7
В бизнес-центре хороший кофе только в автомате при входе, а в столовой невкусная жижа. Из колонок зала для курящих звучит лаунж. За неустойчивыми столиками теснится весь офисный планктон. Его представители шумно общаются и уплетают свои котлеты. Я замечаю, как через стеклянные двери вбегает худенькая запыхавшаяся девушка и прямиком направляется в мою сторону. На фоне огромных колонн, понатыканных в столовой, ее фигурка кажется совсем хрупкой.
— А вот и вы! — радостно говорит она и протягивает руку. — Я — Ника!
Мы договорились о встрече заранее, но я все равно удивлен. У нее короткая стрижка, узкое лицо и тонкие губы. На шее болтаются наушники.
— Странное ощущение, когда слушаешь чью-то музыку, даже приходишь на концерт, а потом — бац! И видишь этого человека в реальной жизни, — выдыхает она.
— Бац — и он падает…
Мы смеемся.
Ника выкладывает из сумки сигареты «Парламент экстра лайтс», черный потрепанный блокнот и ручку и сообщает, что выпьет чая.
Я с любопытством наблюдаю, как она аккуратно держит сигарету тонкими пальцами, словно подросток на переменке, мнет ее и чаще, чем нужно, стряхивает пепел.
— В скорой вы были такой бледный. Я звонила потом в редакцию, чтобы спросить, все ли в порядке.
Интересно, как она узнала, где я работаю? В голове невольно рисуется утренняя сцена, как мы копались с Кешей в мусоре: хорошо, что она этого не видела.
Ника делает вид, что не замечает моей странной улыбки, и тщательно разглаживает страницы блокнота.
— Мне не верится, что мы наконец познакомились.
Я презентую ей последний номер нашего журнала, который специально захватил из редакции. Он только что вышел и еще пахнет типографской краской. Стостраничный глянцевый прямоугольник, с агрессивным лидером «Мелисы» на обложке и красно-черным заголовком «Время Червей». Наш фирменный логотип «Дилэй» висит в правом углу вместе с надписью «рок-журнал», словно предупреждает тех, кто не в курсе. На второй странице моя редакторская колонка с фотографией в полный рост.
— Мне так нравится запах краски, — с неподдельным восторгом восклицает Ника, опуская нос между журнальных страниц. — Раньше мать привозила журналы из Америки. Когда я открывала упаковку, этот запах просто сводил меня с ума.
В ее словах чувствуется фанатизм.
— В краску просто добавляют ароматизатор, — смеюсь я. — Еще одна строчка в обширном прайсе типографских услуг.
— Ну вот, разрушили иллюзию.
Официантка в мятой униформе приносит нам шарлотку и пирог, пахнущий клубничным джемом.
Ника сначала отказывается, потом отламывает кусочек, задумчиво отправляет в рот и снова берет сигарету. Как будто еда и курение — вещи вполне совместимые. Потом хлопает по сумке, где у нее лежит уродливый плеер с отдельным блоком аккумуляторов.
— Ваша музыка для меня не просто звуки — это, как бы так сказать… это как картинки. Да! Похожий эффект есть у Future Sound of London. Ты слушаешь, залипаешь и разглядываешь образы в своей голове. Как у вас такое получается?
Она знает Future Sound of London! Я определенно заинтригован. Мы какое-то время говорим о музыке. Я рассказываю ей, как мы создали свою группу, будучи вдохновлены звучанием западных команд вроде Bark Psychosis и Mogwai, словно в пику всему популярному русскому року. Этими словами мне хочется переманить Нику на свою сторону. Она такая творческая и неиспорченная. Но время обеда неумолимо подходит к концу.
— В общем, к делу, — вздыхает Ника, заметив мое нетерпение. — Вот наброски, как я вижу нашу фотосессию!
Она раскладывает передо мной блокнотик с эскизами. На рисунках изображены схематические фигуры. Почти везде в центре человечек, похожий на меня. Энди находится чуть сбоку, его можно узнать по прическе. Все вместе мы напоминаем героев комиксов, оживших в сознании подростка.
Я смеюсь и говорю — в реальности мы выглядим не так хорошо, как на ее рисунках.
Ника смущается.
Я постукиваю костылем по гипсу.
— И еще вот костяная нога!
— Но это же пройдет? — спрашивает она. — Я подумала, что можно одеть вашего вокалиста как-нибудь вызывающе. Даже скандально. А вам в руки дать трость, что придаст образу гротескность.
Мне сложно сдержать улыбку.
Она что-то рисует в своем черном блокнотике и говорит:
— Здорово, если получится попасть на заброшенный завод. Он совсем недалеко. В сторону Пискаревки. Там сумасшедшая фактура.
На листе изображены металлические конструкции и развевающиеся полосы.
