— По-твоему, я пришел сюда попрощаться, — хмыкнул Адам.

— А разве нет?

— Торговля, сынок, вещь иногда гораздо более жесткая, чем война, — Бикфорд поджал губы, — сантиментов она не терпит. Если бы оставалось лишь попрощаться, я бы сделал это, но тогда, когда твое тело опускали в могилу. Мы — негоцианты. Преуспевающие негоцианты, и наше время слишком дорого, чтобы тратить его на бесполезные визиты.

— То есть у меня есть надежда оправдаться? — встрепенулся Рик.

— У тебя есть больше, чем надежда. Существует приказ о твоем освобождении, подписанный лично виконтом Каслри, секретарем министра внутренних дел.

Рик выпрямился. Глаза заблестели. Даже боль в боку почти перестала доставать.

— И? — поторопил он, — если это так, почему я все еще здесь? Меня все-таки приняли за какого-нибудь аристократа, или…

— Ты все еще здесь как раз потому, что мы не аристократы, — сказав это, Бикфорд замолчал, и потому, как он замолчал, Рик понял, что старик сказал все, что собирался. На данный момент. Чтобы разговор продолжился, он должен задать вопрос. Абсолютно правильный вопрос. И если он сообразит, что именно должен спросить, приказ об освобождении перестанет быть лишь листком бумаги, а обретет силу и власть.

— Я должен заплатить, — сообразил Рик, — и если вы, мой друг, так деликатны… То это может значить лишь одно — заплатить я должен не деньгами. Чем?

— Министру не нравится, что в столице действует агент французской короны, — произнес Бикфорд, все еще избегая взгляда своего младшего компаньона, — и где-то его можно понять. Мне бы это тоже не понравилось.

— Чтобы выйти отсюда, я должен сдать Мишель Эктон? — по форме это был вопрос, но, задавая его, Рик уже не сомневался — именно такой и была цена за спасение его жизни.

Мелкие морщинки вокруг глаз, слишком большой рот, всколоченная грива темных волос. Бесформенный халат до подбородка и хрипловатый голос, который казался ему таким знакомым. Эта женщина была ему, собственно говоря, никем: ни сестра, ни жена, ни любовница. Они и знакомы то были лишь «шапочно». И Рик сильно сомневался, что в другой ситуации она не заложила бы его с потрохами, чтобы заработать лишний фунт. С другой стороны, трудно было поспорить с Бикфордом: торговля — занятие жесткое. Не ты — так тебя.

Рик внимательно посмотрел в выцветшие, но такие проницательные глаза старика. И, сам себе удивляясь, спокойно произнес:

— Простите, Адам.

— За что? — суховато спросил тот.

— За то, что мне, видимо, придется вас разочаровать. За ваши напрасные хлопоты. За наше дело, которого больше не будет.

— Хочешь сказать, что ты предпочитаешь виселицу? — уточнил Бикфорд, — сынок, эта женщина — враг Англии! Назови мне хоть одну разумную причину, почему ты должен спасать ее такой ценой, иначе я решу, что ты сошел с ума.

— У нее хороший коньяк, — вымолвив это, Рик откинулся на стену и с удовольствием закрыл глаза. Он чувствовал приятную расслабленность, не имеющую ничего общего с потерей крови, это было чувство, которое посещало его всегда, когда сомнения оставались позади, а трудное решение было принято.

— Мальчишка, — фыркнул Бикфорд, — благородный, но чертовски глупый. Я предвидел это, и принял решение за тебя. Люди Каслри отправились в Гринвич еще на рассвете, пока ты, сынок, изволил отдыхать в обмороке.

— Что? — Рик немедленно отлип от стены, — Мишель схвачена?

— Ха… С этой женщиной я бы не отказался иметь дело. Если когда-нибудь Луи перестанет нуждаться в ее услугах, я попробую предложить ей место. Она исчезла из своего гнездышка, — пояснил он, — причем не оставила людям Каслри ничего, даже завязки от пеньюара. Все, что не забрала с собой, сгорело в камине. Когда за ней приехали, пепел был еще теплым.

— А… приказ?

