— Товарищ капитан, но всё же, как вы думаете, мы тут в каком статусе?
Савушкин хмыкнул.
— Чёрт его знает. Може, и военнопленные хотя Словакия с Рейхом формально не воюет. Если не принимать во внимание, что этот батальон на стороне восставших, то мы с ними вообще союзники, но то такое… Интернированные, разве что? — Подумав, добавил: — А тебе что за печаль? У нас статус простой — мы разоружены и помещены под стражу, что препятствует выполнению нашей задачи, а значит — нам этот статус надо менять. По возможности.
— Да это понятно… А что они дальше с нами будут делать?
— Они, похоже, и сами не знают…. Могут шлёпнуть. Могут отпустить. Третьего варианта нет — держать им нас негде, не сегодня-завтра наши с тобой псевдо-соплеменники устроят этим славным ребятам небольшой конец света…. Это они умеют. Вспомни Варшаву…
Лейтенант кивнул.
— Помню. Особенно Охоту…
Тут замок в двери заскрежетал, громко щёлкнул — и дверь, ржаво скрипя, отворилась. На пороге возник доселе незнакомый разведчикам словацкий военный, судя по золотым звёздочкам на петлицах — офицер.
— Páni dôstojníci, prosím nasledujte ma. [Господа офицеры, прошу вас следовать за мной.] — Были его первыми словами. Затем, спохватившись, поручик — а одна звёздочка означала именно это звание — добавил: — Ich hoffe du verstehst slowakisch… [Надеюсь, вы понимаете по-словацки…] — И, махнув рукой в коридор, бросил: — Bitte!
Савушкин усмехнулся — ну ты посмотри, у них все офицеры — полиглоты! — поднялся со шконки, оправил китель и вместе с Котёночкиным вышел в коридор. Однако, дядьке лет тридцать с лишком, а он всё ещё поручик. Даже подумать страшно, до каких чинов он дорастёт к сорока пяти годам, глядишь, и до сотника дослужится! Как-то туго у них с карьерным ростом в этой их словацкой армии — донашивающей чехословацкую форму…
Помещение, в которое их привели, было, судя по всему, канцелярией батальона — или как в словацкой армии это называется? За столом сидел поджарый надпоручик, русый и изрядно загорелый, по левую руку от него — какой-то болезненного вида, бледный и довольно измождённый штатский парень лет двадцати пяти; впрочем, штатским он был исключительно исходя из его одежды. В остальном он не отличался от остальных — пиджак с широкими лацканами был перетянут армейским ремнем с портупеей, которую оттягивала висевшая слева, на немецкий манер, кобура с «парабеллумом», ремень портупеи был крепко затянут, а на правом рукаве — Савушкин даже поначалу не поверил собственным глазам! — была нашита красная комиссарская звезда, выкроенная, судя по всему, из бархатной скатерти.
Надпоручик сухо представился:
— Veliteľ druhého pešieho práporu, nadporučík Dorchak.
Парень с комиссарской звездой на рукаве тотчас же продублировал это на немецком:
— Der Kommandeur des zweiten Infanteriebataillons, Hauptmann Dorchak. [Командир второго пехотного батальона гауптман Дорчак.]
