— Безусловно, вы имеете право на такую точку зрения, господин Плоть. Но есть и другая позиция. Многие иерархи церкви, политики, ученые, деятели культуры, да просто рядовые обыватели утверждают, что каннибализм — это темное прошлое человечества. И только такая дьявольская вещь, как Sekretex, смогла разбудить древние инстинкты общества.

— Общество — это инструмент закабаления индивидуума. Но у индивидуума есть инстинкты, это правда, и главный из них — инстинкт свободы. Тот, кого называют Князем мира сего, дал нам Sekretex, освободив нас от кабалы морали. Князь и его предтечи Билл Гейтс, Стив Джобс и Марк Цукерберг подарили людям свободу. Мне семьдесят два года, и всю жизнь я искал, мучился и бродил в потемках. Я протыкал свою плоть иглами, прибивал яйца гвоздями к мостовой, но только с появлением дарованной нам свыше поисковой машины я прозрел. Sekretex — это машина по поиску себя, своей идентичности и своего предназначения. Пятнадцать лет назад я начал кормить своей плотью тех, кого люблю, и сам стал жрать их плоть. Это же так просто и очевидно! Каждый младенец начинает жизнь с пожирания плоти матери, сначала во чреве ее, потом грызя сосцы и выцеживая жидкость ее, называемую молоком. Младенец вырастает, встречает юношу или девушку, и они целуются. Подумайте, что такое поцелуй и на что он похож? Да на едва замаскированное пожирание друг друга! Кого любишь — съешь! Я уже не говорю об оральном сексе и сексе в целом. Даже их любимый Христос говорил им: хлеб — плоть моя, а вино — кровь. Он прямо им это говорил, и до сих пор в своих лицемерных молельных домах они причащаются им, жрут его плоть и пьют кровь. Он любил их и скормил им себя, они любят его и потому сожрали. Распятие на кресте похоже на разделку туши. Но слепы были люди, пока не пришел Князь и не дал им Sekretex, и тогда они прозрели. Да что я говорю. Давайте лучше спустимся в долину, и вы увидите все своими глазами. Пока они у вас есть… Кха-кха-кха-кха…

Чумо лока дах о! Чумо лока дах о! Чумо лока дах о! Чумо лока да… Я не могу это видеть, я наблюдал это уже много раз, такие коммуны возникают по всему миру, говорят, они появились даже в Сибири. Я зажимаю уши и закрываю глаза. Я жалею о том, что у меня есть уши и глаза, но даже если бы их не было… Кашель-смех страшного червяка у меня в голове. Весь этот проклятый мир у меня внутри, и это я его породил — вместе с червяком, детскими слезами в пирожных, с жарящейся на вертеле двадцатилетней девушкой, красивой даже на вертеле, даже с порванным зубами отвратительного червяка горлом… С людоедами, фашистами, церковными фундаменталистами и геями-подрывниками. С православными террористами, католическими подпольщиками и буддистским воинством света, вырезавшим пол-Пакистана. Со всем этим долбаным, съехавшим с катушек, гниющим борделем, притворяющимся цивилизованным обществом… Чумо лока дах о! Чумо лока дах о! Чумо лока дах о! Чумо лока дах о! Чумо лока дах оооооооо!!!!!!

Бесполезно. От жгущего и рвущего меня на куски факта никуда не деться. Он, как и весь мир, у меня внутри. И даже, пора себе честно признаться, — он внутри “Чумо лока дах о”. Дело в том, что человек, давший людям интернет-поисковик Secretex, тот, кого они впоследствии перестали считать человеком и назвали Князем мира сего, — это я.

Глава вторая

Капитан N

Еще минут пятнадцать после того, как экраны погасли, я продолжал стенать, рвать на себе волосы и до крови царапать побелевшие, холодные руки. Я занимался бы этим малоприятным занятием и дальше — обычно острая фаза раскаяния занимает у меня часа полтора. Но в этот раз я увидел Капитана Немо. И не на экране, где я вижу его ежедневно, а вживую, в прямоугольном проеме, внезапно образовавшемся в стенах моей экранной темницы. Так близко я не видел его целую вечность. От шока я перестал стенать и с телячьим восторгом уставился на сошедшее с небес божество.

Капитан был в прямом смысле капитаном. По крайней мере, так к нему обращались на нашем скорбном авианесущем судне. О том, что он Немо, без обиняков сообщал бронзовый бейджик на его красивой песочно-болотного цвета форме. Конечно, там было написано не Немо, а Nо name, но ассоциации это вызывало однозначные. А еще у него единственного было лицо. Все остальные носили глухие черные маски с прорезями для глаз и губ. Трудно испытывать какие-нибудь чувства к маскам, но тем сильнее оказывается симпатия к единственному лицу, которое видишь. И привлекательному, между прочим, лицу — глазастому такому, с четкой линией губ и волевым массивным подбородком. А эти печаль и всепонимающая мудрость во взгляде серых, слегка навыкате глаз? Да за одни глаза можно отдать такому человеку душу! Я и отдал, но, как выяснилось, она ему была без надобности. Или ее у меня просто не оказалось… К счастью, в глубине моей, по всей видимости, отсутствующей души сохранилось несколько капель так называемого здравого смысла. И они шептали мне, что любовь к Капитану — это всего лишь следствие усердной работы аналитиков сил добра и порядка. Узнали они каким-то образом, что “Двадцать тысяч лье под водой” — моя любимая с детства книга, подобрали агента похожего типажа — и вуаля, возникли сначала симпатия, потом привязанность, после любовь, а там и благодать с экстазом. Мне в принципе до фонаря, в моем нынешнем положении так мало радости, что любая сгодится. Капитан ее еще и усилил — подошел ко мне, стоящему на коленях и позорно хлюпающему носом, одной рукой приобнял за плечи, а другой погладил по волосам.