— Приказ, разумеется, со мной. Обратной силы он не имеет, если ты об этом. Ты свободен, сынок. Хотя по-прежнему глуп. Наверное, кому-то надо всерьез заняться твоим образованием, раз уж этого не сделали родители, — Бикфорд покачал головой, — Например — шпага. Если ты ее носишь, то должен хотя бы отличать эфес от лезвия. Думаю, первую тренировку мы с тобой назначим уже сегодня, перед обедом. Что ты на меня смотришь с таким удивлением? Неужели никто так и не удосужился тебя просветить, что в свое время твой престарелый партнер был первой шпагой Лондона? Думаю, за прошедшие годы я не так уж много забыл.

— Мда… — протянул Рик, — На Карибах мне как-то не приходилось применять шпагу. Там в чести оружие посерьезнее.

— Здесь Лондон, мой друг, а не Карибы. Здесь больше цениться изящество шпаги, чем брутальность эспадрона, — Адам загадочно улыбнулся. — Залечим твою рану, и я тебе покажу, на что еще годен старик Бикфорд.

Джеймс улыбнулся ему в ответ.

* * *

День, который изменил его жизнь, начался как обычно, с плотного завтрака в компании Адама. За последние дни они очень сблизились и Рик с удивлением понял, что получает удовольствие от общества старого джентльмена. Не говоря уже о том, что Бикфорд действительно оказался великим мастером шпаги, и несколько уроков, которые Рик получил, полностью изменили его представление об этом искусстве. Оказалось, что фехтуя, нужно работать не только рукой, плечом и коленями. Если при этом включаешь мозги, результат может оказаться поразительным! Серии обманных ударов и финтов, которые могли заставить противника раскрыться, можно было просто угадать, как в картах, когда изучишь манеру соперника, а можно — рассчитать, как в шахматах, с помощью логики.

— Меньше прыгай, больше думай, — добродушно командовал Бикфорд, в очередной раз отмечая «касание» на кожаном нагруднике своего молодого партнера, — и думай сначала об обороне, потом — о нападении. Первое — важнее. Что толку, если ты красивым выпадом уколешь противника в плечо, а потом с удивлением обнаружишь, что четыре фута стали торчит в твоем животе? Следи за стойкой! Ты все время должен быть повернут к сопернику боком, чтобы уменьшить площадь поражения. И с выпада уходи аккуратно, колоть и в грудь и в спину одинаково удобно. Но главное — внимание. Следи за противников, за его глазами и плечами, оттуда начинается удар. Хороший бой — это всего пара минут. Либо ты победитель, либо…

— Я понял.

Мужчины никого не ждали ни к обеду, ни, тем более, к завтраку, предвкушая приятный день в обществе друг друга. Эдит в последнее время визитами их не баловала, а когда приезжала, то всегда это было ненадолго. Лицо ее в такие моменты светилось робким пока счастьем. Адам радовался, что семейная жизнь дочери, похоже, пошла на лад. Рик помнил о совете, который дала Кларку очаровательная французская шпионка, и принимал «хорошие» новости скорее настороженно, но помалкивал. Его мнение о Ричмонде давно сложилось, и поколебать его не могло ничто.

Накануне дом посетил священник местного прихода, и сделал запись в церковной книге, согласно которой сирота Джеймс по всем правилам усыновлялся Адамом Бикфордом, получая имя Родерик Джеймс Адам Бикфорд. Со всеми вытекающими отсюда юридическими и имущественными правами. Следующим посетителем стал пожилой нотариус. Его Адам провел в кабинет и о чем-то долго совещался с ним, а когда вышел, глаза у него были какими-то уж чересчур лукавыми. Но Рик ни о чем не спросил старика.

День шел своим чередом. Адам занимался делами, Рик и Денни упражнялись в фехтовальном зале, потом перешли к более интеллектуальному занятию — бурбону и картам. Один раз штурману показалось, что возле ворот особняка остановился экипаж, но поскольку лакей не доложил о посетителе, оба согласно решили, что им почудилось.

Приятную во всех отношениях беседу двух джентльменах прервал шум в холле и тревожные голоса слуг. Они звучали как-то так, что оба моряка мгновенно поняли: случилось что-то действительно очень плохое.

— Что произошло? — спросил Рик у старого лакея, застывшего в дверях с растерянным видом.

