— Прошу прощения, — проговорил Алексей, обращаясь к напарнику, — я надеюсь, нам удастся попозже продолжить наше занятие.

— Так точно, — молвил Шипицын (тут надо заметить, что сие обращение ввел в крепости комендант, в память о прошлой своей жизни, да и к тому же, по мнению Андрея, это звучало лучше, чем какое-то «хорошо, ваше высочество») и отсалютовал рапирой.

Царевич ответил ему тем же. Подошел к стулу, стоявшему возле стены, и взял кафтан. Знаком показал курьеру следовать впереди.

Служивый развернулся и вышел.

— Приготовьтесь к бою, боцманмат, — проговорил Алексей уже в дверях. — Наш поединок еще не закончен. После встречи с комендантом я вернусь, и мы продолжим.

Обратим внимание дорогого читателя теперь на царевича. Ведь интересно знать, каким он стал сейчас, когда находится под влиянием не консервативных бояр, а человека, рожденного в другое время.

Стоит отметить, что вместо вялого, пессимистичного молодого человека, недовольного действиями Петра Алексеевича в отношении церкви и русских традиций, перед нами — веселый молодой человек. Хорошо развит физически (сказались частые занятия гимнастикой, коим его надоумил граф Золотарев), отчего выглядел на удивление старше своих лет. Роста Алексей был среднего, явно пошел не в отца. Глаза карие, иногда казавшиеся наивными, но за всей этой наивностью скрывался недюжинный ум. Кроме того, что еще недавно им были прочитаны умные философские книги, царевич почти во всем поддерживал отца. За исключением двух вещей. Первая была связана со строительством Санкт-Петербурга. Малец считал, что место это не такое уютное, как казалось на первый взгляд. Второй была страсть государя к ношению длинных волос или, если уж природа начала брать свое, парика. Как отмечал в своих записках венценосный отпрыск, именно такие волосы мешали во время нахождения на воздушном шаре. Во-первых, это было некрасиво, когда волосы спадали грязными прядями, на плечи, а во-вторых, во время полета на андларе ветер частенько пытался растрепать их, вызывая тем самым пусть небольшой, но дискомфорт. Будучи коротко стриженным, Алексей был вынужден во время различных церемоний довольствоваться париком, наподобие того, что носил князь Ижорский — Александр Данилович Меншиков. Вот и приходилось царевичу, когда его обычно вызывал к себе комендант, брать парик из рук своего денщика и поспешно напяливать на голову.

Кто ожидал увидеть образ молодого человека, изображенного на портрете кисти Иоганна Готфрида Таннауера, или некий вариант артиста Черкасова из фильма «Петр Первый», скорее всего, был бы сейчас разочарован. У Андрея как-то мелькнула мысль, что Эйзенштейну придется в будущем искать другого артиста на роль царевича. Он даже попытался перебрать кандидатов. Остановился на Николае Крючкове.

По коридору, следуя за курьером, они добрались до кабинета коменданта, но прежде чем войти, Алексей задержался в приемной. Адъютант обязан был доложить о его прибытии. (Хоть Алексей и был царских кровей, но по званию уступал Золотареву, а субординация — прежде всего.)

Здесь он заметил Онегина, глядевшего в окно. Тихо подошел к своему денщику, отчего паренек (ровесник царевича) вздрогнул.

— Что стряслось? — поинтересовался Алексей.

Онегин покосился на поручика и проговорил вполголоса:

— Не могу знать, ваше высочество.

— Да ну тебя, — махнул рукой царевич, — ты должен знать все. Ты, чай, мои глаза и уши.

Если бы он сейчас взглянул в лицо бывшего помора, то увидел, как его приятель покраснел, но Алексей этого не сделал. Правда, от взгляда царевича не ускользнуло, как тот вытянулся по стойке смирно.

— Исправлюсь, ваше высочество, — прошептал денщик.

— Исправишься, — хмыкнул царевич, хотел что-то еще сказать, но тут дверь открылась, и адъютант произнес:

— Комендант вас ждет.

Лешка поправил еще раз парик, одернул кафтан и вошел.

Андрей Золотарев стоял у открытого окна и смотрел на бастионы крепости.

— Плохи дела, Алексей, — вымолвил он, не глядя на царевича, — швед идет к Нарве.

Новость была не очень приятная, если учесть, что отроку еще ни разу не приходилось участвовать в боевых действиях. И если честно признаться, то и сейчас вряд ли кто-то позволил бы, чтобы жизнь венценосной особы была подвергнута опасности. Хоть ему на вид семнадцати лет и не дашь, но возраст есть возраст.

— Знаешь что, Алексей, — продолжил комендант, — тебя нужно отправить подальше отсюда. Желательно в Москву, да боюсь, что толку не будет. Так мы только одного зайца убьем — тебя спасем. А мне нужно, чтобы и другое дело провернуть удалось.

