Егорыч достал из принтера лист бумаги, положил его перед собой и написал: “Я пидор”. Звучало двусмысленно, могли принять за метафору. Вроде и на самом деле предатель, ведь все предатели пидоры. “Но не все пидоры предатели”, — утешил себя подполковник и зачеркнул только что написанную фразу. Взял ручку и начал заново: “Я узнал, что я пидор. Жить с этим не могу. Прощайте”. Это ему тоже не понравилось — двусмысленность оставалась. Он порвал листок на мелкие кусочки, пошел в туалет и спустил обрывки в унитаз. Вернулся в кабинет, взял новый лист и быстро, почти не задумываясь, написал: “Будучи православным патриотом нашей великой Родины, на склоне лет я обнаружил в себе непреодолимую тягу к мужчинам. Не считаю возможным жить с этим. Желаю умереть мужем, отцом, офицером и честным человеком. В своей смерти виновен только я сам. Честь имею”. Егорыч перечитал текст и остался доволен. Выпив для храбрости еще четверть бутылки, он быстро, чтобы не передумать, взял пистолет, поднес его к виску и положил палец на курок. Однако в самый последний момент ему пришла в голову мысль, что слово “непреодолимый” он, возможно, написал неправильно. Генерал Овдеенко ругаться будет. Испуганно опустив пистолет, Егорыч открыл ноутбук с ненавистным Sekretex и вбил в окошко поиска “Как пишется непреодолимый, через а или через о”. Он уже совсем было собрался нажать на ENTER, но вдруг осознал, что даже перед смертью, за минуту до собственного конца боится начальника. Стреляться, беспокоясь о грамматике, было стыдно и невозможно.

— Сука! — заорал он и хрястнул кулаком по столу. — Сука, тварь голимая! Хуже, чем пидор, раб я! Сука!!!

Слова опрометчиво выскочили изо рта, и от них уже было никуда не деться. Я находился внутри Егорыча и чувствовал его отвращение к себе. Видел, как на месте старого стержня появляется еще слабенький побег нового. Подполковник многое про себя понял. Главное, что жил до этой минуты неправильно. Жил, как другие хотели, чтобы он жил. А сам-то и не жил, получается… Да даже если и пидор, ну и что? Он чего, Родину предал? Жену и сына без куска хлеба оставил? Может, он и плохой, да только ничего плохого никому не сделал.

Егорыч отхлебнул еще виски, занюхал нагревшимся в его руке пистолетом, вдохнул кислый металлический запах оружия. Выдохнул, сказал тихо: “Да пошли они все…” — и кликнул мышкой на первую ссылку про шаловливых зайчишек.

* * *

Егорыч пустился во все тяжкие, смотреть на него было и стыдно, и противно, и смешно одновременно. Открытие истинной природы своей сексуальности гнало Егорыча по самым темным московским гей-притонам, и он, безумный, но счастливый, бежал, не разбирая дороги. Будь он юной красавицей, я наблюдал бы за этим забегом со вполне простительным интересом. Но шестидесятилетний лысеющий и обрюзгший чекист в поисках крепкой мужской задницы… Тяжкое зрелище, и выдерживал я его с трудом. К моему счастью, довольно скоро среди десятков партнеров Егорыч все-таки нашел свою любовь. Добрейшего, застенчивого и очень образованного историка моды Тимура. Ему было около сорока, он считался убежденным геем, дружил с геями, одевался как гей, но Егорыч оказался у него первым. Вот ведь как бывает: тончайший рафинированный интеллигент и неотесанный мужлан-эфэсбешник, а оказались предназначенными насмешливым мирозданием друг другу. Очень трогательно. Я чуть не прослезился. Несмотря на все закидоны, было в моем кураторе что-то неуловимо хорошее. По крайней мере обаятельное.

