— Да? — со странной интонацией переспросил капитан и развернулся к юноше. — Вы видели, как она умирала? Вы закрыли ей глаза, сложили руки на груди? Вы слышали, как священник прочел над ней молитву, вы стояли рядом, когда заколачивали гроб?

— Я… Как вы смеете, Мак-Кент, — возмутился Эльсвик, — испанцы на моих глазах привязали ее к доске и бросили в море.

— Живую? Или мертвую?

— Живую, но не хотите же вы сказать… Или… Мак-Кент, вы хотите сказать?..

Эльсвик метнулся вперед, вскочил, рухнул на колени, схватил капитана за плечо и так сдавил его, что шотландец крякнул.

— Потише, милорд. Вы меня растерзаете в порыве радости. Ничего не имею против, я тоже был чертовски рад, но…

— Бога ради, Мак-Кент, неужели ее спасли?

Молящий взгляд мальчишки тронул Мак-Кента.

— Ну, — протянул Харди, — когда я ее видел месяц назад, она выглядела очень даже неплохо для утопленницы. Эй, милорд… Эй, сынок, что с тобой?

С Эльсвиком и вправду творилось что-то невероятное. Весь мир, с его цветами, звуками и запахами обрушился на него, грозя раздавить.

— Харди, прошу вас, — пробормотал Эльсвик. — Если это шутка — то слишком жестокая, а если правда, то она слишком невероятна. Я… Господи, да что же вы молчите, Харди? Она жива? Она в Англии?

— Боюсь, что нет, — Мак-Кент вздохнул и вытянул ноги, щурясь на солнце. — Она исчезла в районе Испанского Мэйна. Мисс Нортон отправилась туда одна. На свой страх и риск. Сразу после нашей встречи на Санта-Катарине.

— На Испанских территориях? — опешил Эльсвик. — Клянусь честью, она безумна. После того, что она натворила на фрегате?! Если она до сих пор жива, то в тюрьме. Или в руках инквизиции. Она же протестантка. И тверда в вере, насколько я знаю. Господи, да о чем же она думала?

— А ты не догадываешься, сынок? — спросил Харди, не глядя на графа, в голосе его звучала горечь пополам с насмешливой жалостью. — Она искала тебя, Джордж. Так-то.

Матросы поставили дополнительные паруса и «Долорес» ощутимо прибавила хода. Капитан торопился.

Жаркий день сменила вечерняя прохлада. Постепенно жизнь на корвете замерла, лишь резкий звук корабельного колокола, отбивавшего склянки, да иногда отрывистая команда с мостика напоминали о том, что пленники, прикованные к мачте не одни на корабле. Графу не спалось.

— А что произошло этим утром? — спросил, наконец, Эльсвик.

Мак-Кент долго молчал, потом невесело усмехнулся.

— Дик Вольнер. Ты его помнишь? Он повторил твой подвиг, Джордж. Поджег трюм. Бедного парня высекли так, что он едва смог подняться, будь они прокляты. А потом эти мерзавцы решили, что вдвоем мы слишком опасны. Его увели куда-то на нос, но, судя по всему, не повесили. Видимо где-то держат. А со мной «сыграли в собачку».

Харди выразительно звякнул цепью и рассмеялся. Негромко и невесело.

— Расскажи мне все по порядку, — попросил граф. — От самого начала до сегодняшнего дня. И про Ирис. Какая она была, когда ты ее встретил?

— Красивая, — отозвался Мак-Кент в темноте. — Еще красивее, чем раньше. Ты не узнаешь ее, сынок. Она стала настоящим чертом в юбке. Послушай-ка, Джордж. Ты здесь вроде как старожил. Научи-ка старого морского волка, как тут спят.

— Где она может быть? — вслух подумал Эльсвик, — если не в Испанской тюрьме…

— Где-то на Эспаньоле, — отозвался Мак-Кент, устраиваясь на ночлег. — Во всяком случае, та шхуна, на которой она улизнула, направлялась сюда. А, может быть, и нет. Этот Джеймс Рик — толковый капитан. Уже после того, как мы сошли на берег, он кое-что припомнил. Кой-какие разговорчики этого Керби и его щенков. И назвал еще одно место: Золотой остров.

