— Боже мой, ведь мы ездили в Буэнос-Айрес! Просто не пойму, что на меня нашло. Я какая-то бестолковая. Мы навещали братьев и сестер Хесуса. Домой вернулись только что… В четверг.

Название дня недели она произнесла с сомнением, но потом, похоже, решила, что оно соответствует действительности. Джейн была совершенно богемной личностью. На первый взгляд могло показаться, что она играет, что-то из себя изображает — однако это не соответствовало истине. Она была просто очень разбросана — и всегда полна радости и энтузиазма. Это многих от нее отпугивало — пугливые считали ее неестественной и осуждали. Зато смелые любили ее, как могут любить только смелые люди.

Они собрались все вместе — Ивонна и Том во главе стола с двух сторон, остальные расположились между ними. Ивонна приготовила роскошный ужин — это у нее всегда отлично получалось. Трапеза прошла под тем же знаком, что и обычно, — разговоры ни о чем, смех и молчаливое сосредоточение каждого, чтобы сдержать чувства и не дать выплеснуться какой-нибудь старой обиде или недоразумению.

После ужина София и Джейн уселись в двух плетеных креслах на веранде. Хесус удалился в библиотеку, где погрузился в какой-то англоязычный роман. Альберт сидел на втором этаже, играя в карты с Томом под звуки «Гольдберг-вариаций», [«30 вариаций для клавесина» — произведение И.С. Баха, которое принято называть по имени первого исполнителя, Иоганна Готлиба Гольдберга.] которые Том включал на старом дребезжащем проигрывателе, как только предоставлялся случай.

Сидя на веранде в тепле инфракрасного обогревателя, сестры выпили и проговорили до глубокой ночи. Поначалу Ивонна пыталась подкрасться к ним — делала вид, что у нее какие-то дела, держалась возле двери, ведущей на веранду. Несколько раз им удавалось застукать ее, она лгала, отказываясь признаваться, что подслушивает. В конце концов сверху спустился Том и попросил ее оставить дочерей в покое.

Сколько София помнила, Ивонна всегда страдала повышенной нервозностью. После смерти Георга у нее обострилась истерия. Из улыбающейся домохозяйки она превратилась в суровую эгоистку, и весь привычный уклад семьи рухнул. Джейн и София оплакивали отца, но горе Ивонны стояло как бы выше их горя. У нее случались резкие перепады настроения — от озлобленности и депрессии она вдруг переходила в иное состояние и начинала требовать от дочерей любви и понимания. Джейн и София не знали, как им себя вести, их отношения с матерью изменились до неузнаваемости и строились теперь на каком-то смутном представлении о том, что за мамой надо присматривать и ухаживать. Ухудшились и отношения между сестрами. Нездоровое поведение матери встало между ними как барьер. Они редко чему-то радовались вместе, больше сидели по своим комнатам или конкурировали за материнское внимание.

Но затем в их жизни появился Том. Они переехали на его виллу в нескольких кварталах от их дома. Это была большая вилла с большими окнами и огромными картинами на гигантских стенах. В кроватях вишневого дерева лежали толстые белые перины. Том отвозил их в школу на своем зеленом «Ягуаре» со светло-коричневыми кожаными сиденьями, пахнущими табаком и мужской парфюмерией. Ивонна сидела дома и рисовала бездарные картины. Со временем она преобразилась, справилась со своим горем и снова стала почти нормальной матерью, однако никак не желала отказаться от роли жертвы, с которой так свыклась.

