«Милостивые государи, — прочла Кэти, — понимая всю трудность и деликатность положения, в котором вы оказались из чувства глубокого патриотизма и любви к Великой Британии…»

Карие глаза Кэти от удивления стали в два раза больше. «Любовь к Великой Британии» у француза?! Она быстро просмотрела все письмо до конца: содержание его было вполне безобидным и состояло в основном из общих фраз, уверения в неизменном уважении и благодарности и прочего словесного мусора, которым так богат эпистолярный жанр.

Нижний край письма был оборван. Вернее, неровно отрезан.

Внезапно в коридоре послышались шаги. Кэти замерла. Шаги на полминуты стихли, послышался голос, отдающий кому-то распоряжение… Это был голос Этьенна, барона де Сервьер… с которым Кэти никак не хотела столкнуться в помещении, так тщательно запертом.

Шаги возобновились. Не было никаких сомнений в том, что он шел сюда. Куда ж ему еще идти, не в кладовые же?

В панике Кэти захлопнула шкатулку и ланью метнулась к окну. Обратный путь она проделала втрое быстрее, даже не задумываясь о двадцати футах, отделяющих ее от земли. И лишь оказавшись в относительной безопасности, в общем зале, Кэти поняла, что нечаянно утащила у мужа странное письмо. Спасаясь из кабинета, она машинально сунула лист бумаги за манжету, и теперь он торчал оттуда, напоминая ей о неподобающем поведении. Кэти быстро затолкала его поглубже, пообещав себе, что вернет на место при первой же возможности, бросила взгляд на большие напольные часы и заторопилась. Поездка по магазинам была слишком важным предприятием, чтобы откладывать ее из-за пустякового, в сущности, происшествия.

Глава 7

— Обед подан, господин.

Питер Дадли, с трудом вынырнув из невеселых мыслей, поднял глаза. В дверях стоял тот самый монах, которого он вначале принял за некрасивую девицу. В женском платье брат Джакомо был неуклюж, в рясе производил впечатление головореза, который эту рясу украл, а праведного монаха, который ее носил… зарезал, конечно, что же еще. Да и закопал. Или того хуже — утопил…

Нынешний наряд — ливрея слуги — шел ему примерно так же, как корове седло.

— Спасибо, Джон, — кивнул Питер. Именно так монах велел себя называть. Хотя англичанин из него был еще тот, конечно. Еще хуже, чем женщина. Как этих горе-шпионов до сих пор не переловили с такой-то маскировкой?

— Прикажете подать сюда? — осведомился слуга.

Питер огляделся. Забавное место для приема пищи, тем более — обеда. Его окружали огромные, в два обхвата толщиной, вязы, стена, отделявшая его от остального мира, была сплетена из узорного чугунного кружева, а вместо неба был шестигранный свод летней беседки. Интересно, можно приказать монаху, чтобы он в одиночку сервировал здесь полный обед? До дома не меньше семидесяти ярдов… Сколько раз монах будет вынужден проделать этот путь вместе с супницей, тарелками, вторым блюдом, десертными ножами и вилками, крахмальными салфетками, бокалами для воды и вина и прочим?

— Не стоит, Джон. Прикажи накрывать в столовой. Я сейчас буду.

Издевательство над мнимым Джоном привело к тому, что Питер ел бы совершенно остывший обед. Слишком дорогая цена за несколько минут удовольствия. Тем более это все равно не решало вопроса: что, собственно, сделать с монахом.

Вручив Питеру в личное пользование сундучок с шестью тысячами, князь не потребовал с него никакой расписки: ни кровью, ни чернилами. Уходя из «гостеприимного» дома на Риджент-стрит, Дадли сгоряча решил, что дело, в общем, в шляпе. Долг французу он вернет, обещание, данное под принуждением, не обещание вовсе, на ближайшей исповеди он расскажет об этом, и священник-протестант охотно отпустит ему грех обмана троих католиков. Как пастор договорится с Господом — его заботы. А с клубком змей, обитавших в тихом домике, стоило поступить еще проще: сдать всю компанию властям. Питера не мучила совесть. Король Яков снисходителен к собратьям по вере, и единственное, что грозило тощему одноухому сиятельству, его пленительной супруге и переодетому монаху — это высылка из Англии на первом же корабле.