— Золотой остров? — встрепенулся Джордж. — Что это за остров такой? И причем тут, ради всего святого, Джеймс Рик?

— Золотой остров, — пробормотал Харди в полудреме и широко зевнул, — это, сынок, такой остров, где много-много золота. А может, и не так уж много. Может, там его и вовсе нет.

— А причем здесь Джеймс Рик? И почему его интересует Ирис? Харди?

Но Мак-Кент уже спал, привалившись к мачте широкой спиной, и даже похрапывал.

Дни, проведенные на цепи, не отличались разнообразием. Солнце с утра жгло грудь, а во второй половине дня пекло затылок. За бортом тихо звенела вода, рассекаемая острым форштевнем «Долорес», прямо над головой, закрывая полнеба, выгибался грот. Ветер давил в него с легким, чистым свистом и старая сосна отзывалась ему на своем языке. Они были давние знакомые — сосна и ветер. Она помнила еще родной бор, теплый летний полдень, запах нагретой хвои и сестер — ровных, прямых, высоких, словно на подбор. С одной из них она так и не рассталась. Та стояла чуть ближе к носу и гордо несла фок.

* * *

Бывший капитан стремительно оброс рыжей разбойничьей щетиной и на удивление быстро освоился. Он целыми днями травил матросские байки, и граф, почти против воли, стыдясь самого себя, краснел и покатывался со смеху. Во время завтрака (он же обед, полдник и ужин) Мак-Кент с видом заправского аристократа нюхал еду и, брезгливо фыркнув, учинял матросу разнос. Тот, не зная английского, понять ничего не мог, но в долгу не оставался никогда и отвечал шотландцу серией отборных испанских ругательств. Заканчивался диалог обычно обменом непристойными жестами, которые молодого Эльсвика и коробили, и веселили. Потом веселье как-то внезапно иссякало, и наваливалась дикая, почти неодолимая тоска, от которой хотелось выть волком и царапать палубный настил, сдирая ногти с белых от напряжения пальцев. В такие часы пленники не разговаривали и даже не глядели друг на друга.

Именно в таком настроении их и застал неожиданный сюрприз.

— Харди?

Голос послышался совсем рядом, и Мак-Кент, невольно вздрогнув, открыл глаза. И тут же сощурился.

Время было утреннее, и восходящее светило стегнуло по глазам не хуже хорошей плетки.

Вскинулся и Эльсвик. И тоже сощурился. Возникший внезапно женский силуэт показался ему черным. И мгновенно услужливая память подсунула ночь накануне отплытия. Граф подобрался, пытаясь вспомнить правила хорошего тона, но как раз именно в этом месте в памяти зиял провал.

— Мисс Франческа? — слегка растерянно спросил Харди. — Что вы делаете здесь. Ведь это, наверное, запрещено.

Эльсвик насторожился. Минувшие дни почти усыпили его подозрения, но, как оказалось, не полностью. Одной фразы оказалось достаточно, чтобы змей недоверия поднял все свои семь голов. Как ни верти, а испанский камзол был? Был, никуда от этого не денешься. А теперь оказывается, что капитан Мак-Кент… Очень подозрительный Мак-Кент… Тот самый Мак-Кент, который сразу не понравился графу… Теперь оказывается, он прекрасно знает гостей испанского капитана и, похоже, в дружеских отношениях с прекрасной сеньорой.

— Запрещено, — подтвердила женщина и, удивляя пленников, преспокойно опустилась на палубу. На некотором расстоянии, конечно, но не так, чтобы очень далеко. На ней было светло-голубое муаровое платье. Мягкие густые локоны, собранные на затылке, лежали на плечах спокойной волной. Они были русыми, с легким рыжеватым оттенком. Неправильное, но приятное лицо казалось очень подвижным, хотя и не слишком юным. Большие, темно-карие глаза смотрели с любопытством, но не холодным, а участливым.

— Вы ведь Харди Мак-Кент, я не ошиблась? — спросила женщина.

Она говорила певуче, медленно, словно подбирая слова, и Эльсвик подумал, что Бог наделил ее голосом редкой красоты и силы. Капитан хмыкнул.