С годами, когда Ивонна стала стареть, София снова начала нежно относиться к ней — после очень долгого перерыва. Иногда Ивонна могла быть мудрой, человечной и внимательной — тогда София узнавала в ней свою маму. Но зачастую та вела себя так, словно в ней вновь рвалась наружу прежняя, не до конца исследованная сторона личности, — истерия, раздражение, нездоровое любопытство, страх оказаться не у дел, боязнь потерять незримый контроль над чем-то. За несколько недель до того она зашла к Софии на чашечку чая и спросила дочь, как та себя чувствует. Вопрос возник непонятно откуда и застал Софию врасплох. Поначалу София по привычке ответила, что все в порядке — но потом увидела по глазам матери, что та спрашивает совершенно искренне. Это заставило ее остановиться и задуматься — сама не понимая отчего, она вдруг расплакалась. Ивонна обняла ее. У Софии возникло двойственное чувство — это было и приятно, и странно, однако она позволила себе эту минуту слабости в объятиях мамы, в рыданиях над чем-то, чего сама до конца не понимала. Словно отпустило какое-то внутреннее напряжение — вероятно, мама Ивонна поняла что-то, что может понять только мать. После этого София почувствовала, что на душе у нее стало гораздо легче. Больше они никогда не вспоминали об этом эпизоде.

Инфракрасный обогреватель на веранде и вино в жилах обогревали как бы с двух сторон, создавая изумительную концентрацию тепла. Они выкурили на двоих пачку сигарет, которые нашли в морозилке. Ивонна всегда прятала там сигареты для гостей, а сестры всегда их оттуда таскали. Они выкурили одну за другой все сигареты и вызвали такси, которое привезло им еще пачку и два пакетика соленой лакрицы. Том прошел мимо в пижаме и поохал по поводу того, что они выпили вино, которое он хранил много лет. Сестры расхохотались, чуть не задохнувшись от смеха. После этого они впали в сентиментальные воспоминания о детстве — запах тостов и чая в кухне на даче, дни на пляже у скалы и деликатные вопросы бабушки, укреплявшие в них веру в себя.

Затем они заговорили об отце — и тут повисла пауза. Так всегда случалось, когда разговор заходил о нем. Словно онемев, они сидели и недоумевали, почему же он так рано ушел от них. Папа Георг был добр, хорош собой и создавал ощущение спокойствия и защищенности — таким помнила его София. Иногда она задавалась вопросом, что стало бы с этим образом, если бы он продолжал жить. Георг Лантц умер в отеле в Нью-Йорке, где находился в командировке, — упал замертво, когда принимал душ. О нем у Софии сохранились лишь самые светлые воспоминания — его смех, его шутки, его заботы о дочерях. Она помнила его крупную фигуру и ту легкость, с какой он двигался: в нем был некий шарм, который она позднее замечала и у других пожилых мужчин, не пожелавших становиться с годами желчными и язвительными. Он как будто излучал желание быть счастливым — словно это был его подарок жене, дочерям и Господу Богу. София до сих пор тосковала по отцу и иногда разговаривала с ним, оставшись одна.

Алкоголь и ночь брали свое. Джейн ушла в комнату для гостей и прилегла рядом со своим Хесусом. София зашла к Альберту, спавшему на раскладушке, поправила на нем одеяло, поцеловала в лоб и решила не беспокоить.

Сев в такси, она попросила водителя провезти ее более длинной дорогой. Сидя на заднем сиденье, разглядывала виллы, проплывавшие мимо, наслаждаясь сладким состоянием опьянения и одиночеством. Ей нравился коттеджный поселок, где прошло ее детство; она знала историю многих домов, мимо которых они проезжали, — кто жил в них раньше, кто живет теперь. Это были ее родные места. И все же не без грусти смотрела она на мир, проплывавший за окнами такси. Он мало изменился, однако то, с чем он связан в ее сознании, уже ушло в прошлое. Сейчас все уже другое, и она не чувствует больше слияния с этим миром.

Пока они сидели на веранде, Джейн рассказала, что они с Хесусом встретили в Буэнос-Айресе Йенса Валя. София удивилась, когда услышала его имя — целую вечность не вспоминала о его существовании. Йенс Валь… Они познакомились в шхерах во время летних каникул, еще в гимназии, — и не расставались ни на минуту, пока не пришло время разъезжаться по домам. София вспомнила, как тяжело ей далось тогда это расставание. В конце каникул она поехала к нему. Он жил в Экерё, его родители были в отъезде, и дом остался полностью в распоряжении Йенса.