— Бедный, бедный Айван, — сказал он медовым баритоном, — что же ты с собой сделал…

Смысла его слов я не понимал, да и не важен он был совсем. Звук голоса, прикосновение, тепло ладони и запах. Слишком много для меня сразу… От вакханалии давно забытых ощущений меня стошнило прямо под ноги Капитану. И я, даже еще не закончив изливаться, впал в отчаяние. Вот сейчас он обидится, уйдет, и что я тогда буду делать? Лучше бы вовсе не приходил. Я уже почти привык к экранам. Подумаешь, экраны, подумаешь, оранжевый комбинезон, кандалы и “Евроньюс”! У меня было “чумо лока дах о”, у меня были пять-десять секунд кайфа между сном и явью, выцарапанные у беспросветного существования. У меня много чего было. Я был, можно сказать, богат. Хотя… что значат мои богатства по сравнению с голосом и теплом ладони благословенного Капитана? Ничего. Я нищ. И заново мне уже не подняться…

— Ну будет, будет, Айван, — умаслил мое горе ласковый голос Немо, — все не так плохо. Пока человек жив, есть надежда, — продолжил он и обнял меня крепче. — Будет тебе, будет, будет… — проливал он елей и патоку на мою бедную, некогда умную голову. — Будет, будет… — укрывал он меня огромной теплой ладонью. — Будет… — и я верил, что будет еще в моей жизни что-то, кроме ненавистных экранов, людоедов и нудного бубнежа новостей. — Будет! — и я понимал, что есть еще на свете существо, которое меня любит.

А потом, когда, обласканный им, я совсем успокоился, он поднял меня с колен и сказал:

— Пойдем прогуляемся.

Пойдем прогуляемся… Сердечко мое заметалось, как пойманная в кулачок божья коровка. Многие годы моим миром была камера семь на восемь, состоящая из экранов. Экраны, конечно, визуально расширяли пространство, но лучше бы они этого не делали. Пространство в них тухло и превращалось в забытую богом помойку. “Пойдем прогуляемся”. Милосердие Капитана не знало границ. Я даже непроизвольно дернулся, чтобы поцеловать ему руку, но на полпути дернулся еще раз и остановился. Нужно быть осторожным. Любая мелочь может сорвать наклевывающееся счастье. Похвалив себя за предусмотрительность, я набрал в легкие побольше синтетического кондиционированного воздуха и пересек границу светлого прямоугольника, где ждал меня Капитан. Большое Путешествие началось.

Странное ощущение… Я так сросся со своей темницей, что стал воспринимать ее как собственное тело. И вот теперь душа моя покинула плоть и бродит в пространстве потусторонних миров. Все реально и одновременно призрачно. Морок, наваждение, галлюцинация… Настороженной и восторженной зверюгой, не на двух ногах, а, так сказать, на двух лапах я крался за Капитаном, замечая и впитывая в себя все вокруг. О, это было воистину удивительное, полное приключений путешествие. Но, подобно всякому путешествию, оно имело свою цель. Какова она, я понял перед зеленой дверью в конце коридора, когда Капитан Немо протянул мне глухие черные очки на резинке.

— Надень, Айван, — сказал он, — а то глаза сожжешь с непривычки.

Дрожащими руками я взял предвестник чуда. Сейчас я увижу солнце. И небо. И море. Поверить в это было невозможно.

* * *

Я стоял перед открытой зеленой дверью на палубу авианосца, нацепив глухие черные очки и крепко зажмурив глаза. Последний раз меня выводили на прогулку около четырех лет назад. Тогда от меня еще чего-то хотели, на что-то надеялись. И я на что-то надеялся. Однако со временем я и мои мучители, как супружеская пара со стажем, разочаровались друг в друге. Живем и мучаемся по инерции… Но сейчас все по-другому. Соленый, нагретый солнцем, влажный йодистый воздух пробрался внутрь легких и взорвал мой устоявшийся затхлый мир. Я стоял, нелепо таращась на взорванную вселенную, пытался вдохнуть и не мог. Иногда приоткрывал зажмуренные глаза и тут же начинал кашлять. Куски мира никак не хотели собираться в единое целое. Блики солнца на морской глади острыми осколками резали глаза и всего меня на куски. Только рука Капитана Немо на плече не давала мне окончательно обрушиться и прийти в полное соответствие с разбитым миром. Как только я это осознал, куски реальности соединились, и я замер от восхищения… Мир был невозможно сладок и красив. Вот только жаль, смотреть на него скоро будет некому. И это я не о себе, это я обо всех…