Когда следующим утром завтрак прибыл вместе с Джакомо, одетым в ливрею, Питер опешил. Он точно знал, что за ним не следили: несколько раз проверил. Он не давал никому из компании своего адреса. Его холостяцкое жилье было неизвестно даже родителям, любимая женщина предпочитала принимать офицера в своем будуаре в отсутствие мужа… Как Джакомо отпер двери? И куда, черт возьми, подевались остальные слуги?

Этим трюком князь давал ему понять, что жизнь Дадли на ладони ордена, и в любой момент офицер может быть прихлопнут как муха. Если немедленно не начнет доказывать, что он — очень полезная муха.

Первое движение души Дадли не было оригинальным. Эта мысль ему уже однажды приходила в голову, и тогда… капитан сорвался со стула, как ядро из карронады, и в один прыжок оказался подле лжемонаха. Но силы небесные, как этот Джакомо оказался проворен. Он ловко ушел с линии атаки, а серебряный, надраенный до блеска поднос превратился в прекрасный щит. Именно в этот щит звонко ударил кулак Дадли. Нет, он не почувствовал боли, он ударил еще раз, и с тем же успехом. Он решил было пустить в ход ноги, но в ту же секунду сверкающий поднос подарил ему необычайно красивые и разноцветные круги в глазах. Удар по голове эхом отразился в бедном мозгу капитана, и там, казалось, запели райские птахи. Фиаско было полным — позор всеобъемлющим.

На топорную попытку убийства монах отреагировал на диво спокойно: собрал битую посуду, присыпал солью пятно на скатерти и невозмутимо поинтересовался, не желает ли господин повторить завтрак. Господин, лежавший в углу дивана, и связанный обеденной салфеткой, смог только прорычать что-то неразборчивое. Монах истолковал это как отказ. В общем-то, не ошибся. Аппетит у Дадли начисто пропал.

Дадли до сих пор, вспоминая об этом, испытывал смущение. Но он был настойчив и, пожалуй, упрям.

Он предпринял еще две попытки: пытался устроить дуэль на шпагах, которую Джакомо превратил в разминочный матч и с оскорбительной легкостью выиграл. Последний раз он пытался пристрелить монаха из засады. Но это привело лишь к тому, что он остался без ужина. Брат Джакомо не получил ни царапины и даже не отобрал у Дадли оружие, что молодой офицер воспринял как ничем не прикрытое издевательство.

Теперь, куда бы ни шел Дадли, монах тенью следовал за ним. Он не был навязчив, пару раз Дадли даже решил было что его «хвост» отстал, но Джакомо свое дело знал.

Сегодня вечером истекал срок возврата долга, который Дадли установил себе сам. Две недели — вполне достаточно, чтобы собрать такую большую сумму. Барон не должен быть уж слишком сильно удивлен, а значит — лишних разговоров не будет.

Дадли задумчиво прищурился. Что если случится так, что по дороге на него нападут представители лондонского «дна»? Сундучок с деньгами ордена пропадет пропадом, монах погибнет, а долг… Ну, на крайний случай есть еще друзья-банкиры, повязанные с ним общей тайной.

* * *

— Извозчика?

— Нет, Джон. Здесь недалеко. Пройдемся…

Монах промолчал. Хотя «недалеко» включало в себя порядочное расстояние, чуть ли не в треть Лондона, уже стемнело, и, вдобавок ко всему, сгущался туман. А довольно тяжелый сундучок нести предстояло именно ему. Но, видимо, было прямое указание с Дадли по мелочам не спорить, и поэтому брат Джакомо согласно кивнул.

Узкие, кривые улочки, которыми они шли, так же напоминали фасады дворцов на Стрэнде, как сношенная домашняя туфля — сапог для верховой езды. Вроде бы на одну ногу, и форма похожа, а все же совсем разные вещи.

Домики здесь были все больше одноэтажные, редко с надстроенными чердаками. Лавочки, чьи двери выходили в проулок, имели неяркие, грубо намалеванные вывески, либо вовсе обходились без них, предполагалось, что если ты живешь поблизости, то и так знаешь, где табачный магазинчик, а где ссудная касса. А чужие здесь не ходят.