Почти все время она пролежала, положив голову ему на грудь, — во всяком случае, именно так ей вспоминалась та неделя, которую они провели вместе. Они бесконечно разговаривали, словно все эти годы берегли слова друг для друга. Иногда они ездили за продуктами на «Ситроене» его родителей — с громкой музыкой и без прав, словно проверяя, каково это — быть взрослыми и свободными… Даже чистя зубы в ванной, они продолжали держаться за руки. Боже, насколько все это забылось! Несмотря на свой юный возраст, София понимала тогда, что эта любовь в конце концов обернется болью. Так и получилось. С годами она поняла, что он, наверное, ощущал то же самое и всеми силами сопротивлялся, чтобы избежать оборотной стороны любви.

Когда водитель высадил ее, София вошла в свой дом, не желая расставаться с чувством опьянения. Слишком хорошо было ей сейчас, чтобы просто пойти лечь спать. Спустившись в подвал, она взяла бутылку вина, открыла ее в кухне, налила большой бокал и уселась у стола. Отпив несколько глотков, обнаружила на дне пачки пару сигарет. Закурила, не заботясь о том, чтобы открыть окно или включить вытяжку. Блаженное состояние улетучилось с последними каплями вина — светлые мысли сменились мрачными, сигарета показалась отвратительной на вкус.

У нее возникло чувство, что она что-то сделала не так, совершила какую-то ошибку. Это ощущение София унесла с собой в ночь, в пустые сны.

И проснулась на следующее утро с чувством вины.

6

Грузовое судно двинулось от Роттердама к северу, медленно пробираясь вдоль голландского побережья. Море было спокойным, светило солнце, выбравшееся из-за перистых облаков. Йенс поднялся со своего места в тени, неторопливо пересек палубу, спустился по стальному трапу в трюм.

Там он еще раз осмотрел свой товар — ему хотелось отвлечься, сидеть неподвижно было тяжело, поскольку на сетчатке еще сохранились образы мертвецов. Позади него послышались шаги, появился Арон. Йенс не предпринял никакой попытки скрыть содержимое своих ящиков.

Арон взглянул на оружие и присел рядом на контейнер.

— Некоторое время мы будем идти на север, затем повернем на восток и возьмем курс на Бремерхафен. До того где-то возле Хельголанда мы встретимся с другим судном и кое-что на него перегрузим. Тебе и твоему товару тоже хватит места на нем.

Йенс посмотрел на Арона:

— Зачем?

— Потому что тебе не удастся разгрузить автоматы в Бремерхафене. Таможня отберет весь твой груз.

— Я вижу, ты человек опытный.

— Да. И ты тоже…

Они посмотрели друг на друга.

— Соглашайся на мое предложение. Ты знаешь, как все это работает.

Да, Йенс все понимал — ему предлагают сделку. Приняв помощь Арона, он становился обязан ему. Йенс многое повидал на своем веку. Это была явная угроза. У него нет выбора. Вот так это работает.

— А куда пойдет судно, которое нас встретит?

— В Данию, — ответил Арон. — Найдем какое-нибудь тихое местечко на Ютландии и сойдем там на берег под покровом темноты.

— А дальше?

— Мы поможем тебе с машиной. Это все.

Йенс, прищурившись, посмотрел на Арона, затем отвел взгляд и снова вернулся к своим ящикам.

Наступила ночь. Двигатели корабля были отключены, освещение — тоже. Судно тихо покачивалось на волнах.

В последние несколько часов Йенс перебрал в уме все возможные варианты. Оставить оружие в Дании, попытаться провезти его в Германию… Даже думал позвонить русским и сказать, что им придется самим приехать и забрать свой товар. Однако он понимал, что они на это не пойдут. Йенс должен выполнить условия договора. Оружие должно быть доставлено в Польшу. Как решить эту задачу, он подумает позднее. Пока речь идет о том, чтобы не попасться до прихода в Данию. В худшем случае им уже села на хвост береговая охрана.

Йенс достал мобильник, заметил, что прием плохой. Набрал телефон из своей адресной книги, послушал, как звучат в трубке сигналы, и просиял, когда на другом конце ответили.

