— Но как это воспримут во дворце Джезо?

— Плохо, — согласился Ухо, — но отец Витторио поймет. На его счету тоже есть пара проигранных партий… А может быть и не пара.

Запах стал сильнее. Ухо и Джованна вышли на площадь, где даже в это время суток горел костер и полукругом стояли и сидели на корточках зловещие фигуры в длинных плащах с глухими капюшонами, полностью закрывающими лица. Тут же стояла тележка, как разглядела Джованна, почти нагруженная.

— Мы вовремя, — сказал Ухо.

— Ты… — Джованна даже замедлила шаг, — так вот что ты придумал! Ты прав, мне это не нравится.

— Другого пути нет, — Ухо взял ее за локоть и мягко подтолкнул вперед.

— Но тогда мы точно заразимся!

— Ну… возможно и нет. Это ведь не чума, а холера.

— И что?

— Отец Урбино до своего пострига был врачом. Хорошим врачом. Так вот, он предполагал, что холера не передается через дыхание и прикосновение.

— Как же она передается? — озадачилась Джованна.

— Через еду и воду. Так что пальцы не облизывай — и все будет в порядке. А теперь вперед, не будем заставлять достойных джентльменов ждать.

Похоронную команду составили отчаянные парни: цвет местной пьяни, бездельники, воры, убийцы и парочка студентов-медиков. Эти последние затесались в столь теплую компанию не ради денег. Вернее, не только ради них, но и ради науки. Если бы они услышали, как их обозвал Ухо — попадали бы с ног, если не со смеху, то от изумления. Впрочем, они и так падали — от усталости. Холера выкашивала этот некогда уютный и спокойный городок с методичностью стряпчего, и работы для них хватало.

— Пришел? — бросил один из них, увидев Ухо. — Давай рыжие и пошевеливайся.

— Дама со мной, — сказал Ухо, расставаясь с довольно приличной суммой золотом. Она перекочевала в карман старшего отчаянной команды.

— Точно? — тот прищурился. Лица его было не разглядеть под капюшоном, но ростом и статью это был молодой, здоровый детина. — Бедовая, однако, дамочка. А может, лучше с нами, а? Дама? Или только со мной? Я нынче богат, — он демонстративно звякнул кошельком и потянулся к капюшону итальянки.

— А может, поцелуешь сам себя в задницу? — вдруг прошипела она сквозь зубы на диалекте лондонских трущоб. Того аж шатнуло, да чуть не на тележку с трупами. А Джованна выдернула из нарукавных ножен тонкий как жало стилет и перехватила его так, что стало ясно — обращаться с оружием она умеет. Лезвие сверкнуло красным в первых лучах восходящего солнца. Женщина вынесла полусогнутую руку вперед, защищая и горло и сердце, — Все еще хочешь доплаты? Так подойди и возьми, сволочь…

— Э! А вот оскорблять почтенную профессию мусорщика не стоит, — подал голос второй, — мистер Томпсон слегка неправильно пошутил и уже глубоко раскаивается. В душе.

— Правда? — итальянка обвела компанию взглядом, который при нужде мог быть таким же тяжелым и пронзительным, как у друга и учителя. Во всяком случае, на похоронную команду он подействовал именно так. Мужчины даже слегка попятились, — В таком случае и я прошу меня простить, джентльмены, за недостойные слова, сорвавшиеся с моих уст от волнения — Джованна спокойно убрала нож и наклонила голову в легком, безупречном поклоне. Ухо стоял в стороне, не вмешивался и тихо млел, глядя на цирк, который устроила его голубка. Тележка оказалась полна, и даже с верхом. Трупы умерших от холеры были похожи на высохшее дерево, для забавы закутанное в тряпье. Кстати, местами — очень хорошего качества. Сверху лежал мужчина в камзоле из отличного сукна, с пуговицами по полтора шиллинга за штуку.

— Заключенный, — пояснил Томпсон, — вчера днем преставился.

— Вот, увидишь такое — и впрямь уверуешь в Господа, — пробормотал Ухо, разглядывая труп господина Этьенна.

