткнута под шапочку терракотовой статуи. Оба меломана плавно покачивались из стороны в сторону, следуя какому-то ритму. Из-под седалища китайского палача потихоньку сыпался песочек.

Набравшись мужества, я выбрался из гамака и твёрдым шагом двинулся к одному из гобеленов. От полотна ощутимо тянуло жаром степи, запахами сухих трав, пыли и конского пота. Стоило мне приблизиться, вытканный всадник на тонконогом жеребце прищурился, разинул рот — так широко, словно собирался откусить голову собственному скакуну — и потянул из ножен саблю. Отчётливо послышался шипящий звук, с которым сталь скользит по дереву и коже. Чисто механически я толкнул двумя руками коня. Ладони на краткий миг ощутили упругий бок теплого живого тела, и лошадь начала медленно валиться. Раздался сильно приглушённый конский храп и гортанная брань. Из недалёкой ложбинки тут же показались силуэты трёх волков…

Утешая себя тем, что с таким хайлом как у наездника волков можно заглатывать аж целиком, я попятился к шахматному столику. Все до единой хари на гобеленах и фресках вылупились на меня и провожали людоедскими взглядами. А ведь казалось бы такие славные парни! Через одного просвещённые правители древности да философы гуманитарной направленности.

— Что здесь происходит? — с интонациями завуча старших классов громко спросил я, умудрившись не дать петуха.

Жерар вздрогнул и открыл глаза.

— Чувачок, ты меня заикой сделаешь, — укоризненно тявкнул он. — О чём беспокойство?

Я широко повёл рукой, вызвав новый припадок трансформаций в «живых картинках».

— Скажешь, так и должно быть?

— Колоссально! Как там у Ходосевича: «И в этой жизни мне дороже всех гармонических красот — дрожь, побежавшая по коже, иль ужаса холодный пот…». — Бес начал восторженно осматриваться. — А ты дирижёр! Ну-ка, махни ещё разок.

Кривясь от омерзения к небиологической жизни, я подвигал кистью. Разок и другой. И третий. Оказалось, это вовсе не страшно, а напротив весело. Несколько минут мы развлекались, принуждая фараонов и царей корчить гримасы, которым позавидовал бы и Джим Керри, а потом мне это наскучило. Будто мартышек в зоопарке дразнишь. Непонятно, по какую сторону решётки глупое животное, а по какую — венец творения. Напоследок я подошёл к Джулии, сделал ему «козу», щёлкнул ногтем по пулестойкому стеклу аквариума и вернулся к шахматному столику.

Жерар одобрительно следил за моими действиями, Гоу Лем прикрыл терракотовые веки. За более чем двухтысячелетнюю жизнь он насмотрелся всякого.

— Будем считать, светомузыкальная установка старичка Сулеймана отработала на пятёрку. — Я осторожно присел на краешек стола. Достойный муж воспринял мои действия без агрессии. Видимо, столик был достаточно прочным.

— При чём здесь Сул? — возразил бес. — Всё это Маппет-шоу имеет к нему только косвенное отношение.

— Ну-ка? — заинтересовался я. — Давай подробнее.

— Уверен, это вроде побочного эффекта. Когда шеф колдует, в окружающем пространстве накапливается магия. Как статическое электричество после грозы. Вот копится она, копится, а потом начинает «искрить». Ты разве не замечал, что в его кабинете иногда происходят странные вещи? Даже когда он отсутствует.

— Замечал.

— Вот и тут так же. Побочка, чувачок, всего лишь побочка…

— Хорошо, если так, — сказал я. — А если эти поганцы в самом деле живые? И имеют привычку вылезать из своих половичков и делать непочтительным гостям секир-башка? Вот и сейчас — как выскочат!

— Кому выскакивать-то? — иронично поинтересовался бесёнок. — Это обычные старые ковры, Паша! Там только шерсть, пыль да дерьмо личинок моли. Так, почтеннейший? — обратился он к Гоу Лему.

Тот едва заметно кивнул.

Зато в начавшем, было, успокаиваться тканом бестиарии последняя фраза Жерара вызвала настоящий взрыв мимики. И — ни одной одобрительной гримасы, ни одного доброжелательного жеста.

— Кажется, твои слова о дерьме моли их слегка разозлили, — заметил я.

— Похоже, — согласился Жерар и показал изображениям фараонов согнутую правую переднюю лапку, ударив по сгибу левой. Те впали в окончательное неистовство, а довольный хулиган продолжил теоретизировать: — Я думаю, что магия вроде тяжёлого газа — стремиться заполнить низкие места. Потому-то волшебство чаще всего и происходит в разных подземельях да катакомбах.

Чтобы не длить неизвестность, я быстро подошёл к двери, ведущей наверх, и попытался её открыть. Дверь оказалась заперта. Я забарабанил в неё кулаками. Толстенная бронзовая плита поглощала звук практически полностью. Нужна была хорошая колотушка. Я с интересом присмотрелся к треноге, на которой стоял здоровенный котёл под крышкой, но тут дверь начала открываться.

