— Зинчука на карандаш, наглый больно. Смотри за ним, капитан, принесет он одни беды. Я таких нутром чую, если бы не его партизанские заслуги, то прямо сейчас бы отправил в окопы на передовую. Мои заградотряды этих болтунов сразу в расход пускали без суда и следствия по законам военного времени. По взгляду их чую, с наглецой, смотрит будто мимо. Или дезертир, или в шпионы подастся к немцам поближе за жирные харчи. — Офицер от злости даже сплюнул себе под ноги.

Сейчас Глеба волновала совсем не судьба странного Зинчука. Он откашлялся и наконец произнес то, что так волновало его с самого штаба:

— Товарищ майор, мне кажется, ошибка какая-то вышла. Я ведь фронтовой разведчик, а не учитель. Как же я из этих мальчишек…

Вот только договорить ему майор не дал. Наконец, затаенное раздражение прорвалось наружу. Он не выкрикнул, а, казалось, выплюнул в ответ слова:

— Это не мальчишки, не дети! Я их лично отбирал для подготовки в разведку. Каждое личное дело просматривал, они герои боевых действий. Вы что, не слышали, капитан? Ефрейтор, младший сержант, у каждого звание! У каждого награды, заслуги перед Родиной! Думаете, за что, как вы говорите, сопливым мальчишкам звания вне очереди присвоили?! Это будущие разведчики, хотите вы этого или нет! Ваша задача как боевого офицера — передать им свои знания. Большого ума не надо, чтобы рассказать, как ходить за «языком». Объясните, что нужно, научите, чему умеете. Или вы что, приказ отказываетесь выполнять? Особый приказ, распоряжение Ставки?! Вы понимаете, что вам за это будет? Это саботаж и прямая дорога в рядовые, в штрафную роту! К зэкам, к предателям родины, к отбросам общества!

Майор, хоть и был небольшого роста, но, казалось, навис своим кряжистым телом над замолкшим капитаном. Он говорил негромко, при этом с яростью:

— Я без суда и следствия могу вас по законам военного времени расстрелять сейчас за такие слова! У вас в личном деле совсем другая характеристика — герой фронта, разведчик, подвиги, а на деле… Диверсант?! Предатель?!

Майор Тарасов замолчал в ожидании ответа, только офицера Шубина не так просто было запугать. И в плену побывал, и на допросе, а к вечному подозрению со стороны особистов привык. Всегда он у них на карандаше: вдруг во время действий в тылу врага захотел получить двойной куш и от своих и от фашистов. Поэтому такой удар Глеб держать умел. Он упрямо наклонил голову и снова повторил:

— Я не учитель, не педагог, а разведчик. Как такому обучить? Я умею совершать вылазки, «языка» брать, диверсии организовывать. А учить этому — совсем другое дело, — честно признался он. — Не знаю, как научить этому. Тут думать надо головой, ситуаций одинаковых не бывает. Каждый раз каждая вылазка на оккупированную территорию — это риск, продуманный, спланированный риск.

Когда капитан закончил говорить, рука особиста легла на кобуру с табельным оружием, но потом все-таки метнулась к кителю и вытащила из-за пазухи четвертушку желтоватого листа и карандаш. Тарасов прошипел придушенным от злости голосом:

— Бери бумагу, капитан, и пиши!

Капитан помедлил пару секунд, но все же взял карандаш и лист, пристроился писать прямо на стволе тонкой березы, а майор принялся диктовать:

— Я, капитан Шубин, даю подписку о неразглашении доверенной мне государственной тайны. Осведомлен об ответственности за разглашение, утрату доверенных мне секретных сведений. Дата и подпись. — Особист вытащил трофейный портсигар, набитый папиросами-самокрутками, и такую же хромированную зажигалку, конфискованную у немецкого офицера.

Чиркнул огонек, поплыл едкий дым табака.

— Дописал?

Тарасов ловко выхватил листок бумаги из рук разведчика. Потом демонстративно медленно достал из-за пазухи кителя кипу с документами, положил подписку о неразглашении к таким же желтым четвертушкам с подписями остальных курсантов школы разведчиков. Убрав документы, офицер НКВД выпустил из носа густой дым и уже медленно принялся снова убеждать:

— Ты должен советской власти благодарен быть, капитан. Позаботились о раненом, в тылу нашли дело для тебя, подальше от линии фронта. — Он помолчал, выдохнул клуб дыма. Посмотрел колючим взглядом. — На прифронтовой территории за твоей головой уже абвер охотится. Насолил им сильно, наступил на хвост. Во время прошлой операции вы разгромили из засады отделение подразделения «Бранденбург 800». Это новое спецформирование абвера, штурмовики и диверсанты на службе у разведки вермахта. Лучшие головы германской армии, а ты их с кучкой пленных уничтожил. Поэтому теперь на тебя открыта охота среди немецких лазутчиков. Любому диверсанту, разведчику, шпиону, который ликвидирует капитана разведки Шубина, лично адмирал Канарис обещал выдать награду — пятьсот рейхсмарок. Охота идет за твоей головой, Шубин, вот и прячем тебя подальше от фронта и немцев. Чтобы мог спокойно лечиться, восстанавливаться. Поручили специальное задание — воспитание будущих разведчиков. И не просто так. — Крепкий палец ткнул в воздух, словно точку поставил. — А потому что ты — первая кандидатура в новый отдел, СМЕРШ, формируется лично по приказу главнокомандующего Красной армией товарища Сталина. СМЕРШ — значит смерть шпионам, контрразведка, которая будет работать на государственную безопасность. Наши офицеры будут выявлять диверсантов, перебежчиков в рядах Красной армии. Сейчас Гитлер чует свое поражение, поэтому активно засылает к нам лазутчиков, вербует пленных из числа советских граждан, а потом этих предателей отправляют на нашу территорию, чтобы собрали сведения о планах Красной армии.

Майор Тарасов снова нахмурился, на лице проступили жесткие складки:

— Ни техника, ни боеприпасы не помогут Гитлеру удержать позиции. Мы наступаем, Красную армию не удержать, оттого генералы вермахта отчаянно пытаются заполучить секретные сведения о нашей тактике действий. На все готовы ради секретной информации! Сейчас разведка уже не то что в начале войны: через нейтралку перешел, пленного назад привел — и герой. Так-то, капитан! Сейчас нашему государству и армии другие методы и другие разведчики нужны. Такие как ты — опытные, с чутьем, чтобы людей чувствовали и вычисляли предателей. Именно этим и будет заниматься СМЕРШ. Так что, капитан, считай, получил счастливый билет. Подготовишь себе замену и будешь служить в другом подразделении. В тепле, в сытости, при звании. Хватит уже по окопам на передовой вшей давить, бегать по лесам, не мальчик ведь. Голова у тебя наполовину седая, руки трясутся после контузии, ранен несколько раз. Какой из тебя теперь разведчик — комиссуют подчистую в инвалиды: ни стрелять, да что там стрелять, ложку ты держать не можешь ровно. — Майор сурово глянул в глаза Глебу. — Я-то знаю, дело твое читал. Голова у тебя золотая! Немецкий знаешь, опыта много — готовый контрразведчик. Будешь служить, пользуясь уважением, а не мыкаться по частям ненужным бездельником. Я у твоего врача спросил про твою болезнь. Лечение долгое, хирург ничего не обещает, может, и останешься навсегда с трясучкой этой. Так что ты носом не крути. Разведка на фронте теперь не по тебе, зато ждет хорошая должность.

Выкуренная до последних крошек самокрутка рассыпалась в черные точки прямо в руках, но у Тарасова на лице не дрогнул ни один мускул, хотя искры жгли пальцы. Майор НКВД только хмыкнул, довольный, что капитан Шубин не возражает в ответ.

Глеб же был ошарашен новой информацией, тем, что, оказывается, за его головой идет настоящая охота. И от слов особиста, что из разведки его почти списали, считают почти инвалидом, внутри поднялся яростный протест. Хотя он понимал, что его биографию проверили вдоль и поперек, перед тем как предложить службу в новом подразделении разведки, и все равно от того, что в его болезнях и ранениях копаются, от едких слов Тарасова об инвалидности внутри все перевернулось. Он едва сдержался, чтобы не нагрубить в ответ.

Лишь через несколько минут капитан смог, наконец, говорить. Руки он спрятал в карманы, так сильно они тряслись из-за пережитого волнения:

— А что будет, если… не получится? Если я откажусь или не смогу?

Лицо майора потемнело, он скрестил руки на груди.

— Каждый из вас дал подписку о неразглашении. Никто не знает о разведшколе, поэтому лагерь у вас будет в лесу, а не на базе гарнизона. За нарушение государственной тайны — трибунал по законам военного времени. Или расстрел, или штрафная рота для тех, кто хочет смыть позор кровью. После этого позора ни в разведку, ни даже на кухню картошку чистить не возьмут.

— А парни… они… их тоже под трибунал? Вдруг у кого-то не получится, они ведь мальчишки. — Разведчик никак не мог поверить в слова особиста.

Тарасов был неумолим:

— Это не дети, я уже говорил, все успели повоевать, себя показать. Они молоды, но войну повидали. Их отбирали по особенным принципам — владение немецким, боевые заслуги, отсутствие семьи, здоровое тело! Это не просто бойцы, а будущая элита разведки. Тем более предатели в их рядах нам не нужны. Если не выдержат проверку, сдадутся, то обратной дороги нет. Они знали, в какое подразделение идут служить!