Глава 2

Если сказать, что Молчун не любил гостей, это значит ничего толком не объяснить. Молчун гостей ненавидел, если по правде. Каждый новый постоялец вызывал у него приступ ярости, а шумное веселье гостей в обеденной так и вовсе вгоняло в неистовство.

Если подумать, то с таким нравом быть хозяином постоялого двора непросто, а для любого другого так и совсем невозможно.

Молчун — иное дело.

Он любил деньги больше, чем ненавидел гостей, потому нашел в себе силы согнуть свой норов в дугу и даже научился улыбаться, если вдруг ненароком сталкивался с кем-либо из постояльцев лицом к лицу.

Гостю, если он был трезв, от этой улыбки становилось не по себе; а и пьяные трезвели почти наполовину, увидев, как медленно растягиваются под длинными вислыми усами вывернутые губы Молчуна, открывая крупные, желтые, как у зверя, зубы.

Хозяин в этот миг был так похож на волка, что живи он лет пятьдесят назад, его точно прибили бы осиновыми кольями за оборотничество.

Но, на счастье Молчуна, дед нынешнего князя самосуды пресек, подстрекателей повывел, и все шло по закону или по приговору личного княжеского суда. Ну, и поскольку сам князь в оборотней и прочую нечисть не верил, то последний раз за подобное казнили в Камне аккурат сорок пять лет назад.

Да и то не столько за оборотничество, которое так доказать и не смогли, сколько за душегубство и людоедство, пусть даже и угодные старым, бывшим богам.

И еще Молчуну несказанно повезло со слугами.

Сапог и Битый были мужиками расторопными, тертыми, спины гнули легко, а сладенькая угодливая улыбка так просто не сходила у них с лиц, даже когда они своего гостя убивали.

Подобное случалось на постоялом дворе редко — частая пропажа проезжих и ночевщиков привлекла бы внимание, а вот перехватить отъехавшего, догнать его в укромном месте да порешить под видом разбойничков — это делалось многократно.

Битый с Сапогом и к Молчуну попали, уже имея на совести — или что там у них было вместо нее — не одного убиенного, а после пяти лет промысла приобрели сноровку и мастерство.

Когда гость подъезжал к постоялому двору, Молчун уходил в заднюю комнату, а Битый или Сапог бросались к приезжему, принимали коня, провожали в комнату и заодно прикидывали: выгоднее гостя убить или отпустить живым.

С новыми постояльцами, приехавшими после восхода, все было сразу ясно. Нет, деньги, конечно, у них водились — платили за еду и выпивку хорошо, доставали монеты из объемистых кошелей, не таясь, и сдачу особо не пересчитывали. Но было их пятеро. И все они — это Битый и Сапог сообразили сразу — люди бывалые. И, верно, опасные.

Поэтому улыбки слуг стали приторными, спины не разгибались, и даже мальчишку лет пятнадцати из этой компании Сапог и Битый именовали не иначе, как «господин витязь».

Мальчишка краснел, косился на своих попутчиков, но те продолжали пить и есть, громко отрыгивая и гремя посудой.

Одноглазый любил «Поляночку», здоровила предпочитал «За околицей в сумерках», оба петь не умели, посему требовали от самого молодого, чтобы тот пел. Тот и пел.

Голос у него был неплохой, но постоянное «косил поляночку, встретил паняночку» и «за околицей за родимою я гуляю с дубиною» могли вывести из себя любого, кроме Сапога и Битого, конечно.

Вот и трое купцов, решавших, остаться еще на одну ночевку или отправляться в путь сразу, послушав до полудня по десять раз «Поляночку» с «Околицей», расплатились, собрали пожитки и уехали.

И, что самое обидное, даже перехватить их не получалось — гости от себя не отпускали, требовали выпивки и жратвы, жратвы и выпивки. Еще они спросили насчет девок, но девок на постоялом дворе отродясь не было: связываться с этим болтливым племенем Молчун не собирался. Иногда либо он, либо кто-то из слуг ездили в Камень, чтобы позабавиться. И все.

А так, готовили еду Сапог и Битый, посуду мыли Битый и Сапог. И хоть то и другое у них получалось не слишком хорошо, но постояльцы не жаловались: выпивки всегда было много, и стоила она дешевле, чем в том же Камне, где за любую малость драли с приезжих три шкуры. Как-никак Камень — стольный княжеский город.