После того как Егорыч обрел постоянного партнера, он вышел из угара, где пребывал предыдущие недели, и задумался о своем незавидном положении. Супруга Светлана Сидоровна его не очень волновала, они с ней и так многие годы как муж с женой практически не жили. А вот по работе неприятности грозили нешуточные. Скрыть произошедшую с ним перемену даже и мечтать было бесполезно. Во-первых, все за всеми следили. А во-вторых, Sеkretex он пользовал на Лубянке, отчеты с логами его запросов уже давно лежали где надо, и не дергали его только потому, что хотели посмотреть, что еще выкинет бывший настоящий мужчина и подполковник. Недолго поразмышляв, Егорыч решил пойти и сдаться. В свое оправдание он придумал легенду, что стал пидором из-за любви к Родине, героически испытывая на себе новую и крайне опасную разработку врагов России. После бурной, со слезами и истериками, ночи с Тимуром он немного выпил напоследок для храбрости, прибыл на службу и поднялся на шестой этаж, где находился кабинет его непосредственного начальника и любителя русского языка генерала Овдеенко.

* * *

Все у генерал-лейтенанта Овдеенко было большое и основательное — кабинет, портрет Дзержинского, стол, лампа с зеленым абажуром и даже он сам, начальник управления недетских шалостей могущественного и сурового “Недетского мира”. Впрочем, выглядел генерал весьма привлекательно. Хотя и постарше Егорыча, но подтянутый, сухопарый, спортивный. Тонкие губы, правильные, но слегка смазанные, будто для маскировки, черты лица. Идеальный типаж для одиноких женщин бальзаковского возраста. Мужчина с большой буквы “М”… глаза, правда, немного пованивали опасностью и смертью.

— Ну садись, подполковник, коли пришел. Адъютант мне всю плешь проел о срочности твоих государственных дел. Выкладывай.

Генерал указал подчиненному на стул за огромным столом для совещаний. Стул был маленьким и неудобным. “Наверное, специально, — внезапно догадался Егорыч, — чтобы ничтожными все казались. У него-то вон какой трон во главе стола. Сразу видно, кто в берлоге медведь, а кто…” Егорыч нервно поерзал на стуле и вдруг выпалил:

— Пидор!

— Что-о-о-о-о-о?! — побагровев лицом, пикирующим “мессершмитом” завыл генерал.

— Я, я пидор, Евгений Иванович! — торопясь и проглатывая звуки, поспешил объяснить Егорыч. — Недавно узнал, и вот… Пришел доложить.

— В переносном смысле, надеюсь? — усмехнулся генерал.

— Да нет, в прямом, — убитым голосом ответил Егорыч и всхлипнул.

— Ну ни хрена ж себе… — поразился начальник. — Ты — и пидор… Как-то не вяжется…

— Вяжется, товарищ генерал-лейтенант, ой как вяжется… — еще раз всхлипнул Егорыч и разрыдался.

Хозяин кабинета достал откуда-то хрустальную бутылку Hennessy, себе налил на донышке, а посетителю — полный стакан. Выпил сам, занюхал стоящей на столе фотографией царя с дарственной надписью. Рассмеялся. Сказал подполковнику:

— Пей. Пидоры тоже пьют. Или тебе сотерна?

“Знает, все знает”, — понял Егорыч и от ужаса выпил стакан залпом.

— А ты как думал, проказник, мы тут в бирюльки, что ли, играем? Мы здесь работаем на благо нашей могучей Родины, пидоров выявляем в прямом и переносном смысле. Вот и тебя выявили. Ты мне только одно скажи, Николаша. Ты или тебя?

— Не понимаю… я вас не понимаю, Евгений Иванович… — проблеял вконец растерявшийся, пьяненький уже Егорыч.

— Ну, ты в жопу долбишь голубков своих, или они тебе очко терзают?

— Я… я, товарищ генерал-лейтенант, я долблю, даже не сомневайтесь…

— Ну тогда еще ничего… — успокоился Овдеенко. — Тогда еще есть надежда… Исправим, пролечим. И вообще — молодежь, хипстеров этих всяких учить надо. Чтобы жопой, так сказать, почувствовали крепкую ось нашего русского добра и духовные скрепы. Чтобы в сторону Запада и не смотрели, а Русь нашу во всей ее красе поняли и полюбили. Да, через боль, через геморрой и разрывы прямой кишки, но полюбили.

Егорыч было обрадовался такой трактовке особенностей своей половой жизни, но, взглянув в пластмассовые глаза генерала, понял, что радоваться рано. “Проверяет! Знает все и проверяет, сука!”

— Нет, товарищ генерал-лейтенант, — произнес подполковник, как бы что-то внезапно вспомнив, — было пару раз, когда и меня. Очень мне стыдно, но и такое было.

Конец ознакомительного фрагмента