— Ради бога, мисс Франческа. Вы сделали мне честь, припомнив мое имя. А теперь окажите мне еще одну услугу. Забудьте его.

Женщина кивнула с понимающей улыбкой.

— Но, ради всего святого, зачем вы компрометируете себя? — Мак-Кент поерзал и подтянул ноги, чтобы случайно не испачкать ее платье.

— Когда-то вы были очень добры ко мне, Харди. — Мягко произнесла Франческа.

— Ерунда, — Харди качнул головой, — кто бы на моем месте поступил иначе, увидев в море шлюпку с двумя людьми, терпящими бедствие. По закону моря я должен был замедлить ход и спустить трап. Моя команда не поняла бы меня, если бы я поступил иначе. Кстати, вы так ни о чем и не рассказали мне…

— История с кораблекрушением вас не убедила? — улыбнулась Франческа.

— Судите сами: ваша шлюпка была крепкой и совершенно целой, платья и одеяла сухими и неподпорченными водой, запас продуктов тоже не пострадал. При всем уважении — жертвы кораблекрушения выглядят несколько иначе.

— А кто этот несчастный юноша? — спросила Франческа, переводя разговор.

Несчастный юноша нервно прокашлялся:

— Граф Эльсвик, сударыня… Просто Джордж, — и мучительно покраснел.

— Боже! — в ее глазах отразился неподдельный испуг. — Британский лорд на цепи, как зверь! Какая низость. Впрочем, я не удивлена. Этот дон Анхиле просто образец законченного тупого мерзавца.

— Он обижал вас? — вскинулся Мак-Кент.

Цепь грохнула, напомнив о том, в каком он положении.

— Харди, дорогой, одинокую женщину обидеть почти невозможно, — быстро улыбнулась Франческа. — Она слишком беззащитна и слаба, чтобы позволить себе роскошь быть обидчивой.

— Меня утешает только одно, — Джордж Эльсвик подергал железный пояс и неожиданно для себя улыбнулся в ответ. — Если меня держат на цепи, значит, считают опасным зверем. В некотором роде мне это даже льстит.

Однако женщину не обманула эта мальчишеская бравада. Прима итальянской оперы, синьорина Франческа Колонна была не только красива, грациозна и талантлива. Она была умна.

— Несчастный мальчик, — она наклонилась вперед, и мягкие прохладные пальцы на мгновение коснулись щеки графа.

Франческа тут же отстранилась, но эта мимолетная участливая ласка неожиданно разбудила память. Джордж вспомнил Англию. Уэрствуд. У его невесты были такие же русые волосы, только без рыжего оттенка.

И она никогда не позволяла себе ничего подобного. Эльсвик приписывал это отцовской строгости и природному здравомыслию нареченной. А сейчас вдруг подумал… Она разговаривала с ним всегда неизменно мягко, поскольку была добра, но от этой доброты веяло холодом. И Джордж Эльсвик впервые подумал, что, похоже, мисс Нортон его всего лишь терпела.

Глава пятая

Франческа Коломбо

Карибское море, июль 1686 года

Море бывало разным. Золотисто-зеленым в погожие дни, когда в прозрачной глубине можно было разглядеть косяки снующих рыбок; в темные ясные ночи оно было похоже на кусок лионского бархата, расшитый серебром, и неразличимо сливалось с таким же иссиня-черным, неестественно близким небом. Шторм сводил лик моря морщинами, и тогда оно становилось опасным и непредсказуемым. Впрочем, оно всегда было таким.

Даже когда штиль разглаживал, успокаивал суровое лицо, оно добродушно, слегка извиняюще улыбалось, торопясь отблагодарить за терпение и морскую сноровку свежим бризом. Но над серебристой гладью появлялся стремительный острый плавник, и сердца рыбаков сжимал страх. Акулы. Отец называл их душами потонувших пиратов…

Женщина старалась не вспоминать прошлое. Сейчас ее звали Франческа Колонна, и ей рукоплескала самая взыскательная публика Италии и Франции. Она научилась принимать цветы и комплименты и вежливо, но твердо отказывать поклонникам. Ну а то, что петь со сцены — значит тешить дьявола — в это она никогда особо не верила, не смотря на заверения святых отцов.