Постукивая деревянными колесами по брусчатке, слегка поскрипывая на поворотах, тележка с девятью мертвыми и двумя пока еще живыми пассажирами подкатила к городским воротам, и молодой офицер дал знак поднять шлагбаум, поспешно отступая с ее пути как можно дальше и даже отворачиваясь, чтобы случайно не вдохнуть желтую смерть.

* * *

Мир изменился внезапно. Еще вчера степенные викарии и их благонравные прихожане, укладываясь спать, бормотали обязательное «Боже, храни короля Джеймса» — иные сквозь зубы, а иные и с плевком. Но все же бормотали, и мир казался незыблемым. И вдруг все переменилось. Ни в один день, понятно, и даже не в одну неделю, но все равно, очень быстро.

В начале ноября принц Оранский вместе с женой Марией, дочерью Джеймса, и двенадцатитысячным войском, состоявшим в основном из наемников, высадился в Торбее, занял город Экзотер и уже оттуда двинулся на Лондон. Сопротивления он почти не встречал. На пути от Экзотера до Лондона так и не произошло ни одного сражения с королевскими войсками. Желание избавиться от короля-паписта сплотило не только протестантов, англиканцев, пресвитериан и квакеров. Кажется, впервые единым фронтом выступили всегдашние оппоненты: тори и виги. На сторону Вильгельма перешли и буржуазия, и джентри. Лондон в лице своих «лучших представителей» с нетерпением ожидал принца, объявившего себя «защитником собственности, порядка и протестантской религии». Англия все ярче окрашивалась в оранжевый цвет [Цвет дома Оранских.].

* * *

Виконт Каслри вошел без доклада. Такое в последнее время случалось часто.

Милостью Божией король Англии, Шотландии, Ирландии и прочая Яков сидел в своем приватном кабинете за небольшим столом, подперев пухлую щеку ладонью и комкая пышный парик.

— Почему ты? — спросил Яков. — Я ждал Джона.

— Ваше величество, — Руперт склонил голову, — сожалею. Я в последнее время становлюсь вестником беды.

— Ну что еще? Оставь ты, бога ради, эти реверансы и говори прямо. Джон погиб?

— Увы, — Каслри качнул головой, — если бы он погиб, это означало бы сражение. А если бы мы сражались, то могли бы победить. У вас абсолютное военное превосходство над вашим зятем.

— Так что же случилось? — король вздохнул. Ответ он уже предчувствовал. — Очередное предательство?

— Ваш главнокомандующий, Джон Черчилль, перешел на сторону принца Вильгельма. Так же поступили и ваши министры во главе с лордом Хэем.

— Чьим секретарем ты являешься, — ядовито договорил Яков. — А что же ты не побежал присягать принцу? Что ты делаешь здесь, в обители обреченного? Как-то недальновидно для блестящего политика.

— Я уже присягал один раз, — спокойно произнес виконт. На выпад короля он не обиделся. Каслри знал, что Якову сейчас очень тяжело.

— Что я хочу от министров, если моя семья меня предала? — произнес король, остывая. — Все. Никого не осталось.

Каслри опустил голову. Он не стал указывать королю на его ошибку, на то, что он несправедлив. Не стал демонстрировать обиду. Яков понял это сам.

— Прости меня, Руперт, — тихо произнес он. Немного помолчал. Каслри не решился прервать это молчание. Наконец Яков поднял глаза: — Скажи, Руперт, могу я что-нибудь сделать для тебя? — спросил он так же тихо, но гораздо спокойнее. — Пока я еще король.

— Можете, — кивнул Руперт.

— Что? Все, что в моих силах…

— Это вполне в ваших силах, Ваше Величество, — еще раз поклонился Каслри, выпрямился и произнес: — Останьтесь в живых. Это мое единственное желание.

Король прикрыл усталые глаза:

— И все? И ничего для себя?

— У меня все есть, — Каслри пожал плечами, — вы знаете, я никогда не стремился к власти. Все, чего я хотел — охотиться на лис. Мне жаль, что я не смог спасти ваш трон. Но я хочу уйти не опозоренным. Я хочу спасти вашу жизнь.

— Бегство? — спросил Яков.

— Бегство, — кивнул Каслри.

— Но куда? Ты уже все продумал?

— В Кент. А оттуда морем во Францию. Луи не выдаст вас.

