Александр Золотько

Слепцы

Глава 1

Засада, вообще-то, дело непростое. Это только кажется, что спрятаться за дерево, дождаться купца или крестьянина с ярмарки, врезать бедолаге по голове кистенем — плевое дело. Махнул один раз рукой — и знай себе, дели добро.

Это дураки так думают. Идут в разбойники и пробуют на этом богатство нажить.

Виселицу они себе наживают, если попадут к княжьим людям. Без суда, словом княжьим. Это если дуракам-разбойникам очень повезет. Если повезет не очень и попадутся дураки в лапы купца, то умирать будут куда как дольше и тяжелее. Ну уж если совсем дуракам не повезет и напорются они на крестьян, то умирать дураки будут долго и тяжко: не отпустят их мирные селяне до тех пор, пока разбойнички всю правду не расскажут, где награбленное схоронили.

Одного за другим будут мужики неторопливо стругать разбойничков в мелкую стружку, с колечками и завитушками. Не всех сразу, а по очереди, не подряд, а начиная с самого сильного. Потом — которого послабше. Ну, и так до самого хлипкого. Только тот и сам все расскажет, когда его черед придет отвечать.

— Вот ты, Хорек, все сам расскажешь, слезами изойдешь, соплями, опять же… — заключил свое рассуждение Кривой, на Хорька между тем и не глядя вовсе.

Единственный глаз Кривого неотрывно смотрел за дорогой, потому что спрятаться в засаде — это еще не самое главное. Нужно еще все видеть и слышать, чтобы вовремя сообразить: нападать на прохожего-проезжего или бежать в лес поглубже, к своей берлоге, до лучших времен.

Хорек все это уже слышал неоднократно и у костра, и когда перебирались они всей ватагой на новое место к непуганым селянам. Сам мог Кривому все это рассказать, но предпочитал помалкивать.

Хоть Кривой и не был самым сильным в ватаге — тот же Дылда был на голову выше и вдвое шире в плечах, — но никто с Кривым не спорил и даже не пытался. Рыбья Морда рассказывал, что три зимы назад, когда сам Хорек еще о ватаге Рыка и не слыхивал, прибился к ним беглый стражник из Камня. То ли он кого порезал по пьяному делу и от буйства характера, то ли на сотника в драку кинулся, обиды не стерпев, только пришел он в ватагу. Привечание вытерпел любо-дорого — даже Дылда его лишь со второго удара с ног сбил, — да только ошибочку допустил через месяц: решил отчего-то, что Кривой ему ножик отдаст сверх положенной доли.

Кривой и отдал. По горлу отдал, по жилам подколенным, да по брюху крест-накрест. Обычай такой вздорный был у Кривого — вроде как печать, чтоб никто не спутал. Или не выжил.

Так что спорить с Кривым Хорек и в обычное время не спорил, а в засаде — первой своей засаде за два года в ватаге — тем более.

Еще с прошлого вечера, когда Рык объявил, что у котла останется Дед, а Хорек пойдет вместе со всеми, в животе у Хорька затлел огонек. Странный такой — вроде бы и огонь, но холодный. Как будто волшебник какой умудрился сосульки запалить.

Хорек как раз хворост принес, сложил в кучу и собрался вновь идти, когда Рык, не поднимая головы от своего тулупчика, который латал у костра, сказал тихо, вроде как про что-то обычное:

— Сегодня, когда в засаду пойдем, ты, Хорек, не забудь потеплее одеться. И ножик свой посмотри. Ну, и рогатину. Все потом покажешь Кривому.

Рык обычно говорил мало, но, когда говорил, ватага слушала. Даже Враль — посреди своей сказки или во время спора с Рыбьей Мордой — замолкал на полуслове. И Кривой не перебивал, а на роже его перекошенной неизменно проступало уважительное внимание.

Услышав вожака, Хорек замер, потом понял, что ему сейчас велено было и для чего, хворост выронил, попытался сообразить, что же раньше делать — переодеваться, лезвие кинжала править или прямо к Кривому идти за советом и приказом.

— Хвороста на ночь не хватит, — пробурчал Дед из-под медвежьей шкуры. — А морозец знатный, да к ночи еще прибавит…

— Тебе одному, Дед, хватит. А то и под шкурами переночуешь… — Рык вытащил из-за голенища нож, нитку с латки обрезал, а иголку спрятал в шапку.