Вскоре они свернули в район доков, который и днем-то посещать рекомендовалось, сунув за пояс пару пистолетов. Жалкие лачуги дремали, укрывшись туманом, который здесь был достаточно густ. Темные деревья выступали из белого марева, как страшные тролли из сказок для особо непослушных детей.

Послышался шорох. Дадли, хоть и был готов к неожиданностям, вздрогнул. Но это оказалась всего лишь большая серо-бурая крыса. Она деловито и нагло пробежала чуть не по ногам офицера, обратив на него не больше внимания, чем на какой-нибудь столб. Питер содрогнулся от отвращения. Заметив его реакцию, монах сделал движение кистью и мерзкая тварь, словно споткнувшись на бегу, упала и ткнулась носом в землю. Джакомо подошел и нагнулся над ней… Дадли решил, что тот хочет рассмотреть получше свою добычу и, брезгливо морщась, сделал шаг назад. Но монах лишь подобрал что-то с земли, а мертвое животное пинком откинул к ближайшей сточной канаве.

Увлеченный, помимо воли, этой сценой, Дадли ничего не заметил. Когда он оторвался от монаха и крысы, то почувствовал, как вдоль спины его скользит противная холодная змейка. Они были не одни. Офицера и монаха взяли в кольцо. Рассмотреть в темноте лица было трудно, но судя по ширине плеч, небрежно прикрытых лохмотьями, это была какая-то местная банда. Фигур было пять… если Дадли не обсчитался и не принял за одну из них дерево.

Офицер потянулся к шпаге.

— Нет необходимости, господин, — негромко бросил Джакомо, — это друзья.

— Друзья? — изумился Дадли. — Кому — друзья?

— В данном случае нам, господин, — ответил монах, — они проводят нас до места и проследят, чтобы с нами ничего не случилось.

Джакомо подошел к одной из фигур, видимо, предводителю банды, и, негромко переговорив с ним, похлопал его по плечу. Внушительной упитанности кошелек перекочевал из-под полы Джакомо в широкую ладонь лондонского головореза. Тот кивнул, и фигуры отступили на пару шагов. Далеко они, впрочем, не ушли.

И всю дорогу до дома французского барона Дадли слышал за спиной их шаги и ломал себе голову, как Джакомо, или князь, или кто там еще, догадался, что Питер собирается идти именно этой дорогой. Только у самых дверей француза молодой офицер сообразил: было лишь две дороги: через доки и через рынок. И, скорее всего, в районе рынка ждала вторая банда. Люди, которые совершенно спокойно могут расстаться с шестью тысячами фунтов, вполне могут себе позволить сколько угодно бандитов на жаловании.

Оказалось, что французский барон имеет, или снимает в столице прекрасный двухэтажный особняк, окруженный небольшим, но ухоженным садом. В двух окнах нижнего этажа горел свет, вероятно, прислуга заканчивала кухонные дела.

Джакомо взял бронзовый молоток и несколько раз ударил в диск.

Не открывали им довольно долго, а когда в массивных дубовых дверях, изукрашенных резьбой, появилась узкая щель, в нее высунулась остроносая морда самого что ни на есть прохиндейского вида:

— Кого несет в такой час? — недружелюбно буркнула морда.

Дадли хотел было возмутиться и прочесть этому нахалу лекцию о правилах хорошего тона, но Джакомо опередил его.

— Мы к хозяину. Долг принесли, так что буди.

— О, это завсегда пожалуйста, — немедленно сменила морда гнев на милость. — Для такого дела хозяин завсегда встанет, даже и посреди ночи. Порядочные люди в наше время — такая редкость, чего бы ради них и не встать? — И двери немедленно распахнулись на всю ширину створок.

С последним утверждением Дадли был полностью согласен. Интересно, себя эта прохиндейская морда считает человеком порядочным? Если да, то слуга француза себе явно льстит.

— А чего на ночь глядя? — меж тем полюбопытствовала морда. — Грабили кого?