Через образовавшуюся щель в подвал проникла ширящаяся полоса электрического света, запах свежего кофе и голос Сулеймана:

— Ну что ты колотишь, будто матрос в затонувшей подлодке? В туалет захотел?

— Угу. Чуть не обделался, — сказал я и обернулся, уверенный, что «Маппет-шоу» прекратилось.

Так оно и было. Гобелены висели спокойно, как в музее. Тканые и вышитые философы, цари и фараоны демонстрировали величественные позы и благородные выражения лиц. И только на ковре, где раньше гарцевал на тонконогом скакуне всадник в белой чалме, клубилась сцена кровавого пиршества волчьей стаи.

* * *

Трапезы у Сулеймана всегда на высоте. Вот и сегодняшняя оказалась полностью в моём вкусе. Не слишком крепкий, но очень горячий и крайне ароматный кофе, круассаны с хрустящей корочкой, несколько видов джема и взбитое до состояния крема сливочное масло с сыром. Для Жерара шеф выставил его любимый ягодный творожок и молоко, для себя — крошечную рюмку коньяку. Впрочем, если судить по тому, как часто он к ней прикладывался, рюмочка была бездонной.

— Что задумались, ребята? — спросил шеф.

— Никак не пойму, что за козявки на этих чертежах… — Я показал столовым ножом на развешенные по стенам листы.

Шеф задумчиво намотал на палец прядь бороды и начал рассказывать. Издалека начал.

В 1912 году русский аниматор Владислав Старевич показал публике мультфильм, где персонажами были куклы-насекомые, играющие на музыкальных инструментах. Выглядело это настолько живо, удивительно и забавно, что в стране сразу же вспыхнула мода на игрушечных букашек. Особенно таких, которые способны двигать лапками, усиками и крылышками. В нашем Императрицыне тогда существовала фабрика игрушек Ивана Скотинина. Специализация: говорящие и шагающие куклы, а также паровозики, кораблики, пушечки и прочая серьёзная техника для детишек состоятельных родителей. Скотинин был мужик ушлый, новую моду уловил в момент и сейчас же решил наладить выпуск механических насекомых. Конечно, для того чтобы букашки шевелились как взаправдашние, требовалось разработать подходящие конструкции.

Скотинин мелочиться не стал и объявил то, что сейчас называется тендером. Участвовали мастера из Германии, Франции, Швейцарии, Англии и Америки. Однако всех превзошёл местный инженер-часовщик со смешным именем Горгоний и ещё более смешной фамилией Мочало. Эдакий новый Левша. Правда, в отличие от героя Лескова, Горгоний был звероподобным типом с огромными ручищами, которыми с одинаковой лёгкостью ломал подковы и чинил самые миниатюрные часики. Вдобавок ходили слухи, что он тайно поклоняется Перуну и чуть ли не приносит ему кровавые жертвы. Неизвестно, Перун ему помог или он в самом деле был гениальным изобретателем, но представленные им эскизы и модели покорили Скотинина сразу и бесповоротно. На остальную членистоногую и жесткокрылую мелюзгу фабрикант даже смотреть не пожелал.

Иностранцы получили утешительные призы и разъехались, а Горгоний Мочало стал трудиться на Скотинина. В течение года были разработаны конструкции заводной бабочки, жука-рогача, стрекозы, муравья, кузнечика и, само собой, блохи. Блоха и муравей были размером с мышонка, стрекоза, кузнечик и бабочка со скворца, жук-рогач — с морскую свинку. Говорят, двигались насекомые абсолютно как живые, а одного завода хватало едва ли не на пять минут.

К сожалению, все они оказались чрезвычайно дороги в производстве. О серийном выпуске не могло идти речи. Изготовили всего несколько десятков игрушек, да и те в продажу не попали. Фабрикант одарил ими своих отпрысков и детей губернатора, а также юную танцовщицу местного варьете. Скотинину было прилично за пятьдесят, девушка годилась ему в дочери, если не внучки. Их скандальная связь обсуждалась во всех салонах Императрицына. Мечтал фабрикант преподнести полный набор и царевичу Алексею, но тут наступил февраль 1917-го. Дела пошли крутые, революция, а следом Гражданская война. Населению России стало не до игрушек. Скотинин вскоре эмигрировал — с детьми и танцовщицей. Горгоний Мочало, несмотря на богатырское здоровье, умер от тифа в 1919-м. На фабрике случился пожар, пережила она и разграбление. В середине двадцатых часть цехов кое-как восстановили. Там обосновалась артель по выпуску скобяных и хозяйственных изделий. Примусы «бывшей Скотининской» ценились весьма высоко.

Чертежи заводных букашек куда-то пропали.