— А как же вы это без меня? — обиделся Дед. — Как без меня? А если что не так? Если твой купец не просто так поедет, а еще с кем-нибудь сговорится? У него ж, Полоз сказал, четверо нанятых, да сам он… Я ж его раньше знал, Жмота этого. Он же поперек себя шире. Он же на реке как-то ватажника у бурлаков одним ударом убил. Тот ему: добавь, против ветра идем, а Жмот — накось, выкуси. И кукишем с размаху ватажнику в ухо, да не в ухо попал, а в висок. Кость височную и проломил. А у нас Враль из села не вернулся. Ты кого с луком на отсечку поставишь? Пацана мокроносого? Или вон Дылду криворукого? Никак без меня нельзя.

— А кто лошадей сторожить будет? — спросил Полоз негромко. — Вдруг волки появятся, пока мы у дороги будем. Или рысь. Мы на тебе товар в берлогу повезем?

— Запряжем Деда — он двужильный, дотащит, — предложил лениво Дылда. — У него и ноги прямые, и руки — дотащит.

— П-п-п-перетащит! — с превеликим трудом выговорил Заика и заулыбался, довольный тем, что быстро сумел справиться с таким сложным словом.

— Я тебя перетащу! — выкрикнул Дед, сорвался и закашлялся, хватаясь за грудь. — На погост. Я вас всех перетягаю на погост!

— Долю потерять боишься, — высказал предположение мстительный Дылда.

Криворукого он еще долго будет Деду вспоминать.

— И долю потерять боюсь! Вы, безголовые, не то что мою долю, все меж пальцев упустите. Жлоб — он ведь скользкий. Ты его вроде прижал, а он вывернется, как рыба, хвостом тебе по морде влепит и уйдет. — Дед распалился не на шутку. — Я полную долю получал, когда ты, дубина, еще без порток бегал с задницей грязной. И половинную, как стременному, мне позорно принимать будет…

— Полную получишь, — сказал Рык. — Полную десятину.

— Десятину? — торопливо переспросил Дед. — Какую такую десятину? Это с каких таких сапог я только десятину получу? Значит, Враля вообще нет, с вдовицей он в тепле забавляется, а его в долю? Хорек по первому разу идет, с него толку, как с шишки шерсти, — и ему долю? Это теперь такая у тебя справедливость? Такая? Я буду на смерть биться, а они за просто так получат?

— Ты получишь полную долю, но к дороге не пойдешь.

— А мне не нужно ничего, — вмешался Хорек. — Я так пойду, я давно уже хотел. И зачем ты, Дед, на меня наговариваешь? Я не слабее тебя… И Полоз говорил, что с кинжалом у меня выходит…

— Выходит! — передразнил Дед, распаляясь окончательно, разве что искры не разбрасывая в стороны. — Выходит!.. А нужно, чтобы входил. Входил куда надо, а не куда попадя. Чтоб с одного удара. Чтоб… Да ты третьего дня кабаненка дорезал, руки тряслись, я видел. Как же ты живого человека убивать будешь.

— Дед! — тихо, но с проступающей в голосе угрозой, позвал Рык, но Деда несло неудержимо.

— Дед-дед… Что дед? Ты мне в сыны годишься, я… Я сам, вот этой вот рукой… — Дед вытянул перед собой костлявую ладонь, похожую на громадную птичью лапу. — Пять десятков убил. И это только в бою, а сколь так порезал, от злости, так и сам не помню. Мне человека жизни лишить как ноздрю высморкать, а десяток — как две ноздри.

— Ты сколько раз за ночь до ветра бегаешь, Дед? — спросил Рык, и Дед вдруг замолчал. — Прошлой ночью я насчитал девять раз от заката до восхода. Не так?

— А что тебе с того? Сколько хочу, столько хожу… Может, меня со смородинного отвара разморило? Мы ж листья смородины заваривали вчера?

— Это тебя, Дед, холодом сморило… — сказал Рык.

— И старостью! — выкрикнул Дылда довольным голосом, будто радостное известие Деду сообщал. — А еще болезнь есть, говорят, когда человек до ветру бегает и бегает раз по двадцать на дню. От этого, говорят, конец сыреет и гниет, потом ноги гниют и слепота приходит… Ты как видишь, Дед? Может, слепнешь, к бесам? Вон, тебе у меня криворукость мерещится.

