— А куда ж вы бредёте-то, браты? Франция да Бургундия отсель далеконько…

— В землю православную пробираемся. Потому что с католиками жизнь и нищему калике за ад кажется. Простые-то люди многие приязнь являют, за труд наш оделят когда хлебцем, когда кашею да пивом. А вот попы тутошние от храмов гонят, стража панов-рыцарей из градов и весей в тычки берёт, богатеи псами травить норовят… Вот и порешили мы добираться до единоверных: удастся, так на Русь светлую, а коль не удастся — в болгарскую землю: там и люд веры нашей держится и языком сходен.

— А что у вас за труд-то? Ни земли у вас для пахоты нет, ни рукомесла, а в охрану, небось, и не примет никто, даром что биться вы люди привычные?..

— Да ходим, песнопения духовные добрым людям поём, поединки примерные представляем. Беда только — здешних слов мало знаем. Ну-ка, Верещага, давай-ка порадуем доброго пана!

Слепец на ощупь раскрыл свой заплечный мешок и бережно достал… гусли? Верно, самые настоящие, какие в иллюстрациях былин про Садко рисуют! В два голоса под аккомпанемент струнного перебора, Иван с Илейкой принялись плести песенное кружево:

Восстани, восстани, что спиши, что спиши,
Душа нечестива, по что нерадиши?
Придет тебе время: расстанешься с телом
И сможешь спастися лишь верой и делом.


И будут грехами тебя истязати,
И нечего будет тебе отвечати.
С каковым ответом придешь перед богом
В день страшный, последний, сотворша зла много?


Слезами горючими будешь рыдати
И не от кого будет помощи ждати.
Но кто тя очистит, лишь Бог наш единый —
Душе покаянной отпустится милый.

Да уж, какое время — такие и песни!

А с чего им иными-то быть? Вон, мужики эти — за что искалечены, за какие идеалы их однополчане легли в землю Германии, Бургундии, Франции? За Родину? Так уже шестьдесят годов, как Русь под монгольским игом, да и нет её — Руси Великой: есть земли новгородские, княжества Рязанское, Тверское, Черниговское и прочая «мозаика» феодальной раздробленности. До Куликовской победы ещё долгонько, да и будет ли она? Тогда драться пришлось с одним Мамаем, и то кочевники потом сколько раз по русским землям набегами проносились да Москву сжигали? А если кинут против непокорной России не только свои конные тумены, но и тот самый хашар со всей покорённой Европы? Огненной метлой по русской земле пройдут ведь, огненной метлой с железными прутьями…

В мою «легенду» о путешествии дедушки в христианское Царство пресвитера Иоанна, расположенного в глубинах Азии, русичи, похоже, не слишком-то поверили, но в открытую никто из калик сомнений не высказал. Однако Верещага, чей дед, как выяснилось, то ли был некогда в Господине Великом Новгороде в ватаге повольников, то ли знатно попутешествовал с купцами, которые, похоже, нередко и сами не брезговали разбойным повольничьим промыслом, устроил целую лекцию о восточных странах.

— Ежели на всход от Нова-Града водой бежать, то допрежь вотяцкие улусы встретишь. После того злую пермь повстречаешь: ясак с той перми зело худой, а бежать след вельми сторожко! Ибо, — слепец поучительно поднял палец, — та пермь норовлива стрелой язвить из лесу и на походе, и на стане, а наконецники за обыцай зельем травиць. Яко с туей язвы стрельной враз зелье не отсосаць да не прижець, вборзе огневица прикинется, и язвленый во два, много во три дни помре. Дале перми всяка самоядь обитает. А дале всех самоедов — эвены, оленные люди. На всход от эвенов уж никто из православных не бегал. От них на всход мало кого найти можно: одна тундра голая, а совсем на краю земли — горы огненные: не инаце, пекельные пещи под теми горами пышут!

А коль, наприклад, на полудень Волгой бежать, то там за морем Хвалынским персюки живут, а от них на всход, по слухам — сплошь бусурманы трухмены, хинды да катаи, а за ними — хани и прочия языцы сибира. А над всеми ними длани простёрли цари из рода Цингизова.

«Да, Макс, продвинутый народ тут, оказывается, встречается по части географии… Хреновый из меня "штирлиц" получается: "легенда для внедрения", как выясняется, совсем не продумана… Надо выкручиваться — только поменьше брехни: мужики тёртые, почуют».

— Верно говоришь, Иван, да не про всё ты слыхал! И туркмены есть, и китайцы — всё так. А вот после их земель, пустынь да гор, когда пойдут леса дремучие — тайга называются, а по правую руку — степь монгольская, есть великое озеро. Местные люди его Байкалом нарекли. Размером Байкал велик — как море малое, но воды морские — солоны, а байкальская вода чиста, для питья хороша.

Людей там живёт не так много, как в русских княжествах: и русичи, и из других народов многие. Вот в тех-то местах православный народ живёт. И я сам оттуда родом.