— Сэр, там, в пруду, — пробормотал он, — садовник говорит… что-то белое, сэр.

— Что — белое? — удивился Денни, — простынь? Или какое-то животное?

— Ка… кажется, там человек, сэр.

Сердце Рика мгновенно ухнуло в пятки. Предчувствие беды было таким сильным, что молодой человек ощутил его как физическую боль. Не говоря ни слова, он бросился в сад. Денни последовал за ним.

Когда они подоспели, проломившись напрямик сквозь заросли акации, тайны уже не было. Двое садовых работников как раз выносили из воды тело, облепленное мокрым белым платьем и светлыми волосами. Было ясно без слов, что несчастье случилось несколько часов назад, и всякое искусственное дыхание или непрямой массаж сердца будут здесь полностью бесполезны.

Рик опустился на колени, в траву, сырую от вечерней росы, и осторожно отвел волосы с лица мертвой Эдит. Оно не было перекошенным от боли или страха. Но не было и безмятежным, словно землю покинул ангел. Глаза девушки были широко открыты и в них застыло выражение, которое Рику было суждено запомнить на всю жизнь: «За что?»

— Всего лишь за то, что твой отец усыновил меня и сделал своим наследником, — понял Рик, — другой причины не было. Если б я знал…

— Вы о чем, капитан? — спросил Денни, опускаясь рядом.

— Он убил ее. Когда понял, что не получит наследства Бикфордов, он ее убил.

Денни был не из тех, кому надо было что-то объяснять дважды.

— Думаешь, это Ричмонд?

— А кто еще мог сотворить такое с ангелом? — Рик сжал ладонями голову Эдит, словно надеялся, что она проснется, — Он умрет за это, Денни. Клянусь жизнью, он за это умрет!

Шум достиг ушей Адама Бикфорда и он, широко размахивая руками, поспешил к пруду. С каждым шагом его лицо становилось все серьезнее… Отцовское сердце почувствовало неладное. Он не выдержал и на последних метрах почти перешел на бег.

— Эдит! — Адам увидел лицо дочери на руках Рика.

Колени старика подогнулись, и он рухнул рядом.

— Эдит… — жалобно простонал Бикфорд. — Эдит…

Адам до боли сжал кулаки и припал к бездыханной телу. Старик Адам рыдал. Даже при известии о гибели своих сыновей он держался. Но сейчас…

— Эдит…

Он резко отстранился от тела. Его глаза полные слез обратились на Рика.

— Это он! Джеймс, я знаю это он!

На скулах Рика играли желваки, он сам ели сдерживался, чтобы не проронить слезу.

— Да.

— Боже правый, за что? Артур, Генри… Эдит. Это он!

— Я знаю, — прошептал Рик, сквозь зубы. — Я знаю…

Глава четвертая

Пленники

Карибское море, корвет «Долорес», июль 1686 года

Обычно в это время года днем еще стоит удушливая жара, а вот ночи уже прохладны, и ветер неласков. Все чаще он несет с собой стылое дыхание будущего непогодья. Но до зимних штормов было еще далеко, и капитан корвета «Долорес» не слишком торопился на встречу с хозяином и не опасался шторма.

Джордж Эльсвик, британский аристократ, ведущий свой род от норманнских завоевателей, сильно загорел и отощал. Кожа его огрубела под солнцем и ветром, под ней обозначились ребра, а правильное, тонкое лицо обросло спутанной светлой бородой, скрыв узкий подбородок. Эльсвик льстил себя надеждой, что, несмотря на грязные отвратительные лохмотья, эту самую бороду и цепь, все еще остается джентльменом… Может, конечно, так оно и было. Он хотел в это верить.

Неволя оказывает на человека странное действие. Прошлое забывается быстро. Помнишь отдельные детали, лица, голоса… Но стерлось то главное, что связывало тебя с тем, кем ты был совсем недавно. Чувство сопричастности.

Кто был тот светловолосый юноша, который охотился забавы ради, мечтал и строил планы, спорил о живописи, музыке и любил прекрасную дочь коммерсанта Нортона. Знать бы…

Человек, сидящий на цепи, оскаливается. Еще бы… Как же… Не знаю и знать не хочу. Кем он был, щенок, что он видел. Как он смел, быть таким счастливым и беспечным, отмерив всего… целых два десятка лет.