Но на постоялом дворе Молчуна вино и пиво были не только дешевле, а и в голову били куда как сильнее. Молчун знал толк в зелье, которое в изобилии произрастало в округе. Пусть не дурь-трава, но и стоит не так дорого.

Шумным гостям пока подавали напитки без зелья — еще не ночь, лучше не рисковать. Трое из пяти пили, не обращая внимания ни на что, мальчишка не пил вообще, а вот старший, видный мужик лет сорока, с обветренным лицом и скупыми движениями, вино чуть пригубливал, неизменно понюхав вначале. Каждый новый кувшин Десятник, так называли его приятели, проверял первым, а все остальные сидели и ждали.

Такой обычай был у наемников с Севера — про то Сапог объяснил Битому, потом рассказал Молчуну — и решено было с выпивками не мудрить.

Сразу после восхода приехали эти гости, а к полудню уже казалось, что они живут здесь неделю. И только они. На постоялом дворе и так было жильцов не густо, а тут…

Уехали те трое, которые еще утром сомневались. Потом снялся неожиданно лекарь, приехавший накануне: одноглазый, которому он не понравился, воткнул в крышку стола здоровенный кинжал и посулился к полуночи прийти поговорить, поучить вежливости и обходительности.

Собрались и уехали даже те двое северян, которые приехали около полудня и имели намерение переночевать, пока не вошли в обеденную и не увидели своих будущих соседей.

В общем, солнце еще не коснулось верхушек Ближних гор, как на постоялом дворе остались только Молчун со слугами да проклятые наемники.

— До утра не уймутся, — сказал Сапог Битому, заскочив на кухню за едой. — Жрут и жрут, куда в них только лезет?

— Я бы уже под столом лежал, а они — знай себе пьют… — Битый произнес это с затаенной завистью.

— Ворота закрывай, — Молчун вошел на кухню через заднюю дверь, выглянул в обеденную и сплюнул в угол. — Никто уже не приедет.

— Может, капнешь им в питье? — Сапог мотнул головой в сторону чулана, где хранились все зелья. — Денег у них много, даже змейки видел. На три кольца, между прочим.

— Ворота закрой, — повторил Молчун и тоже задумчиво посмотрел на дверь чулана.

Был соблазн, ой был.

И пора была самая что ни на есть подходящая.

Это летом покойника нужно прятать быстро и поглубже, пока вонять не начал, а зимой, да в такие морозы — любо-дорого. Вынес на задний двор, сложил за поленницей в дровяном сарае — и до самой весны. Можно от тел избавляться, не торопясь, отвозить потихоньку подальше от постоялого двора.

Слуги выжидающе смотрели на хозяина.

— Закроешь ворота, — Молчун прикусил правый ус, и Битый с Сапогом поняли, что решение принято. — И собак выпусти. Всех.

Битый оскалился довольно:

— А господина витязя мне отдашь. Поиграть. Он все равно не пьет…

— Забирай, — разрешил Молчун, расправил плечи и пошел в чулан.

— Слышь, хозяин, — прошептал Сапог из-за плеча. — Ты им водички той плесни, без вкуса и цвета.

— Водичку? — Молчун зло посмотрел на слугу через плечо. — Ты знаешь, сколько она стоит? И где я еще достану? Когда еще приедет тот купец?

— А если проклятый Десятник учует вкус или запах? — резонно возразил Сапог. — Синеглазка горчит, канавник пахнет… сонное зелье сладкое. Не жадничай, хозяин. Сколько там той водички нужно? А у них одного оружия столько… И неплохого, я глянул. Не наших криворуких кузнецов с Севера и из Крепостей работа…

Молчун подумал, еще раз тяжело вздохнул, взял с самой верхней полочки небольшой кованый сундучок, открыл его ключиком, висевшим на шее, достал крохотный пузырек из мутного стекла.

Сколько за него денег содрал купец заморский, вспомнить страшно. Да за такую плату Молчун своими руками десятка два задушил бы.

— Давай вино.

Сапог принес кувшин, поставил на разделочный стол.

— Значит, пятеро их, — пробормотал Молчун. — Малый не пьет, зато здорового нужно считать за двоих. По три капли на пятерых…

Молчун наклонил пузырек над вином, отсчитал пятнадцать капель. Тщательно заткнул пузырек, положил в сундучок, закрыл на ключ и поставил на полку. Прикрыл за собой дверь чулана.