— А как же тебя в здешние края занесло-то? — вновь Повала однорукий интерес проявляет. — Понимаю, коль гость ты был бы торговый, аль кметь, яко мы, многогрешные. А то мастером прозываешься, а мастера, как всем ведомо, всё более по своим градам сидят, по сотням, аль, как в здешних местах, по цехам делятся. Что подмастерья меж двор бродят — то слыхать приходилось, да и видать тако же, а вот мастера впервые встречаем!

— Да вышло так… В семье я меньший из братьев: родители выучиться помогли, а вот дело отцовское брату старшему досталось. Купец из меня плохой, с копьём да щитом неловок, в попы-монахи идти — недостойным себя почитаю. Вот и пришлось в путь отправляться, чтоб счастливую долю самому добыть…

— Так в чём мастерство-то твоё, человече?

«Блин, что отвечать-то? Ведь менеджеры в этом мире, слава богу, отсутствуют как явление, до изобретения компов и автомобилей — как до Марса пёхом, с кузнечным делом да лошадьми у меня знакомство более чем поверхностное… Даже навыки чтения и письма, судя по разговорному языку, в этом времени совсем иные. Ничего из того, что умею, тут не пригодится, всего-то и навыков полезных, что умение поесть и поспать. Э, брат! А, пожалуй, и не всё! По части "поесть" я всегда не дурак был, матушка покойная у меня — профессиональный повар, в таких кафе-ресторанах работала, таких людей кормила, что о-го-го! Так что и я сподобился кухонному искусству немного подучиться. Так, решено: буду, шо тот сатирик, "студентом кулинарного техникума"».

— Кулинар я.

— Это что же такое?

— Ну как… Харч сготовить могу, и не просто щи да кашу, а такие блюда, что и князю на стол не стыдно! Из моей стряпни здешние люди не всякое не то что пробовали — и не слыхивали о том!

«И ведь не вру ни слова! Тот же салат "оливье" ни один местный король не пробовал, готов поспорить! А той кашей, которую в средневековой Европе простонародье ест, в наше время свиней кормить постеснялись бы»

— Так вот оно что! Выходит, по-нашему ты кухарь! Однако ж смешно у вас там кухаря прозывают: «кули-нар»! То ремесло славное! Добрый кухарь везде сгоден — и в боярской усадьбе, и в палатах княжьих, и во граде! Что ж ты в такую даль исшед, давно бы место себе приискал?!

— Искал, где люд живёт поспокойнее, да вот сюда и добрался. А то ведь сами знаете: кругом война да разорение простому человеку. Если удастся — в этих местах останусь да своим ремеслом займусь. Может, если сложится по-моему, то и кондитерским делом тоже. Вот, отведайте, да скажите: станут ли здесь подобное покупать?

С этими словами я достал кусок пиленого рафинада из полиэтиленового пакетика, который лежал в набедренном кармане штанов, расколол его обушком ножа и протянул собеседникам.

Недоверчиво повертев предложенные кусочки, калики тем не менее всё-таки отправили их в рот. Как я и предполагал, реакция бывших воинов на редкое в эти времена сладкое лакомство была весьма положительной. Это мы в будущем привыкли к постоянному присутствию сахара на столе — и отдельно — к чаю, кофе, и в качестве ингредиента в рецептуре множества блюд. Даже болеем от его переизбытка: диабет недаром «сахарным» называется. А здесь, насколько я помнил со школьных времён, сахар встречался крайне редко, был привозным из Индии, тростниковым, неочищенным, и стоил он как золото — по весу, а возможно, и дороже золота.

Похоже, мне всё-таки удалось убедительно сыграть свою роль в сегодняшнем эпизоде «внедрения» в средневековые реалии этого мира. К середине ночи всех четверых всё же сморило сном, и лишь холодная роса в качестве утренних водных процедур сумела нас пробудить.

Размявшись после сна и «прикончив» остатки каши из казана и почти все яблоки из моей торбы, мы распрощались с земляками. На память о встрече я подарил странникам три больших куска рафинада, а те отдарились той самой серебряной тарелкой и обрывком серебряной же цепочки в три звена толщиной с гвоздь-«десятку». Пробираться через бывшую Венгрию, ныне — улус Шебайни — на Русь или в Болгарию мне, честно говоря, боязно, в сжигаемую войнами Западную Европу идти — и того хуже. Так что буду стараться устроиться здесь, в относительно спокойной Богемии, среди родственного славянского народа. По крайней мере, в наше время было известно, что здесь ближайшие глобальные потрясения должны произойти лет через тридцать, если не позже. То ли таборитские, то ли гуситские войны чехов против немецких рыцарей-католиков: те ихнего чешского попа сожгли, который обещал всех вином поить, вместо того чтоб пресным хлебом давиться. Как-то так… Вот только убей — не помню, чем вся эта история кончилась. Ну, раз Чехия в двадцать первом веке есть, то наверное наши, славяне, победили. Эх, надо было раньше историю как следует учить, а не уроки прогуливать! А то из всей истории Средних веков твёрдо помню только про феодальную лестницу, короля Ричарда Львиное Сердце, который в крестовом походе то ли утонул, то ли в плен попал, хотя в фильме про Айвенго он с тамплиерами в Англии дрался, да ещё про «вассал моего вассала — не мой вассал»…