Эта ночь была странной. Случилось что-то непредвиденное и, похоже, это не слишком понравилось капитану. И этому дрянному португальцу. Испанцы бегали, как растревоженные муравьи, ругались и божились, но в чем дело — граф не разобрал, да и не стремился.

А едва забрезжил рассвет, на палубе собралась толпа, и Эльсвик разглядел, как в круг шагнул тот самый долговязый тип, который когда-то объяснил ему, чем отличается граф от простого смертного. Спиной. Спину аристократа, каким бы он ни был негодяем, никогда не украсит узор, прописанный плетью. И если ты приобрел такое украшение, то ты уже не аристократ, не ваша светлость, не джентльмен… Вообще никто.

Граф сел. Потом попытался встать, вытягивая шею. Но поскользнулся. Подвели отвыкшие от движения ноги.

Эльсвик потерял равновесие и рухнул, неловко взмахнув руками. В голове громыхнул пушечный заряд, что-то брызнуло в глаза, и день погас.

Он очнулся от осторожного прикосновения. Кто-то бережно поддерживал его голову, ставшую тяжелой. На борту «Долорес» Эльсвик отвык от такого обращения и, слегка удивленный, приоткрыл глаза. Первым, что он увидел, были огненно-рыжие, встрепанные волосы мистера Мак-Кента. Массивная челюсть шотландца шевельнулась, и губы чуть дрогнули, изображая улыбку.

— Добрый день, милорд. Рад видеть вашу светлость в добром здравии, — невнятно проговорил капитан, и только сейчас Эльсвик заметил, что широкое лицо Мак-Кента разбито в кровь.

— Будем соседями, — усмехнулся он и громыхнул тяжелой цепью.

Эльсвик сел. Машинально тронул затылок. Коснулся спутанных волос. Резкая боль отрезвила его. Он взглянул на соседа, отметил, что тот одет вполне прилично и, похоже, не голодал.

— Что здесь происходит, мистер Мак-Кент, кажется, так вас зовут? — холодно произнес Эльсвик. — Впали в немилость у новых хозяев?

— Новые хозяева? — широкое лицо, распухшее от ссадин и кровоподтеков, мгновенно вытянулось.

— Потрудитесь объясниться, милорд. Вы… оскорбили меня.

— Да? — язвительно спросил Эльсвик.

Он облокотился спиной о мачту, вытянул левую ногу, словно сидел в кресле, и еще раз демонстративно оглядел Мак-Кента, оценивая плотный, черный костюм испанского покроя.

— Я оскорбил вас, капитан Мак-Кент? Бывший капитан. Бывший Мак-Кент. Как вас теперь зовут? Сеньор Макента? Или, может быть, дон Макинтосио? А я-то считал, что большего оскорбления, чем эти испанские тряпки, для английского джентльмена нет. Впрочем, вы ведь не англичанин, капитан? И я бы, право, удивился, поступи вы по-другому.

Эльсвик отвернулся, демонстрируя пренебрежение, его светлые глаза остановились на матросе, который драил палубу неподалеку и не слишком старался.

Неожиданно сзади возникло какое-то движение, и вдруг, мелькнув перед глазами, толстая железная цепь больно ударила в ключицу и захлестнулась на горле смертельной петлей. Эльсвик упал, хватая воздух руками, что-то навалилось на него, придавив к палубе, и гневный шепот горячей струей ударил в затылок:

— Запомни, джентльмен, сто чертей тебе в… в… родословную! Ты можешь думать, что угодно про английских моряков вообще и про старого Мак-Кента в частности, но если ты… хоть одним словом посмеешь задеть Шотландию… От тебя мокрого места не останется. Ты понял, щенок? Ты понял… ваша светлость?!

Эльсвик, полузадушенный, попытался ударить Мак-Кента локтем и действительно ткнул им во что-то мягкое. Шотландец хрюкнул, слегка ослабил хватку, и граф немедленно выпростал руку, пытаясь ухватить его за торчащие лохмы.