Снова они появились на свет в конце тридцатых годов, в одном из авиационных конструкторских бюро СССР. Вдруг обнаружилось, что инженер Мочало применил в своих игрушках массу самобытных технических решений, которые как нельзя лучше подходили для систем и механизмов боевых истребителей. Правда, оригинальные чертежи здорово пострадали. Документация на бабочку, блоху и стрекозу практически погибла. Остались только чертежи жука-рогача, муравья да кузнечика. Тогда-то и были сняты копии — те самые кальки из розовой картонной папки. До недавнего времени они спокойно пылились в спецхране, но, в конце концов, перекочевали в ГЛОК.

— Для чего? — спросил я нетерпеливо. — И каким образом?

— Да самым банальным образом. Их просто-напросто выкрал один из сотрудников архива, некий Новицкий. Но не насовсем, а на недельку-две. Пока не хватились. Проделал он это, разумеется, не для себя. Один небедный человечек пожелал перевести чертежи в… Как это называется?.. В цифровой вид. Скопировать на компьютер, выполнить трёхмерные модели, а потом вернуть папку на место. Начали с кузнечика. Чтобы не привлекать лишнего внимания, фирмочку для этого дела выбрали захудалую, заплатили гроши…

— Позвольте уточнить, шеф, — решил вклиниться я, воспользовавшись паузой (Сулейман отхлебывал из рюмочки). — Небедный человечек, заплативший архивариусу и конструкторской лаборатории — это ведь не наш клиент?

— Не наш. Это, если так можно выразиться, конкурент нашего заказчика. Только наш захотел получить именно бумажные чертежи. Пусть копии, но на ватмане. Да так, чтобы о его интересе не узнал вообще никто. Поэтому в ГЛОК отправился мой сотрудник, не оставляющий следов.

— Ты, чувачок, — тявкнул Жерар.

— Иностранцы, что характерно, тоже отправились туда же и в то же самое время, — сказал я и шумно отхлебнул кофе.

— Только они-то наследили — мама не горюй. Вся секретность коню под хвост. Хорошая подляна нашему клиенту, — заметил Жерар. — Да и нам, если разобраться.

Сулейман поморщился. Видимо, эта невеселая мысль приходила в голову и ему. Как бы не надумал урезать премиальные!

— Шеф, — поспешил я отвлечь его от печальных дум. — А с чего вообще возник ажиотаж? Чуть не сто лет валялись бумаги в архиве, а тут вдруг хлоп: и понеслась! Всем потребовались одновременно. Неужели прогнозируется шквальный спрос на заводных тараканов?

— В ближайшее время обязательно выясню. Очень уж я не люблю, когда происходят такие совпадения. Особенно если при этом подвергаются опасности мои сотрудники. Поэтому с нашим клиентом уже сегодня будет самый серьёзный разговор.

— Ну а хотя бы имя конкурента известно?

— Нет. Попытаюсь узнать и это, — пробурчал шеф. — Пока удалось выяснить лишь то, что с Новицким он общался исключительно по электронной почте. Деньги за работу тоже переведены электронным способом. Наверное, для какого-нибудь Билла Гейтса отыскать адресата — раз плюнуть. Но я в этих нынешних фокусах разбираюсь как верблюд в бриллиантах. Сами знаете.

Мы кивнули. Кто ж этого не знает.

— А теперь, если покушали, отправляйтесь домой. Никого не бойтесь, вас будут охранять, я уже распорядился. Здесь награда для обоих. — Он щёлкнул пальцами, и на столе материализовался плотный конверт. — Разделите на три части. Две тебе, Паша, одна тебе, пёсик. А вот и обещанный сюрприз!

Сулейман вытащил из-за пазухи небольшое зеркало. Рукоятка изображала большеголовую женщину с очень широкими бёдрами и боевито торчащими вверх грудями. Вскинув несоразмерно длинные руки, женщина держала над головой украшенный растительным орнаментом металлический овал — оправу для зеркала.

— Бери, друг мой. Очень хорошая вещица. Волшебная. Можно такое увидеть — пальчики оближешь! Ни в одном телевизоре не покажут.

— Помню, — промямлил я и, стараясь не смотреть в серебристый овал, затолкал подарок во внутренний карман.

Ох, и не понравился мне этот сюрприз. Пользы минимум, а вот греха с ним не оберёшься. Достаточно вспомнить, что засмотревшись в это зеркальце, Сулейман утратил заветный перстень, рабом которого является. Но и отказываться было нельзя. Обиженный ифрит хуже природного катаклизма.

Жерар глумливо хихикнул. Он тоже помнил, что отражается в зерцале Макоши.

Когда мы уходили, в приёмной никого не было. Я метнулся к секретарскому столу и сунул зерцало в нижний ящик, под какие-то бумаги. Запер замок, а ключик спрятал в карман. Пусть подарочек полежит здесь.

От греха подальше.