— Какой?

— Если ты на самом деле решишь, что некая проблема настоятельно требует моего вмешательства — моего и моих людей там, в Москве — то отправь в Вену по почте открытку. Текст не имеет значения, главное — напиши там свой обратный адрес и имя. Я пойму, что произошло нечто экстраординарное. И я пришлю к тебе человека, который возьмётся за это дело.

— Адрес в Вене?

Вместо ответа Максим, порывшись в своём бумажнике, протянул своему собеседнику визитную карточку.

— Это фирма, которой мы владеем — разумеется, через оффшорную компанию на Каймановых островах. Она реально занимается сдачей в аренду выставочных площадей — мы для этого купили небольшую галерею недалеко от Ринга. Весьма, я тебе скажу, прибыльная компания! — и Максим скупо улыбнулся.

— Хорошо. Думаю, этот адрес мне не понадобиться, но, как у вас говорят, запас беды не делает.

— Не чинит.

— Да, не чинит. Я неплохо говорю по-русски, только с идиомами иногда…

— Значит, договорились. Я оставлю тебе немного денег на оперативные расходы?

— Оставь, лишними не будут. — Взяв из рук Максима увесистый пакет, Лайош молча переложил его себе во внутренний карман пиджака, а затем спросил: — Как и когда ты выйдешь на связь?

— Через полгода. Сюда приедет мой человек, и одиннадцатого, двенадцатого и тринадцатого апреля он будет ждать тебя на террасе ресторана «Гундель» с полудня до часу. Он будет читать Гашека, «Бравого солдата Швейка». По-польски. Запомнил?

— Да, запомнил. К апрелю, я думаю, я уже буду в отставке. Что ещё делать отставнику, как не шататься по ресторанам?

— Кстати, раз уж зашла речь о ресторанах — не зайти ли нам в «Гундель»?

Лайош отрицательно покачал головой.

— Не стоит. Скверно готовят и плохое обслуживание. Пошли в метро, я свожу тебя в Буду, там, недалеко от Москва тер, есть чудесный ресторанчик, где подают отличную сегедскую уху.

— Халасле — не уха. Это рыбный суп.

Лайош едва заметно улыбнулся.

— Знаю, знаю… Настоящая уха может быть только в России… Ладно, вот и вход в метро. Давай осторожно, здесь скользкие ступеньки.

Два немолодых человека спустились на станцию метро «Сечени Фюрдо» и сели в смешной желтенький вагончик такого же, почти игрушечного, поезда «первой на европейском континенте» линии метро. Добравшись до будайской стороны, они с удовольствием пообедали на открытой террасе небольшого, но весьма уютного ресторанчика, отдав должное и халасле по-сегедски, и огненно-острому пёркёльту, и бутылочке пусть и немного по-крестьянски простого и непритязательного, но в то же время кружащего голову, лёгкого, терпкого, живого и насыщенно-яркого кёкфранкоша из Виллани.

Была уже середина октября, туристический сезон закончился — но погода в Будапеште была всё ещё по-летнему мягкой и тёплой. Впереди была зима, с её стылым колющим ветром с Дуная, пронизывающим до костей, впереди были холодные угрюмые рассветы декабря, серые блеклые дни в первые дни после Нового года — но всё это будет ещё не скоро. Пока же Будапешт купался в мягкой, едва заметной, дымке тёплой осени…

— Ну что ж, Лаци, спасибо за обед.

— Не за что. Тем более — пёркёльт был несколько жирноват.

Максим улыбнулся.

— Конечно, твоя жена приготовила бы лучше…

— Я и сам бы приготовил лучше. Помнишь, как я готовил гуляш в общаге?

— Помню. И всегда ругался, что в наших магазинах не купить паприки…

Они помолчали. Затем Лайош, прокашлявшись, спросил:

— Когда тебя ждать в следующий раз?

Максим грустно улыбнулся.

— Боюсь, что не скоро… У тебя будет много времени, чтобы достичь совершенства в кулинарии!

— Позавчера было ровно двадцать лет, как мы знакомы…

— Я помню.

— Двадцать лет мы были товарищами по оружию и просто хорошими друзьями…

— Друзьями мы останемся и дальше. Впрочем, как и товарищами по оружию.

— Ты понимаешь, что я имею в виду…

— Понимаю.

— Мы с тобой старые солдаты… Почему мы не удержали свои позиции?

Максим тяжело вздохнул.

— Потому что нельзя удержать позицию, когда Генеральный штаб уже запланировал твоё поражение.

Лайош спросил с горечью в голосе:

— Максим, скажи мне честно — тебе не кажется, что мы прожили свою жизнь напрасно?

Его собеседник скупо улыбнулся.

— Мы ещё её не прожили. Время покажет… И не спеши себя хоронить! Мы с тобой всё ещё живы — а это значит, что наши враги и дальше будут ночевать с пистолетами под подушкой… А канониры на их береговых фортах по-прежнему вынуждены будут спать стоя — с зажжёнными фитилями!