Савушкин кивнул, коротко бросил: «Hauptmann Weidling, Ober-leutnant Weissmüller, Todt-Ingenieure», а затем, улыбнувшись, добавил:
— Freunde, warum dieses Pathos? Wir sind Verbündete! Ich bin Hauptmann Weidling, ein Ingenieur aus Todt-Organisation. Wir fahren nach Miskolc. Und wir sind weit genug von der Front entfernt, um so streng mit Freunden umzugehen… [Друзья, к чему этот пафос? Мы ведь союзники! Я — гауптман Вейдлинг, инженер из организации Тодта. Мы едем в Мишкольц. И мы достаточно далеко от линии фронта, чтобы так строго поступать с друзьями…]
Лицо надпоручика на мгновение исказила гримаса — похоже, ему решительно не нравилась сложившаяся ситуация. Всё правильно, пять лет Германия была союзником Словакии, по сути, она стала повивальной бабкой словацкой независимости — и тут на тебе! Тяжело кадровому офицеру перестроить сознание — вчера немцы были друзьями и союзниками, а сегодня они — злейшие враги… Савушкин продолжил:
— Ich bitte Sie, mich und meine Leute zu befreien und uns zu erlauben, unsere Reise fortzusetzen. Am Ende sind wir nicht Militär, wir sind Bauherren… [Я прошу вас освободить меня и моих людей и позволить продолжить нашу поездку. В конце концов, мы ведь не военные, мы строители…]
Тут парень со звездой, довольно ехидно улыбнувшись, промолвил:
— Wir haben einige Fragen. Auf die wir gerne Antworten bekommen… [У нас возникли некоторые вопросы. На которые мы бы хотели получить ответы…]
Савушкин кивнул.
— Bitte.
Комиссар, покопавшись в ящике стола, выложил потрёпанную записную книжку в серой обложке — в которой Савушкин, про себя выругавшись, узнал шифроблокнот своего радиста.
Штатский продолжил:
— Der Radiosender Ihrer Gruppe ist amerikanisch und erscheint im Juni dieses Jahres. [Радиостанция у вашей группы — американская, выпущена в июне этого года.] — Помолчав, добавил: — Und fünf Kilogramm Sprengstoff — zusammen mit zwanzig Zündern… [И пять килограмм взрывчатки — вместе с двадцатью взрывателями….]
Савушкин развёл руками.
— Jeder benutzt Trophäen. Ihre Armee ist keine Ausnahme, auf dem Hof sah ich einen polnischen Panzerwagen… [Все используют трофеи. Ваша армия — не исключение, во дворе я видел польский броневик…] — И снисходительно добавил: — Wir sind Pioniere, wir können nicht ohne Sprengstoff sein… [Мы сапёры, нам нельзя без взрывчатки…]
— Gut. Sagen wir mal. [Хорошо. Допустим.] — Иронично улыбнувшись, продолжил: — Vor dem Krieg arbeitete ich als Zeichner im Architekturbüro von Pan Shimek in Nitra. [До войны я работал чертёжником в архитектурном бюро пана Шимека в Нитре.] — Достав из вещмешка кипу чертежей, наскоро смайстряченных лейтенантом Котёночкиным в Венгерской Горке, насмешливо кивнул на них и произнёс: — Wirst du deine Befestigungen nach diesen Zeichnungen bauen? [Вы собираетесь строить ваши укрепления по этим чертежам?]
Вот чёрт въедливый…. И ведь не скажешь же ему, что чертежи эти — для фельджандармов, а не для профессиональных архитекторов… Савушкин пожал плечами:
— Das sind die Skizzen. Nur in Eile erstellte Entwürfe. Vor Ort wollten wir alles grundlegend machen… [Это эскизы. Всего лишь наброски, сделанные наспех. На месте мы планировали сделать всё фундаментально…]
— Angenommen. [Предположим.] — кивнул комиссар. А затем, открыв шифроблокнот, подвинул его Савушкину. Вот чёрт! Чёрт! Женя, радист недоделанный! Руки из задницы!
Отработанная страница с последнего сеанса была, согласно инструкции, вырвана и затем сожжена — но сделано это было наспех, в ночи, и часть листочка, который целиком должен был сгореть в Силезских Бескидах — преспокойно затаилась в блокноте. И самое скверное — вместе с обрывком текста! Три буквы в котором — Ы, Ф, и Щ — были старательно обведены красным карандашом…
Комиссар иронично посмотрел на Савушкина.
— Verwendet Todt-Organisation das kyrillische Alphabet für die Funkkommunikation? [Организация Тодта использует для радиосвязи кириллический алфавит?]
Савушкин изо всех сил постарался, чтобы его ответ выглядел максимально безразлично:
— Mein Funker ist Russe. Bei Todt ist die Hälfte der Beschäftigten kein Deutscher. Wusstest du das nicht? [Мой радист — русский. У Тодта половина сотрудников — не немцы. Вы этого не знали?]
