Александр Верт
(Не) детские сказки: Жар-птица
Пролог, в котором птица в огонь не верит
У нее были огненные волосы. Рыжие и действительно пылающие, только пламя почему-то струилось вниз по волнистым локонам, блестело и переливалось, освещая обнаженную белую спину.
Он протягивал к ней руку и касался огня, а тот, словно горячая вода, скользил по его пальцам, не обжигая. Еще немного и он касался ее рыжих волос, подносил локоны к губам и целовал, а она в ответ вздыхала томно. Просто когда на теле пляшет пламя, она ощущает им все и вспыхивает еще ярче, разгорается как огонек.
— Я люблю тебя, Огнея, — шепчет он, проводя рукой по ее плечам, и она не может терпеть тот жар, что оживает в ней, выдыхает и расправляет огромные пылающие крылья, что вырастают за ее спиной.
Она хочет обернуться, хочет увидеть его лицо, но пламя закрывает все, остаются только его руки, блуждающие по телу. От этого ощущения у нее окончательно кружилась голова.
— Ты навеки моя, — говорил он, обнимая обнаженное тело и ни крылья, ни пламя ему не мешают дышать ей в основание шеи так, что ее огонь готов подрагивать от удовольствия.
Он осыпал ее неторопливыми, нежными поцелуями, шептал ласковые слова, а пламя росло, плясало, чудом не сжигая ни избы, ни расшитых простыней.
Это длится вечность и еще немного, пока ее вдруг не ослепил яркий свет.
Поморщившись, Огнея приоткрыла один глаз и тут же проснулась, потеряв видение о своей настоящей паре и силе, что она никак не могла обрести.
Вот так всегда с ней было, стоит задремать при свете дня и он всегда ей снится, но лица она никак не может увидеть, только сильные руки, плечи, только тело, такое же горячее, как пламя, которого у нее, видимо, нет.
— Глупости все это, правда, Снежа? — спросила она у большой белой совы, дремлющей на жерди у печи.
Снежа — а назвать иначе белую пушистую птицу с огромными желтыми глазами было просто нельзя — нахохлилась и тут же закрыла глаза, вновь не желая общаться с хозяйкой.
Снег за окном, залитый ярким солнцем, так блестел, что Снежа не желала днем даже глаз открывать. Огнея же, напротив, радовалась этому свету и выскакивала прямо в сарафане на одну рубашку на улицу даже без платка, чтобы студеную воду из колодца набрать.
Кто построил эту избу в дремучем лесу, Огнея не знала. Она была еще совсем маленькой, когда мама привела ее сюда и оставила здесь навсегда.
— Ты — последняя из Жар-птиц. Ты — настоящая огненная дева. Когда придет время — твоя сила пробудится и тогда…
Что будет тогда ей или не сказали, или она забыла, но вот уже вторую сотню лет она живет здесь одна в лесу, средь старых книг о магии и не верит ни в каких волшебных птиц. Если бы жар-птицы существовали, то она бы кого-то из них встретила. Если бы ее мать была жар-птицей, то она бы хоть раз ее в огне увидела, а ничего подобного она вспомнить не могла.
Только за людьми смотрела, пуская красную бусину по серебряному блюдцу, смотрела как живут они в своих деревянных избах, в тулупы кутаются, но так и не заметила, что ей тулуп никогда не был нужен. Ей хватало деревянных туфелек с острыми носами, которые когда-то давно подарил ей Змеяр Гарынский — добрый сосед с гор, и ноги у нее никогда не мокли, хотя проваливались в сугробы по самые коленки, а она юбчонку сарафана поднимала и прыгала до самого колодца, а там, набрав воды, сразу ее ледяную руками зачерпывала и отпивала.
Одно лишь Огнея знала точно: она немножко ведьма и когда-нибудь решится околдовать какого-нибудь доброго молодца, что придет к ней в дом, чтобы тот остался с ней навсегда, как Иванушка с Ягарой, только к ней почему-то Иванушки не забредали, да и Алеши с Игнатами. Никто до нее в глубь леса не забредал, разве что сама Ягара в гости заходила, как ведьма к ведьме, да Змеяр прилетал пирогом угоститься.
— Может самой лес покинуть? — спрашивала она у Снежи, вернувшись в дом, а та опять только раздувала перья, недовольно приоткрывая один глаз. — Да, конечно, ты права: что я о мире-то знаю? Куда я пойду?
Тогда Огнея вздыхала и забиралась на печь, потому что хоть и не мерзла, а любила тепло, а там снова доставала книгу, что обещала одно: жар-птицу, да и просто ведьму даже на печи найдет ее любимый, а книге этой Огнея верила. По этой книге она всегда и колдовала, просто знать хотела, сколько ждать придется.
Глава первая, в которой царь жену желает
Добромир даже с коня спрыгнуть не успел, а его уже царский служка давай окликать:
— Где ты шляешься, бедовая твоя голова! Царь тебя ищет — видеть хочет!
