Проверял не раз, отразились ли мои грешки на родных. Судя по страничке сына в сети, он в порядке, служит, ожидает присвоения очередного звания. И моя бывшая — в ажуре, может уже поднять кундалини до сахасрары (не очень понимаю, что это значит, но надеюсь, что речь не о сексе). Ее ГМО-котики живы и здоровы, умеют открывать холодильник когтями и радостно машут светящимися хвостиками. И сожитель у нее — молодой йог.

Кары небесной все не было и, несмотря на свой страх, я каждый вечер фланировал по этой улочке, состоящей из нескольких десятков дешевых обжираловок, где несколько недель назад последний раз встретил Путри. Хотя перекусить-то можно и в другом месте; не за четыре, а за шесть тысяч рупий, столь же вкусно, но без опасности подхватить каких-нибудь мелких гадов вроде сальмонелл или трематодов. Но, может быть, карой надо посчитать то, что она уже несколько недель не выходит из тумана?

Ладно, пора топать обратно в капсульный отель, где номер напоминает гроб со всеми удобствами. Я накинул пластиковый плащ и вышел под дождь. Неугомонный бой капель по пластику даже оглушил на время. Захотелось скинуть плащ, но я побоялся это сделать, словно дождь мог размыть меня как сахарную голову. На ходу я замечал, что капли, соскакивающие с моего плаща, искрят и светятся. Сразу вспомнились буддистские разговоры про то, что каждое мгновение в нас появляются и исчезают мириады дхарм. И сделав всего один шаг, мы меняемся. Мы становимся новым набором координат, оставив часть старого бытия позади. Еще сто шагов, мы изменились больше. Еще сто тысяч, и от нас прежних ничего не осталось. Мы полностью новые, но с тем же набором желаний, навсегда присущих не лично нам, а материи вообще. По сути, нас просто нет в этом плотном мире, существует лишь катящееся изменение волновых параметров. Так что печалиться ни о чем, собственно, и не требуется. То, что по-настоящему не существует, то не может что-то утратить или умереть. Оум.

Впрочем, память услужливо подсказала, что капли, скорее всего, светятся от той фотонической краски, которую распыляют рекламные дроны, малюющие в облаках зазывные лозунги…

Я скинул плащ, когда ощутил, что меня окружили и вот-вот начнут бить. Эти персонажи тоже сгустились из ночной сырости, как и Путри, только у них был противоположный знак. Допустим, она была инь, а эти — ян. Единственное, что я смог сделать, — это инстинктивно отступить к забору, шепчущему, благодаря рекламным стикерам, все те же зазывные объявления, предлагая легко заработать миллион, превратить боль в удовольствие, купить любые услады. А те ребята, что возникли передо мной, явно предлагали смерть или что-то вроде. Их пятеро; в банданах, повязанных на почти что птичьи головы, с птичьими резкими голосами, маленькие и слабо различимые на фоне мглы — как те демоны из вулканического камня, которых продавала Путри.

Уличный фонарь, пробиваясь сквозь листву и струи дождя, кое-как подмазывал «оппонентов» серовато-желтым некрасивым светом. Все ниже меня на голову — для зрителя это выглядело бы, примерно, как первоклашки, скопом окружившие третьеклассника. Подумалось, что если б они хотели меня пристрелить, я бы уже лежал головой в луже, с мозгами, вываливающимися через дырку в затылке. Или с внутренностями, превратившимися в такой клубок, что и опытной вязальщице не распутать — лепестковая пуля, «гуляющая» по телу, это хит сезона. Значит, ребята хотят чего-то другого — напугать, искалечить, заразить, разобрать на органы или что там в меню.

Тут я почувствовал боль. Ближайший «демон» быстрым почти неуловимым движением ткнул меня кулаком в лицо. Боль и привкус крови на разбитой губе, как ни странно, убрали оцепенение и страх — это ж весьма далеко от нокаута, я-то знаю, что значит всерьез получить в бубен — и помогли мне преодеолеть какое-то отчуждение от собственного тела. Мой взгляд перестал растекаться вместе со струями дождя и четко зафиксировал всех врагов, их манеру двигаться и нападать.

Каму тидак пунья хак унтук менггунакан гадис кита. Суда вактунья унтук мембаяр толол лама. Слова малайские сыплются как горох, не различить. Тот, что ткнул меня кулаком в лицо, говорит вроде, что надо заплатить. За какую-то девушку. За Путри, что ли? Анда берхутан ютаан рупии кепада ками. Что, сколько? Я им должен два миллиона рупий? Ничего себе воздаяние. А не слишком ли жирно, нельзя по прейскуранту? Я, конечно, понимаю, что «любовь не вздохи на скамейке и не прогулки при луне», но двадцать тысяч рупий — максимум, сколько стоит женщина с улицы.

Так, еще пара десятков слов, похожих на звук гороха, бьющегося об стол, и ближайший бандюк снова ударит. Будет бить ногой, потому что понял, кулачки у него слабоваты, чтобы нокаутировать увесистого рослого иностранца. Вот пошел на разворот, чтобы врезать ребром стопы мне в правую часть головы. Пора.