— Хорошо. — Лайош чуть заметно улыбнулся, а затем добавил. — Я буду ждать твоего человека. На новой позиции. Хотя я пока не знаю, смогу ли её удержать…

— Сможешь. Эту позицию выбираем уже мы сами — без всяких штабов. И победа или поражение на этой позиции — будет зависеть только от нас… А мы с тобой слишком старые и слишком опытные солдаты, чтобы проиграть!

Лайош кивнул.

— Хорошо. Я готов. — И, помолчав минуту, добавил: — Теперь нам будет трудно вот так запросто выпить бутылочку вилланьского кёкфранкоша…

— Ничего. Мы как-нибудь найдём способ, чтобы это сделать. — Максим посмотрел на часы, и, вздохнув, сказал: — Мне пора. Самолёт через полтора часа. А ещё ехать через весь Будапешт…

— Счастливого пути. До встречи!

— Будь здоров, Лаци! До видзення, как говорят наши польские друзья!

Они обнялись, после чего Максим, вскинув руку, остановил такси. Открыв переднюю дверь, он бросил таксисту «Ферихедь!», и, обернувшись, сказал с улыбкой:

— Не кисни! Очень скоро я надеюсь снова попробовать твоего гуляша — такого же, как двадцать лет назад. Тренируйся!

Больше они так никогда и не встретились…

Глава первая

* * *

Вот черти! «Таких букв нет в польском алфавите»! Можно подумать, все буквы их номеров, взятых из их алфавита, есть в нашем! Дискриминация по филологическому принципу — им на номерах на латинице к нам можно, а вот нам с кириллическими буквами на номерах — к ним никак нельзя! Суки…

А ведь так хорошо всё начиналось! «Копейку» хлопцы из соседнего гаража довели до идеального состоянии, техосмотр — Техосмотр! — был пройден без сучка и задоринки, полторы тысячи евро командировочных из кассы получены, гостиницы заказаны, люди предупреждены… И на тебе!

Стражи граничны бегают, суетятся, звонят в Люблин и Варшаву… Пятый пункт семьдесят первого артикула их Дорожного кодекса, видите ли, не позволяет им впустить в Польшу этот самоход — «бо у пана бардзо стары бляхи». Старые. Не спорю. Получены в одна тысяча девятьсот семьдесят четвертом году — сиречь, автомобиль обрёл их при рождении. И с ними этот экипаж прожил всю свою жизнь! Сначала — колеся по славному городу Ковелю и его окрестностям, потом с этими чёрными номерами сей самоход проделал трудный путь через всю Украину, с ними же совершил марш-бросок до Берлина (девять лет назад эти номера были вполне законными для великогерманского Рейха, а сегодня не годятся даже для Польши — ну ты подумай!), на них объездил всё Подмосковье, за последние пять лет избороздил всю Белоруссию вдоль и поперёк — и тут бац! Польская засада!

Хорошо хоть, «шенгенка» многократная, если сейчас обратно попрут (а попрут однозначно, к бабке не ходи) — можно будет, сменив номера, послезавтра снова стартануть. Но уже не будет того драйва… Ладно, вон идёт тот хорунжий, который номера фотографировал, сейчас будет объяснять, что они ни в чём не виноваты. Засранцы…

— Пше прошам пану, але не можно. Зазвонили до Варшавы, але ниц не могем зробичь. Тшеба с повротем… — И виновато так смотрит, взглядом побитой собаки.

Одиссей махнул рукой.

— Ладно. Три часа уже простоял, чёрт с вами. По какому коридору я могу вернуться назад?

Воспрявший духом хорунжий (с ним Одиссей час назад яростно изругался вдрызг, пообещав тому все кары небесные и гнев высших польских бюрократов, всуе помянув и Радослава Сикорского [В сентябре 2010 года — министр иностранных дел Польши // Где сонмы призраков снуют при свете дня, // Где тайны страшные везде текут, как соки // Каналов городских, пугая и дразня!], и Богдана Клиха [В сентябре 2010 года — министр национальной обороны Польши]) старательно объяснил схему объезда терминала — и Одиссей, плюнув с досады, сел в «копейку» и, назло полякам врубив музыку на полную (очень кстати в магнитоле стоял диск Игоря Сивака, его альбом «Нехолодная война»), развернулся на пятачке у будки польских пограничников, газанул до пола и, пугая польских таможенников воинственными аккордами пронзительно-искренней, по-настоящему военной, песни «Слушать в отсеках», отправился на восток — к алеющему в полусотне метров белорусскому флагу.

Ладно, чёрт с ним, поменяем номера — раз старые советские так напрягают этих чёртовых ляхов. С первого раза не получилось пересечь границу — что ж, получится со второго!

* * *

Когда, будучи в Москве, он упросил командование дать ему двухнедельный отпуск в сентябре для поездки в Словакию, в музей восстания — то имелось в виду, что отправиться в этот путь он, как и в марте, вместе со своим старым товарищем по университету и на его машине. У однокурсника Одиссея был свежий пятилетний «бумер», водил тот отменно (ещё бы — с двадцатилетним-то стажем непрерывной езды по городам и весям всей Европы!), и отцы-командиры даже и помыслить не могли, что у Одиссея есть свои виды на эту поездку.