— Или вы против? — в отчаянии интересуется она.
Я говорю, что она вполне может называть меня на «ты», и, конечно, здорово, что она прислала фото того сумасшедшего — теперь легче будет его найти. А вот по поводу фотосессии нужно еще крепко подумать.
— Мы купим таких цветных лент! — Она показывает руками, каких именно лент. Длинных настолько, что чай и остатки пирога с клубничным джемом лишь чудом не летят на пол. — Сделаем фантастический антураж. Мне друзья одолжат пару хороших стекол! Все продумаем, подберем костюмы, и вы… — она осекается. — Ты как раз успеешь поправиться. Когда, кстати, снимают гипс?
— Через неделю.
— Вот и отлично.
Она вырывает лист из блокнота и, явно волнуясь, огрызком карандаша пишет: «17 мая. Финляндский вокзал. 8:30».
— Постой! — удивляюсь я. — Ты слишком спешишь! Давай сначала зайдешь к нам на репетицию в следующую субботу. Познакомишься ребятами и все им расскажешь.
Она стряхивает пепел и молча кивает. В ее глазах появляется решимость. У меня возникает странное ощущение, словно мы с ней какие-то заговорщики. Как будто должны кого-то обмануть.
Когда я уже собираюсь уходить, она добавляет напоследок:
— Я пересматривала твое падение. Это было ужасно.
— Пересматривала? — с удивлением таращу я глаза.
— Ну да, — кивает она. — На тех своих фотографиях.
8
Сам не знаю почему, но я не рассказываю Ульяне об этом знакомстве. После моего падения она считает, что я на грани депрессии и что мне все еще угрожает опасность.
— Глупости, — говорю я. — Некоторые вещи в нас заложили с детства. И мы должны научиться от них избавляться.
Детские страхи.
Навязчивые мысли.
Ловушки сознания.
— Тебе достаточно пообщаться с моими родителями, — говорит она.
Мы в огромном торговом центре на Энгельса, бредем среди блестящих витрин с одеждой и бесчисленных кафе. Точнее, она идет, а я ковыляю следом.
Мы ищем подарок для отца Ульяны на его день рождения.
Проплывают вывески: Jack Wolfskin, United Colors of Benetton, Levi’s.
В отделе товаров для охоты и рыболовства нас окружают чучела медведей, головы с выпученными стеклянными глазами. Шкуры на стенах. Оленьи морды с рогами, покрытыми лаком.
Отец Ульяны работает пожарным, но все свободное время проводит на рыбалке. Подледный лов. Спиннинг. Ловля нахлыстом.
— В детстве мне приходилось смотреть, как он чистит рыбу, — говорит Ульяна.
На ее лице читается омерзение.
— Он глушил ее молотком, а хвосты еще трепетали, размазывая кровь по разделочной доске.
Корни ее вегетарианства, наверное, в этом.
— Ты должен меня поддержать, — говорит она. — Что бы мы ему ни подарили, я не поеду туда одна.
— Возможно, в твоих воспоминаниях отец, разделывающий животных и пускающий им кровь, стал неким универсальным архетипом.
Я взвешиваю на ладони лежащий в витрине нож с рукоятью из рога оленя. Выглядит он неплохо. Но Ульяна уже идет к другому отделу, оставляя за собой шлейф сандаловых духов. На стеклянных дверях, в которые мы только что входили, появляется черно-белая наклейка с надписью: «Мясо — это убийство».
Неожиданно. Даже для меня.
На мой вопросительный взгляд она сообщает, что кур, которых мы покупаем в магазинах, сначала привязывают вверх ногами на конвейере, оглушают электротоком, потом специальная машина перерезает им горло. Но размер птиц разный, не все они бывают убиты, и зачастую еще живые, трепещущие, попадают в шпарильный чан и умирают в нем.
Мы едим заживо сваренных животных.
Выросших в тесных клетках на искусственном корме.
Умерших в агонии.
— Ульян, это ужасно, да. Но у обычного человека все вопросы про вегетарианство отпадают, когда он видит стейк средней прожарки, — замечаю я. — Кому ты и что пытаешься доказать?
Но она делает вид, что не слышит. Лезет в спортивный рюкзачок и вынимает из него пачку стикеров — черно-белых прямоугольных бумажек с самоклеящейся поверхностью. Резким движением цепляет один из них на витрину за моей спиной.
На стикере изображен енот с грустными глазами. Ниже плакатным шрифтом выведено: «Его жизнь важнее шубы». Ульяна так борется за права животных.
— Зачем вы гадите? — возмущается тучная дама. — Люди испокон веков носили мех.
— Да-да! — смеется Ульяна. — Охотились на мамонтов и жгли ведьм на кострах!
За нами бежит продавщица, но мы успеваем сесть в лифт.