Александр Усовский
Contra spem spero
Моей жене Лене — без которой не было бы написано ни строчки….
Моей Родине — Беларуси, моим землякам,
моим друзьям, родным и близким,
моему отчему дому, земле,
на которой я вырос –
посвящается
Пролог
Откуда у вас вражды и распри? Не отсюда ли, от вожделений ваших, воюющих в членах ваших?
Желаете — и не имеете; убиваете и завидуете — и не можете достигнуть; препираетесь и враждуете — и не имеете, потому что не просите; просите — и не получаете, потому что просите не на добро, а для того, чтобы употребить для ваших вожделений…
Соборное послание св. апостола ИаковаГлава 4, ст. 1–3
Итак, начинается песня о ветре,
О ветре, обутом в солдатские гетры,
О гетрах, идущих дорогой войны,
О войнах, которым стихи не нужны.
Владимир Луговской
Imperare sibi maximum imperium est
Сенека
Красногорский район Московской области, 5 апреля 2002 года
— Воруют все! Но попадаются — только дураки!
— Но, Анатолий Николаевич, кто ж знал? Я думал…
— Плохо думал! Вернее — совсем не думал! Решил, что умнее других! Что тесть твою задницу прикроет — в случае чего! А другие — не дурней тебя, и тесть тебе — не в дырке затычка!
— Анатолий Николаевич…
— Что — Анатолий Николаевич?! Спасите-помогите? Воровать мы уже умеем, а отвечать — пущай дядя отвечает? Пусть тесть свою голову подставляет — а мы чистенькими выскочим? Так, что ли? Так ты думал, когда этот акт выполненных работ подписывал? Идиота кусок…. Это ж надо! Такая сумма — да единым актом! Ну кто, кто тебе поверит, что такие деньги вот просто так за два месяца в землю закопали? Да любая комиссия в два счёта всю твою панаму раскроет — уже раскрыла!
— Но я ж планировал поделиться…
— Планировал? Так что ж не поделился? Да ты авансом должен был половину запланированного к грабежу принести! Авансом! Да ещё час кланяться, чтобы взяли! А ты?
— Ну вы же знаете, федеральный трансферт…
— Масферт! Кому это интересно?! Кому, я тебя спрашиваю!?
В залитом весенним солнцем холле, обставленном лёгкой изящной мебелью, повисла нервная тишина. Молодой мужчина в светлом, итальянского стиля, костюме, сидевший на краешке легкомысленного светлокожего диванчика, пригорюнившись, уставился в стеклянный, на изящных кованых ножках, столик, изредка бросая боязливые взгляды на пожилого грузного дядьку в крепко ношеном спортивном костюме, нервно ходящего вдоль огромного, во всю стену, окна.
В тягостном молчании прошло минут пять. Затем пожилой, тяжело вздохнув, подошёл к столику и сел на тонконогий стульчик, издавший при этом едва слышный всхлип.
— Вот что я тебе скажу, Игорёк. Ситуация — крайняя, здесь я уже ничего сделать не смогу. Слишком далеко дело зашло, слишком много народу о твоём косяке в курсе. Даже если ты сейчас все полтора миллиарда этих раздашь — не факт, что не найдется ретивый карьерист, какой на этом деле захочет фишку срубить. Мне теперь идти к прокурорским за тебя подписываться — нет резона: и сам сгорю синим пламенем, и тебе ничем не помогу.
Молодой мужчина тревожно спросил:
— Так что ж делать?
Пожилой развёл руками и саркастически произнёс:
— Тебе — уже ничего. Всё, что можно — ты уже сделал без меня. — Затем, помолчав, добавил уже чуть мягче. — У тебя сейчас выхода два — или ты дожидаешься понедельника и идёшь с повинной в прокуратуру — дескать, бес попутал, готов понести суровое наказание — или, не откладывая дела в долгий ящик, собираешь манатки и дуешь туда, куда уворованное отправил — причём не позднее, чем сегодня вечером.
Молодой криво ухмыльнулся.
— А толку? Прокуратура всё одно выдаст ордер на арест, потом — выпишет требование на экстрадицию, и отправит его по месту моего пребывания — хоть скрывайся я в каком-нибудь Гондурасе — и всё одно я в прокуратуре окажусь, только на пару месяцев позже…. Только побегаю зазря! Тикать сейчас — только оттягивать неизбежное…
Пожилой неопределенно хмыкнул, встал, подошёл к окну, приоткрыл его — и, вдохнув всей грудью шальной весенний воздух, напоенный ярким солнцем и серебристыми отблесками весело сверкающей капели, покачал головой.
— Не кажи гоп!
Молодой заёрзал на своём диванчике.
— В смысле?
— Не спеши, говорю, себя хоронить. Ты, конечно, дров наломал кучу, но Ленка моя — твоя законная жена, опять же, Толик с Маринкой…. В общем, не хочу я дочь вдовой соломенной делать, а внуков — сиротами при живом отце.
Молодой пожал плечами.
— Так а что здесь можно сделать?