— Да, Луи не выдаст. Но до Кента еще нужно добраться, а все мои кареты с гербом…

— Вы поедете в моем экипаже, — сказал виконт. Он и в самом деле все продумал. — А я — в вашем. В другую сторону.

Король пристально посмотрел на Руперта.

— Ты идешь на верную смерть.

Каслри пожал плечами:

— Ради короля… Разве я первый?

На этот раз король молчал гораздо дольше.

— Если мы оба останемся в живых… — он не договорил. Но в этом не было необходимости. Каслри знал и так, что Яков никогда этого не забудет. Король просто не умел забывать такие услуги или отвечать на них черной неблагодарностью.

— Удачи вам, Ваше Величество. И — поторопитесь, — сказал он.

— Удачи нам обоим, Руперт. Да не оставит нас дева Мария.

* * *

Море шумело где-то там, вдали, за горизонтом. Сюда его гул долетал лишь иногда, когда его приносил ветер. А прямо у берега стальные воды были скованы толстой кромкой льда. Белый снег лежал на крышах ветхих домишек и сараев, на плетнях, на голых ветках деревьев, на перевернутых лодках. Давно уже рыбаки не выходили в море. Сейчас они сидели у очагов, глядя на огонь, курили или жевали табак и грубыми, но сильными и умелыми пальцами гнули крючки, готовили снасть на следующее лето, чинили паруса.

В рыбацкой деревушке на побережье, где некогда жил «мастер Джерри», Джованну отлично помнили и вместе с «мужем» приняли как родных. Оба они не привыкли быть нахлебниками и не боялись никакой работы. Так что «князь да Манчина» сразу присоединился к мужчинам и целыми днями пилил, строгал, смолил: его руки на диво ловко обращались с грубоватым инструментом, почти так же, как и со шпагой. Жители деревни признали его своим: что рыбак, что моряк — так же зависит от непредсказуемой стихии, так же рискует жизнью и так же порой не может свести концы с концами.

Джованна охотно помогала хозяйке. Дни ее были наполнены заботами, которых в деревне всегда хватает. А ночи — любовью. Вспыхнув вдруг, это чувство затопило ее, как море, всегда пугавшее итальянку, и оказалось таким же необоримым. Вглядываясь в серую пелену на горизонте, Джованна размышляла о том, как она была бы счастлива, если бы не привкус запрета, не долг перед отцами-наставниками. Вот Ухо почему-то ни гнев владык дворца Джезо, ни адские сковородки не пугали ничуть. Он был весел и спокоен, а нежность его напоминала сразу и огромный океан и мягкое, пушистое одеяло. Это было странно.

Здесь, в местечке Сент-Себастьен, они пережидали смуту и готовились встретить отца Витторио. «Черный епископ» должен был прибыть почти месяц назад. Но на морских путях, как и на суше, было неспокойно, поэтому Ухо и Джованна ждали терпеливо. Они знали, что солдату ордена может помешать только смерть, а раз так — отец Витторио прибудет.

Джованна ходила к соседке за углями, и сейчас возвращалась, прикрыв куском парусины горячее ведерко. Она уже подошла к дверям, когда сквозь неплотно прикрытый ставень услышала голоса. Мэтр был не один. В этом не было бы ничего удивительного, Ухо не изображал здесь затворника, зайти мог кто угодно из соседей… но голоса звучали на родном для нее языке, итальянском! И второй голос не был голосом отца Витторио, тут Джованна ошибиться не могла. Невольно замедлив шаг и даже задержав дыхание, она прислушалась.

— Вы самовольно изменили задание, — говорил напористый тенор, — упустили женщину, потом мне пришлось ее ловить, исправляя ваш промах. Как вы это объясните, брат Лоренцо?

— Обстоятельно и убедительно.

— Ну-ну. Любопытно будет послушать…

— Может быть, и услышите. Если тот, перед кем я буду отчитываться, сочтет ваше любопытство уважительной причиной для присутствия при конфиденциальном разговоре.

— Вы, кажется, не поняли, брат Лоренцо, — в голосе, который отчего-то показался Джованне знакомым, зазвучали угрожающие нотки, — сейчас я требую вашего отчета. Обстоятельного и убедительного. Он должен быть таким для вашего же блага.