— Пасть закрой, — Кривой не поленился приподняться с охапки елового лапника, укрытого шкурой, и легонько, вроде как даже с шуткой, похлопал Дылду по щеке. — А то ведь санки вывалятся, чем жевать будешь?

И спор закончился.

Дед замолчал, Дылда замолчал.

Кривой умел говорить убедительно.

И знал, что говорит.

— Вот, казалось, засада, — сказал Кривой. — Чего тут такого? Сиди в кустах да жди. Только чего ждать?

— Купчину жирного, — взрослым голосом ответил Хорек.

Говорил он тихо: Кривой предупредил его строго, чтоб не шумел, чтобы птиц не переполошил.

— Купчину жирного… — повторил за мальчишкой Кривой, поморщившись, будто унюхал тухлятину какую. — И часто они ездят по дороге? Один за одним так и шастают, все прикидывают, как бы им Хорьку на глаза попасться да мошну ему отдать, да каменья самоцветные и вина заморские… Ты у дороги сколько раз караулил, сколько купцов жирных видел?

— А на прошлой неделе? На прошлой неделе обоз шел. Там одних саней груженых было с полсотни. Купцы. И жирные.

— Чего ж мы их не потрошили? — Кривой даже отвернулся от дороги, наставил на Хорька свой единственный глаз и прищурился издевательски. — Мы б уже озолотились, поделили бы фартовую добычу и разбежались кто куда. Чего я еще с тобой тут в лесу сижу, ответь.

— Ну… — протянул Хорек. — Там народу было много… Стражников наемных десятка три…

— Десятка три!.. — передразнил Кривой. — А четыре с половиной не хотел? Это только наемных, а княжеских сколько было? Еще десяток. А десяток бронников сотни наемных стоит. А нас сколько? Девять, это если с Вралем, тобой и Дедом. Соображаешь?

— Соображаю, — кивнул Хорек. — Так надо было собраться с другими ватагами. Месяц назад, еще до Колесова дня, мы ж встретились с ватагой Крученого. Нужно было с ним сговориться. Собрались бы вместе, еще позвали бы… В дальнем лесу есть лесные люди, за речкой… Собраться, вместе обоз остановить…

— Вот ведь дураки, — всплеснул руками Кривой. — Что ж мы у тебя совета не спросили? Такой случай упустили, бестолковые… Пора тебе Рыка сменить. Ой пора, засиделся он, поглупел, мохом оброс. Да и я совсем ума лишился, память потерял. И ведь обидно-то как! Рядом с нами мудрец живет, лошадей чистит, хворост собирает. Мудрец!

Хорек шмыгнул носом.

Понятно же, что Кривой издевается, насмешничает. И что такого глупого сказал Хорек?

Ну и ладно, ну и пусть Кривой говорит, что хочет, а сам Хорек крохоборствовать всю жизнь не собирается. Он повзрослеет, опыта наберется и соберет ватагу… Всех ватажников в округе поднимет, самый большой обоз перехватит. Даже зимний ярмарочный обоз остановит и перетряхнет. О нем песни еще складывать будут…

А Кривой посмотрел-посмотрел в лицо мальчишки и тяжело вздохнул, как у постели больного.

— Нас девять, — сказал Кривой.

— Девять.

— Еды у нас вдоволь, подвалы да овины с амбарами по всему лесу расставлены? Так?

— Нет.

— Стада у нас пасутся — выбирай овцу и жарь, когда захочешь. Так?

— Не так! — повысил голос Хорек, но спохватился и шепотом повторил. — Не так.

— Вот. Не так. Чтобы в лесу зимой прокормить десяток здоровых мужиков, нужно постоянно на охоту ходить. Но мы ведь не охотники! Мы разбойнички, не забыл? Можно, конечно, запасы делать, так мы и не пахари, не бортники.

— В деревню зайти, взять что нужно…

— Правильно. Раз зайдем, два… Деревня-то и кончится. Где ты видел, чтобы в наших деревнях лишняя еда была? Сами они мясо только по праздникам едят. Десять ртов — не прокормят…

Неподалеку раздался оглушительный треск — Кривой замолчал, прислушался настороженно.

— Это что? — спросил шепотом Хорек.

— Мороз это. Дерево на морозе трескается. И мы скоро трескаться начнем.