— Бабушка! Это я. Слышно плохо, но я в Дании. Да, на Ютландии… по работе. Я заеду к тебе завтра или послезавтра.

Он вытащил свои два ящика на палубу. К нему подошли Арон и Лежек. На плече последний держал автомат. Разница заключалась только в том, что сейчас на нем был поставлен прибор ночного видения марки «Хенсхольдт».

Лежек первым услышал звуки двигателя.

— Идет. — Он поднялся на капитанский мостик, лег на крышу и стал разглядывать приближающееся судно в свой прибор ночного видения.

Море оставалось спокойным, в темноте послышался звук работающих двигателей. Йенс смог разглядеть рыболовное судно, приближавшееся к ним.

Корабли встали бок о бок. Голос с судна окликнул Арона, тот ответил что-то, слов Йенс не расслышал. На борт поднялся мулат. Он широко улыбнулся Арону, приветственно раскинул руки.

— Что у нас здесь за дела, Арон, в этом бескрайнем море?

Тот улыбнулся в ответ, указал на Йенса:

— Этот человек поедет с вами. А с ним — несколько принадлежащих ему ящиков.

Мужчина повернулся к Йенсу, оглядел его:

— Добро пожаловать, меня зовут Терри.

Йенс поздоровался с ним.

— Что в твоих ящиках? — спросил Терри.

— Он везет оружие, — ответил за него Арон.

Лежек подошел к ним с автоматом на плече, кивнул Терри, который кивнул в ответ. Затем Терри еще раз оглядел Йенса, словно пытаясь запомнить, как именно выглядят контрабандисты, торгующие оружием. Затем повернулся к Арону:

— Хорошо. Арон, ты привез мне то, о чем я тебя просил?

Арон достал сумку, улыбнулся и протянул ее Терри. Тот подержал ее в руках, словно взвешивая, а затем присел на корточки и расстегнул молнию. Достав небольшой предмет, завернутый в кусок бархата, осторожно положил его на палубу и развернул. Йенс буквально слышал, как мужчина задержал дыхание, когда увидел миниатюрную каменную статуэтку. В глазах Йенса она не представляла собой ничего особенного — маленькая, серая и бесформенная. Терри поднял ее, разглядывая в свете единственной лампы, и начал с восторгом рассказывать о том, какая она старинная, — это сокровище инков, оно бесценно.

— Спасибо, Арон, — произнес Терри.

— Не благодари меня, поблагодари дона Игнасио. Это он добыл ее для тебя.

Лежек и Арон ушли вниз. Терри не сводил глаз со статуэтки.

— Ты намерен ее продать? — спросил Йенс.

— Нет, такую вещь продать невозможно. Я оставлю ее себе, буду хранить дома и любоваться. — Он обернулся к Йенсу. — Но я продаю другие штучки в таком же духе, если тебя это может заинтересовать.

Йенс улыбнулся, покачал головой.

— К тому же это хороший противовес твоему оружию и кокаину, который мы везем на берег. Она призывает силы добра. Это нам поможет.

Йенс получил ответ на вопрос, что Арон и Лежек делали на корабле.

На средства, которые Гунилла перевела на его банковский счет, Ларс купил «Фольксваген LT35» — белый фургон без всяких отличительных черт. Большое грузовое отделение внутри было отделено от сиденья водителя перегородкой, в задней двери имелось лишь одно небольшое окошко, да и то с зеркальным стеклом.

Теперь фургон стоял, припаркованный метрах в семидесяти от дома Софии на небольшой гравиевой дорожке, огибавшей коттеджный поселок. Ларс обзавелся потрепанным креслом, которое поставил в багажное отделение. Там он мог сидеть в наушниках, подключенных к приемнику, который, в свою очередь, был присоединен к записывающему устройству, и слушать со стереоэффектом, как семейство Бринкман ужинает. С каждым произносимым словом, с каждым намеком Ларс все лучше узнавал Софию и тот мир, который ее окружал, — ее мысли, ее чувства…

Он следил за ней вот уже две недели, однако казалось, что прошла целая вечность. В этой бесконечной череде дней, вечеров и ночей, когда он наблюдал за ней, фотографировал ее, обдумывал ее действия и писал ничего не говорящие отчеты для Гуниллы, внутри его начало происходить что-то непонятное. Он почувствовал себя немного свободнее и сильнее, и внутренний голос, постоянно ставивший под сомнения все, что он делал, стал звучать несколько тише.