Она постаралась забыть, что когда-то ее звали иначе, что у нее был отец, а потом — муж. Но иногда, в такие минуты, как сейчас, прошлое возвращалось, и с этим ничего нельзя было поделать. Чаще всего это случалось, когда женщина смотрела на море.

Она привыкла ненавидеть море. Сначала море отняло у нее братьев. Неаполитанские рыбаки — они вышли в море, пренебрегая тревожными признаками, потому что их бедной семье нужны были деньги. Они не вернулись. Мать, красивая и очень набожная женщина, усмотрела в этом кару Всевышнего. Прижимая к себе маленькую дочку, она часами выстаивала на коленях перед печальным ликом Мадонны, призывая на свою голову все беды и умоляя оберечь дочку. Тогда она так и не дозналась, в чем был грех ее матери, которая казалась ей ангелом.

Она узнала это намного позже, через несколько лет, когда госпожа Валентина уснула под самым дешевым надгробьем на кладбище для бедных. Горько-соленый ветер Неаполя был единственным, кто плакал тогда вместе с дочерью.

Некоторое время она жила шитьем. Потом появился громадный, широкоплечий, еще не старый, но совсем седой человек. По-итальянски он говорил плохо, а из местного диалекта, родного для госпожи Валентины и ее дочери, знал лишь несколько слов. Впрочем, их хватило, чтобы объясниться. Незнакомец оказался ее отцом.

Что заставило его много лет назад покинуть Валентину и детей, и почему он вдруг решил вернуться, она спросить не решилась.

Ей трудно было выучить слово «отец», которое в ее детской головке связывалось лишь с понятием «отец небесный». Незнакомец не настаивал. Он накупил ей красивых платьев и увез сначала на свою родину — во французский портовый город Марсель, потом ей довелось увидеть блестящий Париж и познакомиться с маэстро Франчини, своим знаменитым соотечественником. До этого дня такое прекрасное пение она слышала только в капелле. Опера стала ее храмом, но, увы, ненадолго.

Они опять собрались, кидая в саквояжи все, что попадалось под руку, без разбора, бросая на произвол судьбы то, что не помещалось в экипаже. До девушки, наконец, дошло, что они бежали.

Их приютила хмурая холодная Англия, где к ней впервые привязался этот кашель.

Они жили в рыбацкой деревне, так похожей на ту, где она родилась и выросла. Только небо над деревушкой было другим, и солнце редко радовало своим теплом. В сущности и море… тоже было другое — холодное и мрачное. Жизнь английских бедняков почти не отличалась от жизни таких же бедняков Неаполя. Разве тем, что они говорили на другом языке, теплее одевались и не молились Мадонне. Она умела чинить сети и быстро подружилась с хозяйкой приютившего их дома. Отца здесь побаивались и звали «мастер Джерри». Но кашель продолжал донимать девушку, и отец поспешил ее увезти.

И снова начались скитания, постоялые дворы, чужой запах от постелей, наемные лошади, смесь языков и быстро исчезающие из памяти лица.

Некое подобие дома она обрела лишь в Толедо. Здесь не было итальянской оперы, но была красивая церковь. Чтобы возместить дочери потерянные уроки пения и хоть как-то занять девушку, отец стал учить ее читать по старой, потрепанной французской библии. Дело пошло быстро. У девушки оказался цепкий ум и хорошая память. Эти уроки сблизили отца и дочь.

Однажды, перевернув страницу, она увидела тщательно выведенные тушью на широких полях непонятные знаки и цифры.

— Это координаты, — вздохнув, пояснил отец, — широта и долгота. Их используют моряки и путешественники, чтобы точно указать место.

— И что за место указывают эти цифры? — быстро спросила она.

Отец усмехнулся в седую бороду, потрепал ее по щеке и подвел к большой карте, разложенной на столе в его кабинете. Толстый, узловатый палец ткнул в место, которое, на ее взгляд, не отличалось ничем особенным.

— Что там такое? — спросила дочь, с любопытством разглядывая цветную карту.

— Еще не знаю, — покачал головой старый моряк. — Время покажет, может быть, большое поместье с розами и фонтанами. Этакое королевство, где ты будешь королевой. А может быть, моя могила.