Дадли задохнулся от возмущения и уже хотел познакомить зарвавшегося слугу с хорошим джентльменским ударом справа.

— Заткнись, — дружелюбно посоветовал Джакомо, и странный слуга заторопился, посвечивая себе и гостям огарком.

После путешествия по широкой лестнице они оказались в холле. Он был несколько меньше, чем во дворце герцога Уилсборо, но все же впечатлял. Камин был темным, но от него ощутимо тянуло теплом, так что Дадли с удовольствием потянул к голландским изразцам озябшие руки.

Кутаясь в халат и позевывая, спустился французский барон.

Лицо его было абсолютно бесстрастным, словно все земное перестало его волновать еще в пеленках. Увидев сундучок, полный банковских билетов, барон не изменил себе. Он кивнул Дадли, благодаря его за пунктуальность, потом аккуратно пересчитал пачки, кивнул еще раз.

— Мы в расчете? — нетерпеливо поинтересовался Дадли.

— Одну минуту, молодой человек, — барон аккуратно достал один банковский билет и, послюнявив палец, с силой потер его.

— Что вы делаете? — изумился и возмутился Дадли. — Вы что же, считаете меня мошенником?

— А вы что же, считаете меня глупцом, которого так легко обмануть? — Барон поднял на Дадли светлые, невыразительные глаза. — Банкноты фальшивые. Извольте посмотреть сами.

Питер шагнул к массивному столику на резных ножках. При свете свечи было ясно видно, что краска на билете размазалась.

— Мерзавцы, — сквозь зубы процедил Дадли, оглядываясь на Джакомо. Но на месте, где обычно тенью маячил монах, никого не было. Страж Питера исчез.

— Совершенно с вами согласен, молодой человек, — кивнул барон, — вопрос только в том — кто? Я вижу перед собой лишь одного мерзавца, который в уплату карточного долга притащил в мой дом целый сундук раскрашенной бумаги…

— Но я… Поверьте, барон, я… — Дадли до хруста сжал руки. — Что вы намерены предпринять? — спросил он, с трудом овладев собой.

— Сдать вас властям, разумеется, — ответил барон, — подделка денег — серьезное преступление. У нас за это заковывают в кандалы и отправляют в каменоломню лет на десять. А в Англии, насколько я знаю, фальшивомонетчиков вешают.

— Барон, я не виноват, — со всей искренностью произнес Дадли, — видите ли… эти деньги дали мне друзья.

— Весьма интересные у вас друзья, — усмехнулся барон.

— Вернее, я думал, что они друзья, — поправился Дадли.

— Молодой человек, — барон со вздохом опустился в кресло и жестом предложил Дадли сделать то же самое, — ваша история очень плохо пахнет. И если вы хотите, чтобы я не стал звать караул… Вы ведь этого хотите? — Дадли кивнул, кляня себя за глупость. — У вас есть единственный выход: рассказать мне все. Так подробно, чтобы я поверил. Иначе вы выйдете из моего дома лишь под конвоем. Предупреждаю, здесь много слуг, и все они спят на первом этаже, и довольно чутко. Стоит мне позвонить, и через минуту здесь окажутся шесть дюжих молодцев.

— Барон, меня обманули. — Дадли сцепил руки в крепчайший замок и, глядя в пламя свечи, начал рассказывать: — Когда я возвращался от Каслри, меня сбила лошадь. Очнулся я в незнакомом доме…

Французский аристократ и по совместительству кредитор Питера, слушать умел внимательно. Он не перебивал молодого офицера, лишь изредка позволяя себе задавать уточняющие вопросы, которые не позволяли Питеру отклониться от фактов в область домыслов и переживаний. Когда Питер закончил, Этьенн де Сервьер молча достал табакерку, взглядом предложил Дадли и, получив отказ, втянул носом отличную смесь.

— Из всего, что я услышал, молодой человек, я делаю два вывода. Первый — против вас и в самом деле сработали настоящие профессионалы, и вернее всего, нити тянуться во дворец Джезо. Тут я склонен с вами согласиться. А второй вывод, который я делаю: если орден в кого-то так вцепился, то не выпустит. Я не знаю и не хочу знать, почему это произошло, и какой именно документ из канцелярии министра им понадобился. Чем ближе к власти — тем ближе к дьяволу, чем ближе к политике, тем ближе к эшафоту — так говорят у нас, во Франции…

— Это правда, — вздохнул Дадли, — но что же мне теперь делать?