Сапог рассматривал поверхность вина — ровно, гладко, будто и не капали туда ничего. И никто не замечает, когда пьет. Они и в воду подливали, и в похлебку, и в вино тонкое с Юга — никто не унюхал. Одно слово — волшебная водичка.

— А ну-ка, — Молчун постучал пальцем по кувшину. — Понюхай, как оно?..

Сапог наклонился, принюхался.

— Как? — спросил Молчун.

— Никак… Вино и вино, сам же знаешь…

— Знаю. А если водичка того? Испортилась. Она у меня уже почти год, а купец сказал, что год с небольшим отрава действует. Потом, особенно на свету, может и того…

— Может, еще попробовать? — осведомился Сапог.

— Ладно, и так сойдет, — махнул рукой Молчун. — Значит, как снова пить попросят, так этот кувшин им и отнесешь.

— Скоро позовут, — усмехнулся Сапог. — Щенок опять «Околицу» тянет, как закончит, бык прослезится и захочет печаль запить.

— Вот и запьет… — задумчиво произнес Молчун.

Что-то он был не в духе… И сам не смог бы сказать, отчего. Тяжесть была во всем теле — усталость, что ли?

Может, бросить все и уехать к теплому, ласковому, как в детстве, морю? Молчун был родом не из этих мест; сам бы он сюда и не поехал, но вначале война, потом голод, потом мор, как полагается, а потом и Серый всадник, который его спас, но потребовал…

И ведь не отпустит. Не разрешит уехать — лучше даже и не спрашивать.

Стукнула задняя дверь, было слышно, как топает ногами Битый, сбивая с сапог снег.

— Снова сыплет, — сообщил Битый, входя на кухню. — Совсем конец света — мороз и снегопад. Хорошо, что хоть ветра нет.

Он посмотрел на кувшин, перевел взгляд на Молчуна:

— Водичку?

Молчун кивнул.

Мальчишка в обеденной перестал петь.

— Сейчас, — прошептал Сапог.

— Выпивку благородным воинам, — шепотом же передразнил Битый.

Но вместо крика на пороге кухни возник тот самый бык, любитель «Околицы».

— А где это вы все? — поинтересовался он с пьяной улыбкой на лице. — Благородные воины умирают от жад… от жажды, а челядь не шевелится? Хозяин! Хозяин!! — надсаживаясь, заорал бугай в самое лицо Молчуну. — Твои слуги не умеют прислуживать благородным воинам… У господ витязей сохнут глотки, а они… Ты их уволь, хозяин! Выгони прямо сейчас на мороз, пусть знают, что…

Бугай задумчиво посмотрел на свою ладонь. Его лицо вдруг стало печальным.

— Вот этой рукой… — проговорил бугай. — Вот этой самой рукой… Хочешь, я вот этой самой рукой их уволю. Ты мне нравишься, хозяин… А они — нет.

— Где ты там? — на кухню ввалился одноглазый урод со шрамом через все лицо. — Ты куда сбежал?

Он шагнул вперед, но ноги держали не слишком уверенно — урод покачнулся и повис на плечах у Битого.

Тот поддержал уважаемого гостя, улыбнулся с ласковым участием.

— Ты же проспорил! — заявил одноглазый. — Ты сказал, что я не смогу одним глотком…

Одноглазый притянул к себе Битого за шею и громко прошептал ему на ухо:

— Я выпил, а он сбежал… Ты только подумай? Давши слово — терпи, а не давши… Жулик он, вот кто!

— Я жулик? — обиделся бугай. — Это я жулик?

Он протянул руку, схватил одноглазого за грудки и потянул к себе.

— Да я тебе за такие слова, знаешь что?

— Ну что? — спросил одноглазый, шею Битого, однако, не отпуская.

— Я тебе горло перекушу! — заорал бугай. — Одним укусом…

Он шагнул вперед, оскалившись, одноглазый закричал, что таких витязей он похоронил без числа, махнул правой рукой, снеся с печи глиняный горшок, который разлетелся вдребезги с оглушительным грохотом.

— Горло! — еще громче взревел бугай.

— Убью! — кричал одноглазый.

На кухню влетел Десятник, оттолкнув одной рукой одноглазого, не замахиваясь, врезал правой бугаю, как раз под вздох.