Разговаривая, Кривой все время прикрывал рот варежкой и строго следил, чтобы Хорек поступал так же. Ветра не было, пар изо рта поднимался кверху, мог и выдать. Но кому здесь пар от дыхания мог ватажников выдать, Кривой не уточнял, а Хорек и не спрашивал.

Что будет нужно, Кривой и сам расскажет.

— Да. О жратве, — сказал Кривой. — Это если только нам тут пастись, искать, что пожрать. А если две ватаги, два десятка оглоедов? Или, как ты удумал, — тысячу ватажников собрать. Как на них напасешься? И у кого брать? У селян? На всю тысячу? Охотиться? Опять-таки на всю тысячу. Все выбьют, выпьют и съедят. А что не добудут, то разгонят. Это если князь или воеводы не всполошатся. А они всполошатся, уж ты будь благонадежен! Тысяча гулящих людишек, да, почитай, возле самого Камня! Князья даром что между собой не ладят, тут быстро сговорятся, к лесу этому самому придут… и хоть так, хоть так, огнем или голодом, а твое войско выгонят в чисто поле и порубят в мелкое крошево. Если ты такое задумаешь, то проще уж сразу на Камень идти приступом. Только и там верная гибель: думаешь, из наших кто-то на стену полезет даже за всем золотом Старого Царства? Или выстоят против конных бронников в открытом бою? Побегут, все побегут. Наше разбойницкое дело такое: подождал в кустах, дождался купца, из самострела стрельнул, от страха обгадившись, и убежал, если купец не навалил кучу больше твоей. Понятно?

Хорек не ответил.

За ночь он промерз насквозь, ноги, хоть и были в валенках да с теплыми онучами, замерзли — пальцев Хорек почти не чувствовал. Но вставать было нельзя, а постукивание валенком о валенок не помогало.

Хорек стащил с правой руки варежку, подул на скрюченные от холода пальцы.

— Ты руки в рукава прячь, — посоветовал Кривой, которого мороз, кажется, не беспокоил вовсе. — В рукава и еще под полу тулупчика. И не трясись. Птицу в неподходящий момент всполохнешь — всем плохо будет. Но особливо тебе. Если засаду сорвешь, лучше к костру не возвращайся. Я сам тебе ноги повырываю и в задницу засуну. Но это я еще добрый, а вот Рык… Так что, учись и терпи. Это главное наше умение — терпеть. Вначале жизнь нашу перекатную, раны тяжелые, потом пытки немыслимые, а потом уж и смерть мучительную. Ты на Деда не смотри: он на моей памяти самый старый ватажник. О нем в других ватагах сказки рассказывают, фарту да здоровью завидуют…

— А он заболел? — спросил Хорек.

— Надеяться нужно, что и вправду он отвару напился и простудился малость… Пройдет.

— А если болезнь мокрая, как Дылда говорил?

— Болячку бы Дылде на язык его трепучий, — прорычал Кривой, приподнял голову и посмотрел вправо, туда, где под елкой лежали в снегу Дылда с Полозом. Видно их не было.

— Вот глянь, как знающие люди в засаду ложатся, — Кривой указал рукавицей в сторону той елки. — Ведь в пяти шагах от нас, а не видать. Только сзади, от чащи, в снегу след. Нам видно, а с дороги — снег нетронутый, безопасный.

Кривой снова ухватился за свой рассказ о правильной засаде.

— Вот смотри — просто, казалось бы. А только все до малости придумано и сделано. Пришли мы сюда до рассвета. Почему? — спросил Кривой и сам себе ответил: — Чтобы случайно на какого безумного странника не наскочить. Ведь увидит, обязательно на постоялом дворе расскажет, спугнет купца. Если бы снежок шел, еще лучше было б — след бы припорошил. Но это мы из лесу шли. А если бы нам пришлось впереди купца по зимней дороге идти, как бы мы засаду ставили?

Хорек не сразу сообразил, что на этот раз Кривой сам себе отвечать не будет, ждет ответа от молодого ватажника.

Солнце, наконец, приподнялось над вершинами вековых сосен — красное, пронзительное. Искры висели в воздухе, плясали высоко над дорогой и гасли, опустившись в тень.

День обещал быть не теплее ночи.

— Возле костра подзатыльник получишь, — пообещал Кривой.

— За что?

— Я тебя спросил?