— А вас не заносит, брат Винченцо? Чин у нас одинаковый. — Джованна словно воочию увидела, как Ухо улыбается своему собеседнику — иронично и слегка вызывающе.

«Брат Винченцо!» Это было плохо. Очень плохо. Давний соперник Уха! С терпением кота у мышиной норки он много лет ждал, когда брат Лоренцо подставится. И таки дождался. Джованна нахмурилась. Даже себе она бы ни за что не призналась, что ей страшно. Что же случилось? Почему сюда прибыл этот самонадеянный карьерист, а не друг, которого они ждали?

— Отец Витторио погиб, — произнес голос, словно отвечая на незаданный вопрос Джованны, — сейчас я исполняю его обязанности и обладаю всей полнотой власти епископа Лучано. И если вы не хотите в ближайшее время оказаться в подвале замка Ангела, то немедленно расскажете мне, где это мифическое письмо, ради которого вы позволили себе пренебречь заданием…

— Ну, на этот вопрос вы можете ответить и сами. — Ухо пожал плечами, потягивая красное вино, слегка подогретое по случаю холодного дня. — Просто посмотрев вокруг. Судя по тому, что делается в Англии, письмо каким-то образом все же дошло до адресата. Видите же, брат, принца встречают элем, а не пушками. Значит — они договорились.

— Не «они договорились», а вы позволили им договориться, — брюзгливо произнес брат Винченцо. Со смесью пренебрежения и любопытства он оглядел небольшую, чистую, но удручающе бедную комнату, где Джованна и Ухо обрели свой рай. «Ну и убожество», — говорил его взгляд. Брат Винченцо был полной противоположностью Уха — молод, красив и глуп. Именно поэтому он сделал блестящую карьеру. — Если допустить, что это письмо действительно было, что это не плод вашей фантазии.

— Допустить можно что угодно. Даже то, что Бога нет, Папа — тайный мусульманин, а я буду подчиняться вам, смешной вы мальчик… Еще вина? — Игнорируя замешательство брата, забавно, но оно было совершенно искренним, Ухо встал, потянулся и сделал несколько шагов к окну. — Мы ждали отца Витторио. Если ждать бесполезно, то при первой же возможности мы возвращаемся в резиденцию ордена. Боюсь только, возможность эта представится нескоро. Зима…

Брат Винченцо выдохнул. И постарался взять себя в руки. В конце концов, не думал же он, в самом деле, что с Ухом удастся справиться, лишь показав ему перстень епископа.

— Вы остаетесь здесь, — произнес он, как мог твердо.

— А смысл?

— Смысл в том, чтобы поддержать верных католиков, оставшихся рядом с английским троном, — отчеканил брат Винченцо.

— Но рядом с английским троном не осталось ни одного католика.

— Значит, вам придется сделать так, чтобы они появились.

— Хм… А принца Вильгельма обратить не нужно? — съехидничал Ухо.

— Если вы это сделаете, — брат Винченцо ехидства демонстративно не заметил, — орден простит вам промах с кладом Ферье.

Ухо вскинул бровь.

— У вас что, только одна порция яда?

— Объяснитесь?

— Чего тут объяснять, — пожал плечами Ухо, — такое задание можно выдумать только с одной целью: уничтожить и меня и сестру Кармелу.

— Сестре Кармеле и так придется умереть, — безразлично произнес брат Винченцо. — Она ведь нарушила обет. И проводить ее по дороге грез придется вам, брат Лоренцо. Считайте это приказом генерала ордена. Неподчинение повлечет за собой смерть.

— Та-ак, — Ухо потер переносицу, пытаясь совладать с собой и не придушить наглого и самоуверенного брата прямо сейчас, ведь намучаешься потом труп прятать… — А то, что я тоже нарушил обет, это как?

— Ну… к братьям генерал более снисходителен, чем к сестрам. Ведь мы же не невесты Спасителя.

— Понятно, — кивнул Ухо. — И когда я должен это сделать?

— Чем раньше, тем лучше. Женщина свяжет вам руки, так что отделаться от нее придется прямо сейчас. Я… отмечу в своем отчете вашу непоколебимую верность.

