— Погодь!
Иногда принципиальность Ульяны действует на нервы.
Нас догоняет Главный редактор.
— Эй, молодежь, чего приуныли? — бодро кричит он. — Не позорим честь нашего журнала!
Шатунович затягивается и выдыхает:
— Ага, ща докурю и ка-а-ак сделаю их всех.
По факту, кроме Главного, ни один из авторов «Дилэй» не приходит к финишу. Зато когда начинается праздничная часть в виде раздачи призов — журналисты первыми занимают места.
В кедах Reverse когда-то ходили парни из Foo Fighters и Slipknot, в этой обуви умер Курт Кобейн. У Шатунович где-то есть свитер этой марки с синей звездой. Кроссовки и штаны.
Со сцены звучит благодарственная речь и поет детский хор.
— Давай выберем тебе что-то, — говорю я Ульяне.
Мне все еще хочется сделать ей приятное. Как-то показать, что это мероприятие осмысленное и приносит пользу. Я даже покупаю пару значков и флажков. Все вырученные деньги пойдут в фонд озеленения или типа того.
— У вас какой размер? — Смазливый консультант начинает кружить вокруг нас. Он предлагает срочно приобрести символику благотворительного фонда.
Ульяна сталкивается со мной взглядом.
— Почему ты не сказал мне про этот политический фарс? Заманил сюда.
— Да он сам не знал, — вклинивается Шатунович и показывает ей бордовые девичьего фасона кеды.
— Красивые, — одобряет Ульяна и нехотя освобождается от сандалий, чтобы примерить.
С платьем они смотрятся, мягко говоря, странно.
Когда мы встаем в очередь, чтобы все оформить, Ульяна по привычке читает надписи на этикетках.
Сеточные материалы: нейлон и полиэстер.
Термополиуретан.
Резиновая смесь DRC.
Вдруг она замирает и поворачивается.
— Они с кожаными вставками, — опустившимся голосом сообщает она и отдает мне коробку.
Я с недоумением смотрю то на нее, то на этикетку. Открываю упаковку. Щупаю кроссовки, вдыхаю химический запах резины и краски. Пробегаю глазами по всем ярлыкам, которые вижу на витрине. По каждой строчке по нескольку раз.
— Да тут кожи, считай, практически нет.
Но Ульяна непреклонна.
— Прости! — одними уголками губ говорит она.
— Выберите хотя бы бейсболку, — советует Шатунович.
Мы разочарованно отходим от палатки. Рекламные растяжки с логотипом Reverse с белыми буквами на черном фоне издевательски раскачиваются на ветру.
Я предлагаю Ульяне пойти в кино. Но она устало говорит, что опаздывает.
На все мои попытки ее обнять и поцеловать отстраняется со словами:
— Ты меня щекочешь!
Пока мы толкаемся, начинается дождь. Люди бегут — кто к машинам, кто в сторону метро. Только на открытой сцене стоически поет детский хор. Костюмы детей вымокли, но они стараются и нестройно выводят: «Доброе утро, крейсер Аврора…» Особенно сильно фальшивит чье-то мальчишеское сопрано.
На словах «Авро-о-ра-а-а» мы с Ульяной ретируемся, торопливо пробираясь вдоль палаток и стендов в направлении выхода. По пути я не могу избавиться от неприятного ощущения, что мы утрачиваем взаимопонимание.
Так хочется сказать ей об этом. Но вместо этого вырывается:
— Не понимаю твоей позы.
Она с укором говорит, что не «позы», а «позиции», и это разные вещи.
— Ну конечно, какие могут быть замечания, когда западный берег Байкала изувечен турбазами, — хмыкаю я.
— А разве не так? — вскипает Ульяна. — Проще, конечно, играть в эти игры, закрывая глаза на реальную жизнь.
И на мой вопрос, не перебор ли это, лишь раздражается:
— А ты хотел бы, чтобы твои дети жили в изувеченном, загаженном мире? Мы должны хотя бы попытаться что-то сделать.
Опять она о детях. И дальше продолжает о тех героях, кто приковывает себя наручниками и цепями к рельсам или нефтяным вышкам.
Мы ссоримся, как всегда. Она отвечает, что не ждала от меня другой реакции. И если я такой внимательный, почему заманил ее на фальшивое политическое мероприятие. Почему не заметил, что кроссовки сделаны из кожи.
— Из натуральной кожи! — сообщает она таким тоном, будто весь мир должен мгновенно почувствовать себя виноватым.
По ее словам, есть люди, которые не приемлют даже шерсть, потому что это тоже эксплуатация животных. Как и молоко. Как и мед.
Любой шаг по этой земле приносит кому-то страдания.
— Ульяна, я так больше не могу, ну сколько можно? — не выдерживаю я. — Это душит меня!
Когда автобус с ней исчезает за поворотом, я ныряю под дождь, иду через сквер в сторону метро. В груди разрастается странное ощущение, что всех нас скоро ждут большие перемены.