— Ваш план с самого начала был наивен. — Барон откинулся в кресле и поправил полы халата. — И, скорее всего, ваш противник о нем догадался.

— Но я ни одним словом не давал ему понять, что хочу сдать их компанию властям! — воскликнул Дадли.

— Вам не стоит играть в покер. Это мой добрый совет вам на будущее. Не садитесь за карточный стол, по крайней мере, до тех пор, пока не научитесь контролировать выражение своего лица… Я читал в нем так же ясно, как в раскрытой книге, написанной на моем родном языке. Для князя ваши мысли тоже не остались тайной. Поэтому вам и подстроили эту ловушку с фальшивыми деньгами.

— Не понимаю, — признался Дадли.

— Очень просто: кому поверит королевское правосудие — князю да Манчина или пойманному за руку фальшивомонетчику?

— Но меня же не поймали? — возразил Дадли.

— Это временно, — «успокоил» его барон, — далеко ваш страж не ушел. Держу пари на тысячу британских фунтов, что сейчас он околачивается где-то поблизости и ждет, что из этого дома выйдет слуга… И тогда он пойдет за ним.

— Все равно не понимаю, — признался Дадли, — если я буду сидеть в тюрьме, то каким образом я смогу быть полезен ордену?

— Вы серьезно? — барон пожал плечами. — Вы человек чести, офицер и дворянин, — при этих словах Дадли невольно выпрямился, — вы благородны и невольно приписываете эти же качества всем вокруг. Мир далеко не так чист. Любая ищейка за пять фунтов наличными охотно забудет эту историю с фальшивыми билетами. А еще за пять снова вспомнит тогда, когда это понадобится вашему противнику. Этот дом обыщут сверху донизу, допросят всех, и некий Питер Дадли отправится в Ньюгейт. Князь уверен, что посадил вас на прочный крючок. Когда он поймет, что никакого крючка не было, он будет изрядно удивлен.

— Как мне благодарить вас? — проговорил Дадли, безуспешно пытаясь справиться с сильным потрясением.

— Погодите с благодарностью, — поморщился француз, — я дал вам лишь небольшой выигрыш во времени. Как вы намерены его использовать?

— Уеду на континент?

— О да. Блестящая мысль… Если я правильно вас понял, переодетый монах провел в вашем доме несколько суток. Причем, у него были ключи от всех замков. Вы уверены, что пара пачек таких же фальшивок не запрятана где-нибудь между стеной кухни и буфетом? Вы уверены, что в порту вас не будут ждать, чтобы арестовать потомка знатного рода на глазах у публики?

— Нет, — потерянно согласился Дадли. Он чувствовал себя зажатым стальным капканом.

— Ну-ну, не падайте духом, — барон позволил себе слегка улыбнуться, — разве я сказал, что не вижу выхода?

— А вы его видите? — Дадли вскинул голову.

— Первым делом, друг мой, растопите камин. Не будем будить слуг, нам ни к чему лишние глаза.

— Камин? — удивился Дадли.

— Эти плохо сделанные фальшивые бумаги лучше немедленно сжечь, — пояснил барон.

Сообразив, Дадли торопливо принялся за работу. Барон наблюдал за ним со своим обычным, бесстрастным выражением лица, но когда из дрожащих от возбуждения рук Дадли выпало несколько билетов, он нагнулся и подбросил их в огонь. Когда пламя доело последние остатки невольного преступления молодого офицера, и пепел был тщательно разворошен кочергой, Дадли вернулся в кресло напротив. Теперь он глядел на барона с восторгом и щенячьей преданностью.

— Что дальше?

— А дальше, молодой человек, самое сложное. Бренди?

— Да, пожалуй, — кивнул Дадли.

— Сделайте одолжение, обслужите себя сами. Графин в буфете. Мне на два пальца… Как я уже сказал, орден вцепился в вас и вряд ли отстанет так просто. Вы ему очень нужны. Значит…