Джованна, невидимая для обоих собеседников, опустилась прямо в снег. Ноги отчего-то перестали ее держать. Как ни странно, вопроса: «Как он мог?!» даже не возникло. Он не мог иначе. Для солдата ордена не существует свободы выбора, только приказ. Как же ему тяжело, Господи! Своей рукой! Ведь он по-настоящему любит ее, в этом Джованна больше не сомневалась. Он не сможет! И погубит себя… Решение созрело мгновенно. Итальянка поднялась и быстро, пока не иссякла решимость, потянула на себя дверь, нацепив приветливую улыбку.

Мужчины сидели за высоким столом, на котором красовался натюрморт из бутыли сладкого красного вина и трех бокалов на небольшой деревянной тарелке.

Видеть такое вино и такую посуду в обычной деревенской хижине, среди простой крестьянской утвари, было дико. У них с Ухом после побега из города, охваченного холерой, ничего не осталось. Выходит, брат Винченцо все взял с собой. И вино, и посуду… и яд. Предусмотрительный, однако, молодой человек.

— Сестра Кармела, — начал было Винченцо, слегка привстав.

— Я все слышала, — перебила женщина, — так что сделайте мне последнее одолжение, избавьте от этих версальских реверансов.

Она шагнула к столу и взяла бокал с вином. Тот, что стоял ближе к краю.

— Это — он? — спросила Джованна, — мой бокал?

Глаза гостя суетливо забегали. Джованна перевела взгляд на мэтра.

— Это он, моя голубка, — кивнул брат Лоренцо.

— Хорошо. — Женщина поднесла его к губам. — Я люблю тебя, — сказала она Уху то, что еще никогда не говорила, и, приподняв бокал в ритуальном жесте, тихо добавила: — За жизнь вечную!

Взял свой бокал и Ухо.

— А вы? — спросил, нет, потребовал он, поймав жестким взглядом взгляд Винченцо. — Поддержите даму.

Мерзавец протянул руку. Она чуть дрогнула, но вино он не пролил. Не глядя больше на мужчин, Джованна в два глотка выпила благородное вино, которое вообще-то полагалось пить смакуя. Но смаковать собственную смерть… Увольте. Женщина прислушалась к себе, ожидая, когда в желудке возникнет острая боль. Но ничего не произошло. Ничего не понимающим взглядом она уставилась на Ухо. Он улыбался от одного уха до того, что осталось от другого.

Внезапно брат Винченцо взвыл по-кошачьи и сложился пополам.

— Предатель! — прохрипел он. — Ты отравил меня!

— Клевета, — возразил Ухо, — позвольте напомнить, что это именно вы всыпали яд в вино. Я лишь чуть-чуть повернул тарелку. Мои руки чисты.

Брат Винченцо его уже не слышал. Яд, который выбрал незадачливый претендент на пост епископа, оказался мгновенного действия. Еще несколько секунд гость, хрипя, скреб ногами пол, сбивая в кучу полотняные коврики, и вот уже затих без звука и движения.

— Он… уже умер? — спросила Джованна, опасливо косясь на труп.

— О да! Во дворце Джезо товар только отличного качества. Проклятье, куда его теперь девать? В море не получится, а земля мерзлая.

— Свиньи, — растерянно посоветовала женщина.

— Кто? — не понял Ухо.

— Не «кто» а «что». Здесь есть свиньи. Они едят все. А одежду можно сжечь.

— Умно, — Ухо покачал головой, — хотя и цинично. Впрочем, собаке — собачья смерть. Пусть не надеется, что я буду читать над его трупом погребальные молитвы. Сойдет и так. Что с тобой? — Ухо поднял глаза и вдруг заметил, что Джованна беззвучно плачет. По ее щекам текли слезы, а бледное лицо казалось каменным. — Что с тобой, моя голубка?

— Я думала — все. Совсем все. Как раз тогда, когда я только начала жить, — женщина спрятала лицо в ладони, — ты погубил ради меня свою карьеру!

— Ну, в общем — да. — Ухо опустился на колени перед телом Винченцо и принялся методично освобождать его от одежды. — Так что ты связалась с нищим бродягой. Но ведь ты не откажешься прогуляться со мной до ближайшего священника? Или отсутствие денег…