— Не говори так, отец! — вскрикнула девушка и сжала его ладонь, широкую, намозоленную о жесткие шкоты, — ты меня пугаешь.

— Это хорошо, — произнес моряк, и лицо его странно ожесточилось, — чем больше будешь бояться, тем крепче запомнишь то, что я тебе сейчас скажу. Это, — он снова обвел точку на карте жестким квадратным ногтем, — Золотой остров. Там лежит твое приданое. Его стерегут демоны, потому, милая, что твой отец — дьявол.

Дочь вздрогнула и с ужасом вгляделась в светлые холодные глаза. Он не шутил.

— Ты — юная и чистая. Такая, какой была Валентина. Возможно, вскоре нас разлучат. Ничего не бойся. Денег у тебя достаточно. Я приготовил маленький дом в предместье. Там у тебя будет все необходимое, и никто не спросит, кто ты такая. Если останешься одна, без меня, Человек с Отстреленным Ухом проводит тебя туда. Тебе будут говорить обо мне много ужасного. Не все будет правдой, моя девочка, но кое-чему тебе придется поверить ради собственного блага. Я сделаю все, чтобы в скором времени вернуться к тебе но, возможно, мне это не удастся. Не прошу помнить меня… Помни то, что заслуживает памяти: Валентину и клад на Золотом острове.

Спустя два дня после этого разговора отца увели альгвасилы, и дочь с ужасом узнала, что седой человек, который незаметно стал ей дорог — Жером Ферье, пират и разбойник, знаменитый своими набегами на колонии. За его голову в Италии и на родине была назначена награда. Нашлись у него враги и в Испании.

Через час после его ареста появился Человек с Отстреленным Ухом, которого ей велели слушаться.

Но она заупрямилась, осталась в доме и с христианским смирением встретила шквал ненависти и презрения. Молва быстро распространила слухи… В ее окна швыряли камни, женщины простолюдинки плевали ей на подол, когда она в сопровождении молчаливого Человека с Отстреленным Ухом шла в церковь и обратно. Она ни на что не обращала внимания. Лица мучеников сияли перед ее духовным взором, призывая к смирению. Своей жизнью и смертью (если того потребует Господь) она должна была искупить грехи своего отца. Искупление началось.

Куда бы она не направилась, потери следовали за ней. Вслед за отцом она обрела и тут же потеряла мужа. Впрочем, об этой потере она сожалела только по-христиански. Дон Мигель де Кастильяно, знатный испанский гранд, жил в грехе и умер в грехе. Без покаяния и святого причастия.

Теперь на ней лежало бремя вызволения из чистилища уже двух заблудших душ. Она удвоила часы молитв, пожертвовала церкви все, что имело хоть какую-то ценность. Подавала нищим. Принять от Карлоса, своего пасынка щедрый дар — поместье, она не посмела, и сожгла дарственную в камине, чтобы не впасть в искушение.

То, чего она опасалась, случилось ночью, спустя три месяца после удачного побега юного Карлоса. Стояла промозглая сырость. В большом, но пустом доме топили только две комнаты — ее и Беатрис. Ей не спалось. Она пыталась читать, но знакомые строки Евангелия казались ей зловещими. Неожиданно на улице послышался злобный лай собак. Почти сразу прозвучали два выстрела, и лай сорвался на жалобный скулеж. Вскоре все стихло. Она поспешно оделась, схватила свечу и бросилась будить свою наперсницу. В дверь заколотили чем-то тяжелым, но Коломба знала, что выломать ее трудно, и, по крайней мере, несколько минут у нее есть. А может и больше.

Беатрис безмятежно спала, не слыша светопреставления на улице, и Коломбе пришлось хорошенько встряхнуть ее, прежде чем девушка открыла заспанные глаза.

— Срочно одевайся и иди за мной, — приказала она, поспешно связывая в узел теплое платье и чулки Беатрис.

— Что случилось? — перепугалась девушка.

— На дом напали, — коротко отозвалась Коломба и, не вдаваясь в объяснения, вытолкала Беатрис в коридор.

В двери продолжали колотить.

Спустившись вниз, Коломба сунула узел в руки Беатрис.