Бугай замолчал и полетел навзничь. Если б не Молчун, точно лететь бы здоровяку до самых задних дверей, а так он только обхватил хозяина постоялого двора за плечи.

— Нажрались! — процедил Молчун.

Он еще хотел сказать, чтобы помирились господа витязи, выпили мировую и помирились.

Хотел сказать, но не успел. Перед глазами что-то полыхнуло, а потом погасло.

Все.

— Ты его не убил? — спросил Рык Дылду.

— А чего ему станется? Вон, уже глаза открывает.

Хозяин постоялого двора действительно открыл глаза. Зрачки все еще плавали, не в силах остановиться. Хозяин захрипел, Дылда похлопал его по плечу и отошел.

От легкого хлопка Молчуна почему-то качнуло, он застонал. А придя в себя, почувствовал боль в суставах и запястьях. Его подвесили к потолку, подцепив связанные руки за крюк — раньше здесь висело тележное колесо, на котором иногда зажигались плошки. До пола Молчун не доставал совсем малость, может, ладонь или чуть поболе.

— Вы что, господа витязи? Или обидели мы вас чем? — спросил Молчун.

Десятник подвинул к нему лавку и сел.

— Но мы ничего, добрые люди… — простонал Сапог.

Молчун оглянулся на голос — Сапог, связанный, лежал в углу. Лицо было окровавлено, но то была только кровь из сломанного носа и разбитой губы.

Из кухонных дверей торчали ноги Битого.

— Значит, так, — сказал Десятник. — Тебя кличут Молчуном. Верно?

— Так.

— А меня — Рыком. Может, слышал?

Молчун вздрогнул, оглянулся, выискивая взглядом одноглазого.

— Меня ищешь? — Кривой вышел из-за спины Молчуна, поигрывая своим громадным кинжалом. — Теперь узнал?

Молчун кивнул, он слышал о Кривом, о том, как тот в одиночку отбился от десятка наемных, пятерых уложив насмерть, а двоих оставив калеками. И о том, как Кривой сделал их калеками, Молчун тоже слышал.

— Ты Кривой, — сказал Молчун. — А этот, бык, получается, что Дылда.

— Знает, — обрадовался Дылда. — А вот это у нас — з-з-з…

— З-заика, — представился Заика, зло глянув на Дылду.

— О Хорьке ты еще не слышал.

Молчун покачал головой, глянув на мальчишку, сидевшего на лавке у дальней стены.

— Вас было трое, — Рык говорил спокойно и вроде даже сам с собой. — Осталось двое.

Молчун снова оглянулся на кухонную дверь — ноги Битого не шевелились.

— Очень жаль, — сказал Рык.

— А не вышло у меня по-другому, — развел руками Кривой. — Кто ж знал, что он даже в доме с ножом за голенищем ходит? Я его честно прижал, а он, сука, наклонился — да за нож. И как я только заметил?

— Ну, заметил, — засмеялся Дылда. — Ну, руку бы ему сломал. Или порезал. Так нет — ты ему и горло перерезал, и брюхо, и ноги…

Молчун сглотнул.

— Ладно, — хлопнул ладонями по коленям Рык. — Ему повезло, а вам — нет.

— Это как? — спросил дрожащим голосом Сапог.

— А так, — охотно пояснил Дылда, — он уже, а вы еще. Понял?

Сапог икнул.

— Я знаю способ от икоты, — Дылда подошел к Сапогу, присел. — Тебя нужно испугать. Хочешь, испугаю?

Сапог закрыл глаза и снова икнул.

— Ты человек бывалый, — сказал Рык. — На твоих руках и кровь, и что похуже…

Молчун слушал, даже не пытаясь оправдываться.

Тут нужно было дождаться, когда победитель назовет свои условия. Жалко было деньги отдавать — до слез жалко, но суставы рук болели все сильнее; да еще Битый, так и не успевший износить новых сапог, снятых с проезжего, ясно указывал, что произойдет в случае малейшего сопротивления.

Молчун и сам умел развязывать языки, поэтому прекрасно понимал, что будет, если он попытается молчать или соврать.

«Все скажу, — подумал Молчун. — Обо всем, что здесь и поблизости, — скажу все». А того, что он отправил в родные места с надежной оказией, все одно разбойничкам не достать.