Тот, которого он называл Анатолием Николаевичем — хмыкнул.
— Всё можно. Если осторожно.
— Анатолий Николаевич, ну не тяните ж вы кота за хвост!
Пожилой вздохнул.
— Вот потому ты и погорел, что шибко торопливый, спешишь вечно, как голый в баню…. У тебя счета номерные, конечно?
Молодой молча кивнул.
— Ну, вот и хорошо, пока здесь будут бумаги на свет смотреть да разные страшные постановления выписывать — у тебя будет дней пять-шесть, чтобы в Цюрих смотаться и оформить всё толком.
Молодой снова кивнул.
— Положим, да. А дальше? Перейти на нелегальное положение? В Европе это трудноватенько…
Грузный дядька махнул пренебрежительно рукой.
— Никто тебя в нелегалы не записывает. Не годишься ты для этого, гламурен больно…. Ты каким языком владеешь более-менее?
Молодой пожал плечами.
— Английским — терпимо.
— Не годиться. Что-нибудь надо поближе…. Румынский там, польский…
Молодой хмыкнул.
— А это разве языки? Наречия диких племён…
Пожилой саркастически ухмыльнулся.
— Племена не племена, а народ там понимающий, входящий в положение — и много не берущий…. Ты вот представляешь себе, сколько стоит сделать аглицкий паспорт — причём не фальшивый, а натуральный, такой, по какому в Штаты запросто пускают?
Молодой пожал плечами.
— Не знаю…. Думаю, дорого.
— А я тебе скажу. Нисколько! Потому что никто тебе его делать не возьмётся! Фальшак тебе в Сохо какой-нибудь смостырят — до первого пограничника — и не более того. И поэтому засунь себе свой английский язык сам знаешь куда! Он тебе нынче без надобности.
Молодой нервно улыбнулся.
— А что, польский разве можно паспорт сделать?
Пожилой покровительственно похлопал его по плечу.
— Можно. И молдавский можно, и румынский, и чешский — если есть желание. Стопроцентно натуральный. Любые проверки проходит!
— А…. А как?
Пожилой вздохнул, покачал головой.
— Пока ты там на юге казну ударно грабил, я тут с Володей моим — ты его знаешь, он у меня работает в службе контроля — пошептался маненько. Попросил его со старыми друзьями связаться, покалякать о всяком-разном. Ты помнишь, где он служил, и, надеюсь, понимаешь, какие у него друзья с той службы остались. А когда позавчера мне из комиссии, какая твои фокусы расследует, один добрый человек позвонил, предупредил, что твои художества вскрылись, и покрыть их нет никакой возможности — я Володю попросил сюда приехать, в пятницу, к трем. — Анатолий Николаевич, глянув на часы, удовлетворенно добавил: — Сейчас уже должен быть. Давай пока похозяйствуй, собери чего-нибудь закусить, коньячишко достань поприличней.… Есть поприличней-то?
Игорёк, как его называл пожилой, пожал плечами, надменно скривив губы.
— Есть. Но не велика ли честь — клерка потчевать хозяйскими разносолами?
Анатолий Николаевич аж побагровел от таких слов своего зятя.
— Да как ты, щенок, смеешь так рассуждать? Барин выискался! Посмотрите на этого столбового дворянина! Полтора миллиарда рублей украл — и думаешь, что Бога за бороду ухватил? Что уже белая кость, голубая кровь!? Да где б ты был, засранец, если бы я тебя на эту должность не пристроил? Продолжал бы свою порнуху снимать? Коппола недоделанный!
Игорёк мгновенно притух и, вжав голову в плечи, испуганно посмотрел на тестя.
— Извините, Анатолий Николаевич! Сейчас всё сделаю!
Через несколько минут на ажурно-воздушном столике громоздились розетки с икрой и маслинами, тарелки с тонко нарезанной ветчиной, балыком и лепестками сыра, на невесомо-прозрачном блюдце английского фарфора желтели ломтики лимона, в вазе, едва уместившейся на краю столика, матово отсвечивали оранжевыми боками крупные апельсины; посреди разносолов стояла пузатая бутылка «Хеннеси», вокруг которой солидно и важно мерцали приземистые хрустальные бокалы.
Анатолий Николаевич осмотрел стол, остался увиденным довольным, и, хозяйским жестом ухватив бутылку коньяка — щедро плеснул себе в бокал.
— Ты будешь? — спросил у зятя.
Тот отрицательно мотанул головой.
— Пока не хочу. Не лезет в глотку…
— Ну, как знаешь. А я выпью! Опять же — для сердца польза… — И с этими словами пожилой дядька с лёгкостью опрокинул в себя добрую порцию коньяка.
В прихожей раздался звонок — стилизованный под колокольчик.
— А вот и Володя! Поди, открой ему ворота — негоже, чтобы его машину кто-нибудь у твоего забора видел.
Игорь встал, и, пожав плечами, вышел в прихожую.
Через несколько минут он вернулся — в сопровождении седого коренастого мужчины лет сорока пяти, в неброском сером костюме и рубашке без галстука.