Комиссар кивнул.
— Ich weiß. Ihre Unteroffiziere sind keine Deutschen. Sie sagen, dass die Litauer [Я знаю. Ваши унтер-офицеры не немцы. Говорят, что литовцы.]… — И весело, по-мальчишески широко, улыбнулся.
Савушкин насторожился. Хлопцы прокололись? Стараясь выглядеть всё так же безразлично, пожал плечами.
— Oder Letten, ich werde es definitiv nicht sagen, ich spreche Russisch mit ihnen. [Или латыши, я точно не скажу, я говорю с ними по-русски.] — А что? Может инженер организации Тодта знать русский язык? Может. Может говорить по-русски со своими подчинёнными? Может. Тут вроде ничего криминального нет…
Комиссар удовлетворённо кивнул. И, посмотрев на надпоручика, очевидно утратившего даже видимость интереса к допросу — произнёс вполголоса:
— Русский вы владеет так же хорошо, как и немецкий? — И, не давая опомнится ошарашенному Савушкину, добавил: — Вечер я зайду в ваш помещение, нам надо поговорить…
Твою ж мать! Савушкин обескураженно кивнул, не зная, на каком языке нужно отвечать. Комиссар сухо и деловито промолвил:
— Ich darf dich nicht mehr belästigen, du wirst in die Zelle gebracht. [Не смею вас больше беспокоить, вас отведут в камеру.] — И подмигнул Савушкину, окончательно запутав капитана в его мыслях….
Как только за капитаном и его заместителем, скрипя, затворилась дверь и проскрежетал замок — Котёночкин тревожно спросил у своего командира:
— Разоблачил?
Савушкин кивнул.
— Похоже, да. Но афишировать сей факт, как я понял, совсем не хочет…
— Странно.
— Да нет, всё логично. Парень этот показался мне толковым и грамотным, и, похоже, ситуация в батальоне ему не шибко нравится. Кто мы такие — он понял, и сегодня вечером придёт побалакать — чтобы, как я понимаю, для себя все точки над i расставить окончательно. И уже исходя из этого — или нам помочь, или нет. Так что готовься….
— Всегда готов! — И уже серьезно: — Товарищ капитан, сегодня шестое сентября, а мы спокойно сидим на словацкой гауптвахте и кнедлики жрём…
Савушкин кивнул.
— Жрём. Потому что наша задача на данный момент — максимально использовать ситуацию для накопления сил, так как ничего другого мы пока сделать не можем. Тебе кнедлики не нравятся?
— Нравятся. Но мяса можно было бы класть побольше… Да и ожидание это…
Савушкин улыбнулся.
— Слышу тлетворное влияние старшины Костенко на неокрепшие умы молодых офицеров… — И, согнав улыбку с лица, добавил: — Ждать тоже надо уметь.
Тут раздался душераздирающий скрежет дверного замка, дверь, исполнив свою традиционную ржавую арию, распахнулась — и на пороге появился давешний парень из канцелярии батальона.
— Meine Herren Offiziere, lassen Sie mich rein? [Господа офицеры, вы позволите войти?]
Савушкин молча кивнул. Комиссар, старательно прикрыв дверь — вошел в камеру и спросил вполголоса:
— Welche Sprache sprichst du am liebsten? Für mich sind sowohl Deutsch als auch Russisch nicht Muttersprachler, aber ich besitze sie erträglich. [На каком языке вам удобнее разговаривать? Для меня и немецкий, и русский — неродные, но владею я ими сносно.]
Капитан едва заметно усмехнулся. С козырей зашёл комиссар…. Ну и правильно, чего тянуть кота за хвост! И ответил так же негромко:
— Давайте по-русски, чего уж там…
— Хорошо. Правда, мой русский не есть совсем настоящий, но я два года пробыл на Восточный фронт.
— Воевали? — Спросил Котёночкин.