— Тебе Жлоб привет передавал, — Рык внимательно смотрел в глаза Молчуну.

— Жлоб? — переспросил хозяин постоялого двора.

— Ну да, купец из-под Рыбацкой крепости, или забыл?

— Так я напомню, — Кривой похлопал Молчуна кинжалом по щеке. — Напомнить?

— Жлоб? А, Жлоб! Конечно, он только третьего дня отсюда съехал. С самого утра. Вы его ищите?

— Дурак, — без злобы ответил Рык. — Я ж тебе от него привет передаю, значит, видел его позже тебя. Третьего дня видел. И вчера видел. Разговор у нас с ним получился долгий. Он все постоялый двор поминал да тебя. Да еще очень на свою жадность жаловался. Плакал и жаловался.

Молчун обмер.

Это был нехороший разговор. Этот разговор не закончится тем, что разбойники заберут все добро. Тут пострашнее выходит.

— Рык, а давай я с ним поговорю? — предложил Кривой. — Очень я люблю с такими разговоры разговаривать. Очень. Он же, зверюга, под нас убивал. Помнишь? Будто это мы паломников ограбили да кишки выпустили, всем — женщинам, детям… Десять человек, между прочим. Нас же тогда даже стражники пытались найти в лесу. Помнишь? Ведь он, больше некому.

Острие кинжала медленно двигалось по телу Молчуна, оставляя за собой тонкую красную линию. Выступила кровь, потекла вниз.

— Отойди, Кривой. Если он скажет, что мне нужно, умрет быстро. Я слово даю! — Рык словно невзначай положил ладонь на рукоять меча — выходило, что он вроде как на мече клянется, а эта клятва даже у разбойников считалась нерушимой.

— Как знаешь! — пожал плечами Кривой. — Я тогда вон с Хорьком посижу, полюбуюсь, как он тебе врать станет.

Кривой ударил Молчуна, не сильно, но того развернуло на крюке и стало раскачивать. Все поплыло перед глазами — бревенчатые стены, столы, лавки, кухонная дверь, сапоги Битого…

— Я скажу, — простонал Молчун. — Все скажу. Где что зарыл…

— Ты же все понял. И прекрасно знаешь, что никто до самого утра нас не потревожит. И знаешь, как ты не понравился Кривому.

Кривой цыкнул зубом и сел возле Хорька, скрестив руки на груди.

— Пытать будут? — Хорек спросил тихо, но Молчун это услышал.

И увидел, как кивнул в ответ Кривой.

— Жлоб сказал, чью девочку тебе продал?

— Что? — переспросил Молчун.

— Я не буду дважды повторять, — предупредил Рык. — Это первый и последний раз. Тебя Жлоб предупредил, чья девочка?

— Какая девочка? — Молчун заметил, как нахмурился Рык, и зачастил: — Их две было. Пять мальцов и две девочки. Какая из них?

— Той, которой трех лет еще не было. Или ты про одну знаешь, а про другую — нет?

— Ни про кого я не знаю. Зачем? Сами подумайте, господа разбойники. Зачем мне это? Ну, привез, спрятал в подпол, я ему ключ от замков отдал — он так требовал. Детей он туда спрятал. И девку какую-то на этот раз. Говорил, что сам попользуется, а потом на Черную ярмарку… Девку с собой забрал. А что?

— А детей куда дели?

Молчун вздохнул, хотел ответить, но слова застряли в горле.

Рык чуть приподнял правую бровь.

— Их увезли, — выпалил Молчун. — Приехали и увезли…

— Кто увез? Куда?

— Не знаю. Жлоб привез деток, — в голосе Молчуна появилась слеза, — побыл тут дня три. Потом приехали его знакомые, двое — такой высокий мужик, вроде как из Крепостей, и с ним степняк. Мы еще подумали, как это степняк тут, в наших краях, да по морозу… Помнишь, Сапог?

Сапог не ответил.

— Да что ж ты молчишь, Сапог, скажи, подтверди!

Рык, не вставая, взмахнул мечом — словно огнем обожгло бок Молчуна, лезвие скользнуло по ребрам, срезая плоть и кожу.

Молчун было вскрикнул, но вовремя сцепил зубы. Не нужно их распалять. Кричащая жертва, Молчун это знал по себе, возбуждает желание еще придавить, сломать совсем, превратить в грязь и страх.