11
Наш мир порезан на куски и смонтирован, как в сериале. Мы движемся от одной монтажной склейки к другой. Делим жизнь на эпизоды, словно папки с фотографиями в мысленном слайд-шоу.
Вздернутые подбородки.
Кричащие позы.
Ника щелкает затвором, и бородатый Артем навсегда входит в историю, пойманный цифровой матрицей. Еще щелчок — и мятая с утра физиономия Тощего исчезает в недрах черной коробочки ее полупрофессионального Nikon.
Еще щелчок.
Энди в подвенечном платье, недовольный и поджавший губы, попадает в плен, захваченный оптикой объектива.
— В студии все по-другому, — капризничает он. — Я уже устал таскаться по этим руинам.
— Никогда не снимала в студии, — испуганно шепчет мне Ника.
Дохлая кошка, кем-то повешенная на ворота, скалит свои белые клыки на солнце. Не кошка, а рыжий скелет, обтянутый кожей с драным мехом. Ника с фотоаппаратом ходит вокруг в поисках лучшего ракурса, заметно нервничая под нашими взглядами.
Ветер развевает атласные ленты, привязанные к арматуре.
Я уже знаю, что Нику пугают пауки и змеи, как и Энди. Но к почерневшей на солнце разорванной кошачьей плоти она относится чересчур спокойно. Хорошо, что с нами нет Ульяны. Она вряд ли бы оценила такой подход. Фила тоже нет, он так и не вышел из депрессии, переживая расставание с подружкой.
— Отлично получается, — подбадриваю я всех, пока Ника щелкает затвором.
Мы зависли со всем своим барахлом возле кошачьего трупа у самого входа на территорию завода. Вдали за оградой разрастается постапокалиптический пейзаж: ржавые бочки и контейнеры. Часть стен исписана граффити.
— Как думаешь, нас не распнут за эту гомосятину? — Артем пинает банку из-под краски, и та с грохотом отлетает. В нос ударяет вонь растворителя. — А то Энди все пох…
Я успокаиваю его:
— С нашей стороны это лишь художественная провокация.
Накануне Макс Змеев клятвенно заверял, что с «Мажор Рекордс» у нас «все ровно». Только подпишемся — и сразу в большой тур.
Выход в чарты.
Ротации на радио.
Поэтому мы здесь с опережением плана. Тащим спортивные сумки с реквизитом и одеждой к одному из разрушенных цехов. Выстраиваем декорации и следим за натуральным освещением.
— Лучшее время для съемок — утро или закат, — говорит осмелевшая Ника и быстрыми движениями наносит пудру на лоб Энди.
На ней джинсы, серый вязаный кардиган с капюшоном и белые кроссовки на липучках.
Рядом Энди в свадебном платье, своей фигурой и жеманными жестами напоминающий невесту из дешевого хоррора.
Лучи ложатся на припудренную кожу. Мягкими тенями расползаются по предметам.
— Смазывается грим, — жалуется Энди. — И если фотки выйдут плохо, то я вас всех прибью!
— Хватит ныть, — шикаю я на него.
Энди обреченно вздыхает.
— Что с ним? — спрашивает Ника.
— Беспокоится за свою внешность, — поясняю я, а сам думаю, что Энди — классический пример фрустрирующего музыканта. Помешать другим. Осложнить процесс. Устроить истерику.
Последней каплей становится, когда мы декорируем старую кирпичную стену, а Энди заявляет, что в следующий раз мы поедем без него. Я обещаю, что мы так и поступим.
— Ты слишком жесткий, — говорит Ника и улыбается, словно мы с ней старые знакомые.
Она стоит так близко, что я ощущаю ванильный запах ее духов.
— Выстави одну ногу вперед! — Она делает очередной снимок. — Всегда хорошо смотрится, когда вес распределен неравномерно, а корпус чуть наклонен.
Впервые мне начинает казаться, что у нее есть все шансы сделать карьеру в каком-нибудь журнале. Она еще утрет нос своему приятелю Илье Сизову.
— Между нами не может быть конкуренции, — говорит Ника о нем.
— Почему? — удивляюсь я.
— Ну, он вроде как мой учитель, я знала его еще до того, как занялась фотографией.
Я позирую на фоне развалин и сам украдкой наблюдаю за ней.
Ника заговорщически улыбается, садится на корточки, расстегивает молнию на одной из сумок и показывает реквизит для следующей сцены: ленты, свечи и уйму всяких безделушек.
Ее тонкие руки выкладывают эти сокровища с барахолки прямо на бетон.
— А еще тут гусиные перья, сухие розы и кусочки цветной ткани, — старательно перечисляет она.
Ленты тянутся из сумок разноцветными языками. Вместе с ними выпадает и лифчик. Черный с красной окантовкой и толстым слоем поролона для увеличения объема груди.