Ларс сам до конца не понимал, чем вызвано это изменение, — возможно, это временное состояние, или оно связано с его новой работой, или же все это результат его постоянного одиночества в течение дня. Когда он начинал размышлять об этом, ему казалось, что во всем этом заслуга Софии Бринкман. Ее появление в его жизни открыло ему новые грани, ее женственность заставила лучше понять собственную мужественность. Благодаря ей он осознал, что ему нужно, о чем на самом деле мечтал. София открыла ему новый мир, и он чувствовал: если она смогла сотворить с ним такое на расстоянии, даже не зная его, то и он мог бы сделать для нее нечто подобное. Он знал, что их судьбы сплетены воедино и что она каким-то образом тоже это понимает…

В наушниках Ларс слышал откровенный диалог между Софией и Альбертом. Они общались естественно и сердечно — его это удивляло, он никогда не сталкивался ни с чем подобным.

В последние часы своей смены Ларс полулежал в кресле, подстригая ногти, и слушал Софию, которая лежала в кровати и читала книгу. Единственное, что время от времени долетало до него, — это звук переворачиваемой страницы. Ларс закрыл глаза. Казалось, он лежит рядом с ней в постели и она улыбается ему.

Ларс ехал в ночи, опустив боковое стекло, вдыхая запахи шведской весны, внезапно перешедшей в лето: воздух был теплым и свежим одновременно.

Дома он составил на пишущей машинке очередной отчет.

— Почему ты пишешь на машинке, а не на компьютере? — В дверях стояла Сара в своей омерзительной застиранной ночной рубашке.

Поднявшись, он подошел к ней, захлопнул дверь прямо у нее перед носом и заперся изнутри.

— Какого черта? Какая муха тебя укусила?

Через дверь ее голос звучал совсем глухо.

Ларс не слушал ее, продолжая писать. В отчете для Гуниллы он в общих чертах пересказал диалог за ужином. Листы бумаги прокрутились в факсовом аппарате, а затем отправились в уничтожитель бумаг. Идти и ложиться в постель рядом с Сарой не хотелось. Коньяк давно кончился, винные бутылки стояли пустые. Ларс взялся за бутылку шерри, стоявшую в баре. Он не помнил, каково ее происхождение, она всегда стояла там. Отхлебывая прямо из горлышка, он ждал, пока загрузится компьютер. Шерри — какое дерьмо! Сладкий напиток с омерзительным вкусом — и кто его только придумал? Усилием воли Ларс заставил себя выпить. Окружающий мир стал чуть менее гнусным, и мозг слегка разогрелся. Экран компьютера замерцал, и появилась заставка рабочего стола. Выбрав папку с фотографиями, Ларс запустил слайд-шоу, а потом включил подборку классической музыки и стал смотреть фотографии Софии под звуки Пуччини. У него скопилось несколько сотен ее фотографий, которые сейчас появлялись одна за другой у него перед глазами с интервалом в пять секунд — увеличенные до размеров экрана.

Откинувшись в кресле, Ларс смотрел, как София едет на велосипеде на работу, как вставляет ключ в замок своей двери, как темнеет ее силуэт в окне кухни, как она выходит к почтовому ящику за газетой, как подстригает розовый куст, растущий у стены дома. Он видел, где она находится, что чувствует, о чем думает — отмечал каждый оттенок в выражении ее лица. Получалось нечто похожее на фильм — фильм о внутреннем мире Софии Бринкман. Ларса позабавила сама эта удивительная ситуация — что он, редко размышляющий о таких материях, случайно столкнется с женщиной, о которой знает все. Или это случайность? Нет, ничего не бывает просто так. Возможно, сама судьба решила указать ему верный путь.