— Потерпит братец, коль старших уважать не научился, — пробормотал Добромир себе под нос, спрыгивая на заснеженный двор с крепкого богатырского коня — Булата.
Этот конь знал иное время, когда относились к ним совсем иначе, когда встречали с почестями и баню топили, завидев черную гриву цвета воронова крыла. Еще год назад, Добромира с охоты встречали с хлебом и солью, а теперь только подстреленных куропаток стягивали сами и тащили на кухню, все подгоняя и подгоняя. Просто его отец, царь Светар, почил этим летом скоропостижно, внезапно почувствовал себя дурно за ужином, а на утро не проснулся.
Добромира тогда не было в царском дворце. Он, как лучший охотник, чудище морское на побережье побеждал, вернулся, а ему вести такие недобрые.
Помчался он тогда с отцом прощаться, а его даже в царские покои не пустили.
— Ты кто такой, чтобы к царю проситься? — спросила у него стража.
Добромир даже сразу не поверил в то, что услышал.
— Как кто? — спрашивал он, ладонь к могучей груди прикладывая. — Добромир я — старший царев сын!
— С каких пор сыновья ткачих — царевы дети? — спросил вышедший ему навстречу Гадон — сын царицы, высокий темноглазый наглец, который не мог знать правды.
— Он меня признал, — уверенно заявил Добромир, сжимая кулаки.
— Нет таких бумаг, а нет бумаг — и прав нет, — развел руками Гадон.
— А завещание?.. Было же завещание?
Добромир спросил, но тут же и сам понял, что нет больше никакого завещания, как и отцовского признания, что он, Добромир — сын его, после тайного венчания рожденный.
— Так что, ты, бастард проклятый, знай свое место! — заявил ему Гадон и указал на дверь. — Поди с глаз моих и не появляйся, пока не позовут.
Теперь вот звали, да идти совсем не хотелось.
— Мирушка, пожалуйста, угомони этого царька, — взмолилась Марья, кухонных дел мастерица, выбегая к нему, кутаясь в шерстяной платок. — Злой он сегодня, девок всех замучал, пару девиц попортил, за косы в свои покои таскает и непотребства всякие творит!
— Так, а что вы такого царя терпите? — спросил Добромир зло, хотя злился он не на Марью. Марью он понимал. Злился он на брата, да на бояр, а еще на себя, что царство отцовское не защитил.
— Так кто ж у нас спрашивать станет? — вздыхала Марья.
— Иду я, — только и отвечал Добромир, отпуская коня.
Булат и сам мог найти конюшню, занять стойло и дождаться, когда хозяин вернется, а тот верного боевого друга не оставлял без присмотра. Нрав у Булата был такой, что никого он к себе не подпускал. И лягнуть мог и на дыбы становился, даже кусал иногда. Впрочем, и Добромира он иногда кусал, мог даже волосы ему пожевать, если тот задумается на лесной поляне, и только ржал, когда его за это по морде шапкой воспитывали.
Страшнее воспитания тут от Добромира никто не знал, разве что на мальчишек он мог порой прикрикнуть, да на царя, видимо, тоже потому что считал его не иначе, как мальчишкой, младшим братом, которого отец зря не порол в детстве.
— Ты хотел меня видеть? — спросил он, смело распахивая дверь царской спальни.
— Не тебя, а вас! — исправил царь и бесцеремонно подмял под себя румяную девицу с кухни, чтобы задрать ей юбку.
— Да, конечно, ваше царское величие, — ответил Добромир и словно случайно стукнул ногой по ножке кровати, да так что та треснула, сломалась и ложе царское накренилось в сторону, заставляя молодую кухарку с визгом скатиться на пол.
— Простите, царь-владыка, — разведя руками, сказал Добромир, стараясь не улыбаться при виде перепуганной рожи младшего брата.
— Пошла вон с глаз моих! — рявкнул царь кухарке, выбиравшейся из-под покрывала, чтобы свои чресла царской мантией прикрыть.
— Беги и всем скажи, чтобы попрятались, — тихо сказал румяной кухарке Добромир, когда та платье свое поправляла, прежде чем убежать без оглядки.
— Людьми моими командуешь. Голову свою не ценишь? — зло спросил Гадон, когда они с братом остались наедине.
— Чего ты хочешь? — спросил Добромир, словно угрозы не слышал. — Ты звал — я пришел. Даже приказы твои исполняю. Во дворце не живу, а в пристройке со слугами. Что еще тебе надобно?
— Жену! — заявил Гадон, и Добромир воздухом подавился от неожиданности.
— Кого? — спросил он. — Жену? Ты — царь, бери любую в жены, принцессу заморскую даже позвать можешь. Я тебе на что?
— А я не любую хочу! Я хочу ту самую легендарную Жар-птицу! Чтобы могущество получить. Чтобы самым великим царем стать! Пойди и найди мне ее или не возвращайся. Без птицы вернешься — казню! За нарушение воли моей царской!
