— Без паники! Автографы достанутся всем! — Фил, как вратарь, расставляет руки.

В странном порыве мне хочется крикнуть, чтобы нашли того гада, сломавшего мне ноги, но меня прерывает Змеев:

— Давай сейчас не будем будоражить народ. — Он держит над головой пластиковые папки, прикрываясь ими от ливня, и говорит, что поклонники устроят давку, словно мы The Beatles.

Когда скорая уже готова отъезжать, внутрь машины просовывается хрупкая девочка в мокром капюшоне:

— Подождите!

За ее спиной сверкают вспышки дешевых мыльниц — это Фил фотографируется в обнимку с поклонниками.

— А ты еще куда? — Змеев проворно захлопывает дверь прямо перед ее носом.

— Да блин, я фотограф! — доносится глухой далекий голос. — Я успела снять того психа, который вас толкнул. Вам же, наверно, нужны фотографии, чтобы найти его?

Сквозь заляпанное стекло я вижу тонкую фигурку с фотоаппаратом, прикрытым куском полиэтилена. Скорая трогается, поднимая фонтаны брызг от мокрого асфальта.

— Ну хоть не передоз, как в тот раз! А то опять бы намучились, — говорит бородатый фельдшер коллеге и небрежно делает укол.

Тепло разливается по телу. Потяжелевшая вдруг голова сама откидывается на кушетку. Приплыли. Мне двадцать восемь. Десять лет я работал в музыкальном журнале и выступал на сцене в надежде чего-то добиться, и вот, в самый ответственный момент, прямо перед подписанием контракта, меня столкнули вниз! Раз — и все. Одним щелчком, словно какую-то букашку.

2

Нет более унылого места, чем городская больница в выходной день. Серый питерский полумрак заливает окно возле моего изголовья. Ульяна стоит у двери и скептическим взглядом окидывает палату. Первое, что она видит — гипс, который торчит из-под одеяла.

— Ну и как ты тут?

Она с трудом прячет свое волнение. На ней зеленый джемпер с антифашистской эмблемой — человечек, выбрасывающий свастику в корзину, — и длинная цветастая юбка. На ногах, поверх кроссовок — бахилы.

— Приехала рано, как смогла, пришлось даже ждать до начала посещений.

Я определенно рад ее видеть. Есть маленький шанс, что она поможет мне оказаться дома. Хотя в моем положении это непросто: на одной ноге гипс, а в другой дренажная трубка.

— Выглядишь ужасно. — Ульяна кладет на тумбочку сотовый. — Ты забыл его в клубе.

Она садится на край кровати и принимается выкладывать из пакета мандарины, упаковки доширака, зубную пасту, книги. Десятки разных вещей, которые, по ее мнению, облегчат мое больничное заточение.

— Если что-то забыла — завтра привезу, только попроси.

Она рассказывает, что страница нашей группы в ЖЖ завалена возмущенными комментариями. Люди пишут о несостоявшемся выступлении и недовольны организацией концерта.

— Хорошо, что ты этого не видела, — вздыхаю я. — Толкнули в спину, подло, исподтишка. Представляешь?

Бородатый дед с соседней койки, замотанный в бинты, с любопытством подслушивает наш разговор.

Ульяна поправляет очки:

— Мне кажется, пока этого психа не поймают, тебе небезопасно давать концерты.

С Ульяной я встречаюсь уже несколько лет. Она помнит дни рождения моих родителей, знает, где лежат наши загранпаспорта и какой омлет я люблю на завтрак. Когда на моем компьютере сломался жесткий диск, именно она помогла перепечатать часть рукописных статей, чтобы восстановить архив. Мы живем раздельно, но у нее есть ключи от моей квартиры, и она гуляет с моей собакой.

— Возможно, он и не псих, — говорю я. — Это мог быть кто угодно. Может, его бесят мои септаккорды?

Ульяна кладет мне руку на плечо.

— Ну не знаю.

— Одна девочка сказала, что успела его заснять, — зачем-то говорю я.