Алексей насторожился. Вряд ли что-нибудь плохое мог задумать Андрей, но уезжать из полюбившихся мест не хотелось.

— К батеньке твоему я тебя отправить не могу, — говорил Золотарев, — он сейчас в Польше, а чтобы до него добраться, нужно преодолеть шведский лагерь. — Царевич хотел что-то сказать, но комендант словно прочитал его мысли: — Увы, на воздушном шаре ненадежно. Отправляться необходимо или в Санкт-Петербург, или во Псков. Псков меня лично устраивает, там сейчас войска Александра Даниловича, в Санкт-Петербурге — армия Головина. Поэтому другого выхода не вижу, как Петербург, — вздохнул Андрей.

На самом деле Золотарев предпочел, чтобы помощь пришла как можно быстрее. Самый лучший вариант в этом случае — Меншиков, но тут существовало одно «но». Эстонец не доверял Алексашке. Тем паче на памяти была последняя конфузил фаворита под Гродно. Ко всему прочему у Андрея была личная неприязнь к Данилычу после того случая, когда новоиспеченный князь Ижорский заставил подтвердить предательство Гуммерта перед государем. Лифляндец, конечно, поступил тогда непорядочно, да вот только Петр Алексеевич в то время к нему относился хорошо и в измену не верил. Сейчас такая же ситуация могла сложиться и с самим Золотаревым. Успехи Андрея не давали покоя всесильному фавориту, и тот, пользуясь ситуацией, мог запросто проигнорировать просьбу о помощи, даже если она шла от царевича.

Алексей, считавший себя солдатом Белозерского полка, никак в толк не мог взять, почему именно ему, а не кому-то другому необходимо отправляться за помощью в тыл. Ведь его помощь могла бы пригодиться в осажденном городе, но перечить коменданту, пусть ты хоть и царевич, было не резон.

— Когда мне в путь? — поинтересовался Алексей.

— Как можно скорее. Возьми с собой несколько надежных человек. А теперь ступай.

Царевич вышел из кабинета. Остановился, стянул с головы парик и посмотрел на Онегина.

— В Санкт-Петербург, ваше высочество? — поинтересовался тот.

— В Санкт-Петербург!

В том, что его денщик подслушивал разговор, Алексей не сомневался. Сам виноват, потребовал, чтобы тот был в курсе всего.

— Возьмите Шипицына, ваше высочество, — посоветовал Онегин.

Андрей проводил взглядом царевича. Вернулся к макету крепости. Кто мог подумать, что эстонцу, рожденному в грядущем, придется защищать Нарву летом 1707 года. В истории, известной ему одному, случай беспрецедентный. Он уже два раза участвовал в осаде, и оба раза со стороны атакующих, теперь же ему предстояло оказаться в положении осажденных. Нужно жену Марту и детей вывезти в безопасное место.

Вздохнул тяжело, затем вытащил из стола, на котором стоял макет, ящик. Долго копался, пока не нашел оловянных солдатиков. Несколько в темно-синих мундирах, с желтыми воротничками и обшлагами, штук пять — в зеленом, один — в фиолетовом и пара металлических фигурок — в красных кафтанах. Шведских служивых разместил в стороне. Они пока что к цитадели не подошли и портить своим видом полную картинку не должны. Русскую пехоту почти всю разместил по стенам крепости, усилив только отдельно стоящим солдатиком ворота. Летчиков разместил возле главной башни, кто знает, может, и они скажут свое слово. Для бомбардировки неприятельских позиций они пока не годились.

— Жаль, что нет мускулолета, — прошептал Андрей, возвращаясь к окну. Как бы сейчас он пригодился. Ведь в будущем они существовали. Вот только тогда (в его прошлом) эти средства передвижения Андрею не понравились, и он предпочел в качестве увлечения аэронавтикой обычный воздушный шар.

Неожиданно Золотарев вернулся к письменному столу. Взял листок, перо. Макнул в чернильницу и стал рисовать.

Сначала он решил ограничиться дирижаблем-мускулолетом, но передумал. И уже на следующем листке изобразил самолет, передвигавшийся с помощью мускульной энергии, создаваемой человеком (по крайней мере так было написано в одном из справочников, который в прошлой жизни читал Андрей).

Увы, получались у него изображения не очень хорошо.

— Жаль, что я об этом раньше не подумал, — молвил он вслух.

— О чем не подумал, милый? — раздался голос его супруги.

Андрей поднял голову и взглянул на вошедшую Марту. В платье вердепомового[Вердепомовый (от фр. vert de pomme — зелень яблока) — светло-зелёный, цвет незрелых яблок.] цвета, она сейчас больше походила на солдата.

— О чем не подумал, милый? — вновь повторила она свой вопрос.

— Да о мускулолете, — ответил Андрей, — иди, взгляни.

Женщина подошла к столу и взглянула на рисунок. Фыркнула и прошла к окну.