— Ну, — Хорек спрятал правую руку за пазуху вместе с варежкой, откашлялся, придумывая ответ. — Съехал бы в лес, там бы…

— А след? След в снегу. И с веток бы обрушил снег. Проезжий сразу же заприметит: нету снега, значит, кто-то его свалил. Значит, засада. Значит, тулупчики скидавай, луки наготовь, а ты с остальными лесными кровью и умоешься. — Кривой снова приподнял голову, всматриваясь в дорогу, все еще укрытую тенью. — Тут нужно так — пройти еще шагов пятьсот, сойти в лес да вернуться к хорошему месту, осторожно, чтобы снег не порушить и птиц не переполошить. Залечь и ждать.

— Как мы сейчас.

— Как мы сейчас. А вот, скажем, летом, особенно поутру, то же самое — проехать и вернуться. Почему? — снова спросил Кривой.

— А роса! — радостно заулыбался Хорек. — Если по росе пройти, темная полоса получится. Верно?

— Верно. А если в поле засаду ставить, то где?

— Зимой?

— Зимой в поле засаду не спрячешь, дурья башка. Летом.

— До жатвы или после?

— После.

— За стогами, — ответил Хорек. — Яснее ясного…

— И опять по роже у костра получишь вечером, — засмеялся Кривой своим неприятным бесшумным смехом. — А если я скажу Рыку за что, то он еще и добавит.

— А где ставить? Поле чистое, только стога…

— Вот в поле и прячь. В стороне от стогов. А еще лучше — возьми грабельки, да возле стога и стань, поскреби стерню. Когда человек при деле, так его вроде как и нету — никто не замечает, — Кривой продолжал смеяться, и невозможно было понять: насмехается он или просто веселье на него напало. — Не дуйся как мышь на крупу. Мы с тобой в Камень ходили, возле храма ты мне начал про стражников кричать, а я тебе по роже-то и хлестнул. Помнишь?

Хорек молча потрогал языком губу, теперь она зажила, но память осталась.

— За что я тебе юшку пустил?

— Не знаю. Захотелось…

— Захотелось. Кто ж про наши дела при чужих разговаривает?

— Так там не было никого. На улице пусто.

— Это у храма посреди дня? Дурак ты и ничего больше. Одна сплошная бестолковщина. Уже почти мужик, ростом выше меня, а мозги как у дитяти малого. Вспоминай, кто там был?

Хорек задумался.

— Никого там не было.

— И опять дурак. И снова плюху заработал! Ох, и отведу я душу сегодня! Нищие там были, побирушки. И торговка травами там была. Не увидел? Не слепой, а не увидел. Ты мне спасибо сказать был должен…

Перед глазами Хорька мелькнула тень, Хорек дернулся, скосил взгляд на Кривого и замер. На ветке, близко — рукой подать — сидел снегирь.

Хорек затаил дыхание.

Снегирь крутил головой, но не взлетал, словно и не было рядом людей.

Хорек опустил голову лицом вниз, чтобы дыханием не вспугнуть птицу. Сколько еще снегирь собирался сидеть на ветке, непонятно, но рядом вдруг застучал дятел — снегирь пискнул и улетел.

— Хорошо, — тихо сказал Кривой. — Он не заметил, люди и подавно. Теперь не шевелись вообще — птицы проснулись. Если нас сорока заметит — можно сразу уходить, трещать будет до самой ночи.

Что-то еще хотел сказать Кривой, но внезапно замолчал, прислушался, даже треух с головы осторожно стащил.

Хорек тоже прислушался — ничего. Нет, лес, просыпаясь, звучал. Дробно тарахтел дятел, вдалеке со стрекотом пролетела сорока, белка процокала что-то, рассматривая шишки на еловой ветке. Все звучало гулко, объемисто, эхо с готовностью подхватывало звуки и носило их от поросшего лесом бугра до далекой опушки.

Постороннего шума не было.

Кривой показал Хорьку кулак. Хорек кивнул и снова прислушался. Вроде как что-то звякнуло слева. Еле слышно. Даже эхо не обратило внимания на этот слабый звук.

Точно, еще раз. Будто крохотный колокольчик. И голоса. Тоже еле слышно.

Или далеко еще люди, или говорят негромко, чтобы не переполошить лес.

«Два голоса, — сообразил наконец Хорек. — Слов не разобрать, но точно разговаривают двое: один низким, рокочущим голосом, второй звонко, будто напевая что-то».