Я резко присел и нанес короткий удар в пах «демону» — его яички всмятку. Извини, друг. Выпрямляясь, перехватил его худую ногу повыше лодыжки, толкнул ее вверх, услышав треск рвущихся на швах штанцов. И, ухватив бандита за тощую довольно дряблую шею — вспомнилась общипанная курица, — основательно ткнул его головой в физиономию соседу. Послышался хруст ломающегося носа. Затем, уцепив оппонента за предплечье, с одного разворота вбил его в забор. Гул пошел, как в оркестровой яме. Пожалуй, перестарался я, снимая напряжение и компенсируя испорченный вечер. Бандит сполз вниз, оставив красную стрелку и овальную вмятину на рифленом металле.

Другой бандит, который получил головой товарища в свое маленькое треугольное личико, стоял, согнувшись и старательно роняя из носа окровавленные сгустки соплей. Казалось, что внутри он одними соплями и заполнен. Зато двое других стали выписывать восьмерки чем-то посверкивающим — ага, достали ножи. Но как-то без задора; создавалось впечатление, что они к тому же бздят. Я почувствовал запах страха, который источают их немытые миниатюрные фигурки.

Захапав согнувшегося бандита, прикрылся им от ножевого удара. «Прикрытие», получив под ребро, булькнуло и засвистело продырявленным легким, затем с моей помощью попало под тычок другого ножа. На сей раз лезвие застряло в его жилистом теле. Я, ухватив за запястье того, что бил ножом, второй рукой хлопнул его снизу под локоть — до хруста ломающегося сустава. Нож, застрявший в теле «прикрытия», я вытащил сам, заодно подумав, что у никого из тех, похоже, нет огнестрела, значит угроза по сути снята. Тут и двое последних «демонов», завидев лезвие в моей руке, стали пятиться.

У одного, впрочем, пока что оставался нож. Он попробовал пырнуть меня, я коротко ударил ребром ладони по его кисти сбоку. Не слишком удачно, лезвие его ножа скользнуло по моим наручным часам, отчего они заиграли будильное «Нас утро встречает прохладой» и сломались. Может, поэтому я чиркнул трофейным ножом возле его лица, намекая, «не зли меня», а получилось так, что отхватил ему полноса случайно. И тот боец уже не боец, выронил свое оружие, плачет, жалуется на меня небесам.

Последний функционирующий бандит откровенно собрался дать деру. Я успел ухватить его за ворот рубашки, но он сумел выскользнуть из нее и улепетывал, поблескивая какое-то время лопатками, опять-таки похожими на крылышки общипанной курицы. Единственным наказанием был для него шматок грязи, которым я зафитилил вдогонку, — слышно было, как у него рванул пердак от страха.

Четверо пострадавших стонали и переживали у забора, совсем уже безобидные. У одного из них в сумке я нащупал шприц-пистолет — они, похоже, собирались усыпить меня и привезти куда-то просто как тушу. Работают на черных трансплантологов? Допросить, что ли? Я взял одного из тех за ухо, похожее на пельмешку, и слегка покрутил. Но прежде чем задать вопрос на засыпку, почувствовал мокрое и липкое на пальцах — ухо, что ли, оторвалось.

Но вот из темноты ко мне подвинулся шестой, которого я ранее не видел, на две головы выше предыдущих, даже выше меня, блеснула холодом вороненая сталь ствола и высветились ядовитой желтизной зрачки. Это исполнение приговора. И Отче Наш не успею прочитать, как попаду в лучший мир.

Однако с воем полицейской сирены в глаза ударил плотный свет фар. И шестой исчез. А на меня, наставив стволы, принялись орать трое коротышек-полицейских в фуражках с высоченными тульями, которые им придавали вид петушков. Где ж вы раньше-то были?

Мне вывернули руки, ткнули носом в грязь, пахнущую скисшими фруктами, и защелкнули сзади наручники. Еще одно воздаяние за Путри, надеюсь, последнее. Нет, зря понадеялся. Меня выпрямили и обильно прыснули в глаза перечным спреем. Зачем, дебилы? Позаимствовали идею у жирных американских копов, у которых задница в штаны не помещается? Нет чтобы самим что-нибудь придумать. Я почти что отключился от адской боли — это вам, блин, не крохотные кулаки шоколадных братишек. Она не только разрезала глаза, но и пластовала весь череп, как огурец.

Полностью пришел в себя только в полицейском участке. Причем приходил в себя как-то по частям. Вначале включился стрекот цикад из-за окна и шум пропаренного воздуха, который толкли лопасти вентилятора. Затем почувствовалось распирающее давление глазных яблок, готовых лопнуть, потом увидел лампу, которая лила свет — желтый и противный, как моча из бутылки, куда писают в местных трущобах по причине отсутствия ватерклозета. Потом увидел купол облезлой головы, на которую сливался свет. Это какой-то полицейский чин с лысиной, похожей на след от копыта. Потом обозначились гекконы на стене, которую забрызгали капли света-мочи. Наконец, давление в своем мочевом пузыре — возраст, как-никак, напоминает о себе.