Внезапно, среди солнечного дня, палубу «Долорес» накрыла волна, окатив двух мужчин с ног до головы. Фыркая и отплевываясь, они расползлись в разные стороны, озираясь шалыми глазами. Вода оказалась грязной и пахла мерзко.

Шагах в трех, так же грязно ухмыляясь, стоял жилистый, загорелый парень в одних парусинных штанах, босой, но с серьгой в ухе. Пустое ведро в его руках вполне прояснило ситуацию.

— Английский собака, — медленно, с явным удовольствием, выговорил он.

Граф не рассуждал. Не оскорбленная гордость, а нечто другое: чистый, первобытный гнев накрыл его горячей волной и заставил рвануться вперед. Он совершил такой стремительный бросок, что матрос не успел отпрянуть. Цепь загремела, рука ухватила тощую босую ногу испанца, и Эльсвик, что было силы, дернул ее на себя. Парень выронил ведро, вскрикнул, падая, и, не целясь, лягнул воздух. Следующий пинок попал графу в челюсть, и тот чуть не выпустил пленника, но шотландец держал свою цепь наготове и скрутил ею испанца с не меньшей ловкостью, но, пожалуй, с большим удовольствием.

— Не нравится? — светским тоном спросил он, вжимая испанца коленом в жесткий палубный настил. — Вот мы тебя сейчас тоже окатим. Уж чем сможем. Тебе это еще меньше понравится, шутник.

Испанец бешено вращал глазами, извивался, что-то хрипел и вдруг лягушкой выскользнул из лап Мак-Кента, распластавшись по палубе, сбил головой звонко загремевшее ведро и, вскочив на ноги, принялся поливать пленников отборной кастильской руганью, грозя кулаком.

Мак-Кенту изысканная лексика матроса доставила истинное наслаждение. Как тонкий ценитель, он сощурился, прищелкнул квадратными пальцами и даже поцокал языком. Граф Эльсвик не понял ни слова.

— И что теперь будет? — спросил он, когда молодой испанец окончательно выдохся и скрылся со своим ведром.

— Высекут, — равнодушно ответил шотландец, почесывая грудь.

Эльсвик вздрогнул, но смолчал. Ему уже почудилось это чудовищное унижение аристократического прошлого… Он нервно повел плечами, словно хотел увернуться от летящей плети.

— Да не ерзай, ваша светлость, — шотландец искривился в улыбке, — на смерть не забьют. Мы — товар.

Однако пророчество Мак-Кента не сбылось. Происшествие осталось без каких-либо последствий. Видимо, испанец стыдился его, а остальные, те, кто видел свалку у грот-мачты, просто решили не вмешиваться. Шотландца, знакомого со здешними нравами не понаслышке, это навело на некоторые забавные и полезные размышления. Он еще пытался свести их в одно целое, когда сосед сбил его с мысли, завозившись на цепи.

— В чем дело, сынок? — холодно спросил шотландец.

Эльсвик хотел задать вопрос, но, памятуя о недавней драке и ловкости, с которой шотландец превратил в оружие свою цепь, замялся, не зная, как его сформулировать. Ему было мучительно стыдно за то, что враг видел его свару с соотечественником. Пусть не совсем соотечественником, но в глазах этого испанца они оба были англичанами и вместо того, чтобы поддержать друг друга, сцепились, как бродячие псы из-за подачки. Он промолчал. А вот Мак-Кент был явно настроен поболтать.

— Ну, так что это за намеки на «дона Макинтосио»? Объяснитесь же, черт возьми вашу светлость!

— А как еще, по-вашему, я должен понимать этот испанский костюм и ваш цветущий вид? — спросил Эльсвик, снова наливаясь раздражением. — Похоже, вы не слишком страдали в плену? А что вы щуритесь, Мак-Кент? Правда глаза колет?

— Стоило бы тебе как следует врезать, щенок, чтоб мозги на место встали, — задумчиво произнес шотландец, разглядывая похудевшее, сожженное солнцем мальчишеское лицо с ранними морщинами у глаз. — Однако не могу. Наверно, внутреннее благородство мешает. Да и хозяйке это не понравится.

— Хозяйке? — переспросил Эльсвик.

— Мисс Нортон, — пояснил шотландец.

— Благодарение Всевышнему, Ирис не увидела этого позора. Она умерла.