Ульяна подходит к окну и ежится, словно от холода. Весенний дождь мелкой моросью поливает лужайку в больничном сквере. Под навесом крыльца пациенты в пижамах жадно вдыхают сигаретный дым.

Телефон, который она принесла, полон неотвеченных вызовов и гневных сообщений с работы.

— Не знаю, как отключить звук. Названивают с самого утра.

Готовить к печати майский номер рок-журнала «Дилэй» — моя редакторская обязанность. Любому музыканту, который еще не успел монетизировать свой талант, приходится где-то подрабатывать. Курт Кобейн, например, трудился швейцаром. Дэвид Боуи — курьером, Фредди Меркьюри — грузчиком. Так что музыкальный журнал — еще не самый плохой вариант. Все могло быть хуже.

Nokia на тумбочке начинает плясать от вибрации. Маленький динамик с трудом воспроизводит бас из вступления к песне «Angel» Massive Attack.

— Ответь, — говорит Ульяна. — Ты им нужен.

В трубке Главный редактор.

— Ты нам нужен, — говорит он.

Я знаю, что если не явлюсь на редакционное собрание — начнется жесть. Авторы поссорятся друг с другом. Вместо God Is An Astronaut и Tortoise Кеша Незлобин, ответственный редактор, обязательно влепит в номер олдскул вроде Happy Mondays. План материалов съедет. Короче, все пойдет наперекосяк.

— Ты же знаешь этих балбесов, — словно читая мои мысли, говорит Главный. — Нужно, чтобы кто-то их вразумил.

Но я в гипсе. У меня двоится в глазах. Я не видел лечащего врача. Он зашел всего раз — и то для того, чтобы показать студентам деда. Тот, кажется, скоро отдаст концы, вот к нему все и ходят в ожидании.

Это я терпеливо объясняю Главному.

Отчасти поэтому Ульяна до сих пор не переехала ко мне. Кому понравится слушать подобные разговоры по утрам? А еще музыку начинающих панк-групп, косящих под ГО. Вечный сигаретный дым, алкоголь и ругань матом. Такое мешает медитации и загрязняет пространство.

Я обещаю Главному, что доползу до редакции, как только смогу, и, повесив трубку, показываю Ульяне чьи-то потрепанные костыли у батареи.

— Может, добудешь одежду, и мы сбежим? Меня реально тут залечат, как этого дедушку. Придешь — а я вот такой.

— Тебе и вставать-то нельзя. — Она смущенно косится на шамкающего деда.

Для Ульяны побег из больницы — это слишком. Несмотря на всю свою экологическую деятельность, она очень правильная девочка. Так ее воспитали папа-пожарный и мама-бухгалтер.

— Полежи пару дней, — просит она и целует меня в губы. — И за собаку не волнуйся, я с ней погуляю.

Спорить бесполезно.

Когда она уходит, я, хромая, сам добираюсь до костылей.

— Держите, дедушка. — Вываливаю на тумбочку старику все гостинцы от Ульяны. Они ему нужней, чем мне.

Стены в коридоре залеплены советскими плакатами против СПИДа, изображениями строения тела человека и прочей неразборчивой лабудой. Да и сам коридор кажется чем-то вроде палубы корабля — накреняется то в одну, то в другую сторону.

На полпути к свободе меня останавливает студентка в белом халате. Она еще молода и не утратила идеализма. Она стремится, как и Ульяна, помочь всем живым существам.

Кажется, я говорю это вслух.

Но она не удивляется.

— Вы на томографию?

Я соглашаюсь. Такое всегда работает.

Поскольку шансов проскочить охрану на входе нет, я ковыляю до туалета. Смотрю на себя в зеркало: длинные волосы, серые глаза. Все вроде на месте. Умываюсь холодной водой и, стряхнув капли с бороды, лезу на подоконник.

— Давай, брат! — говорит какой-то несчастный с фиксатором на шее. — Покажи им там!

Он подает мне костыли, придерживая раму.

— Покажу, покажу! — обещаю я.

К моменту, когда я оказываюсь дома, мой гипс запачкан грязью и залеплен палой листвой. Бинт в нескольких местах надорван, а на левой ноге открылось кровотечение.