Александр Зорич, Сергей Челяев
Три капитана
Полувековой истории полета Человека в Космос посвящается — с верой в будущие великие свершения
Он родился капитаном, хотел быть им и стал им.
Александр Грин
ПРОЛОГ
Шел 2614 год.
Степан Марков побил свой собственный абсолютный рекорд по длительности затяжного прыжка с парашютом в кислородной атмосфере.
Неонилла Лунгина — троекратный чемпион России по подводному спорту — пропала без вести на Европе, в Рубиновом Лабиринте.
Сотрудники Тритонской обсерватории имени А.А. Белопольского повторно замерили элементы движения интерстелларного тела ИСТ-2613-97 и повторно не смогли договориться между собой: следует ли считать траекторию ИСТ-2613-97 полностью естественной и невозмущенной, или же тело имеет некоторое малое ускорение, которое невозможно объяснить воздействием внешних сил?
И за рубежом…
Военно-космические силы Европейской Директории получили на вооружение новый линкор «Эльзас», десантный авианосец «Швабия» и авианесущий рейдер «Евгений Савойский».
Индийский авианосец «Рудра» пропал без вести при совершении Х-перехода.
Южноамериканская Директория приняла закон о запрете найма иностранных граждан в военизированную охрану частных и государственных предприятий…
…А я, Константин Сергеевич Бекетов, репортер «Русского аргумента», чертыхаясь и негодуя, взошел на борт космического корабля «Волопас».
ГЛАВА 1
«Волопас»
Апрель, 2614 год
Пассажирский звездолет «Волопас»
Район планеты-гиганта Эмерсон, система звезды Барнарда
Х-переход.
Мой организм отреагировал мгновенно: толчок, словно тебя резко разбудили, соловость и, как следствие, потеря координации — вот мои самые характерные симптомы выхода из Х-матрицы. Понятно, что в таких случаях каждый чувствует себя не в своей тарелке, но я — даже не в кастрюле.
Вот поэтому никогда не бывать мне пилотом стремительного флуггера, штурмовика, например, как мой младший брат Володька…
Что вы сказали? Флуггер не входит в Х-матрицу? Верно! Но авианосец, на котором флуггеры доставляются к месту боя, — очень даже входит!
Так что не бывать мне ни пилотом штурмовика, ни капитаном боевого звездолета, ни, на худой конец, — шкипером этой вот грузопассажирской посудины, только что содрогнувшейся всем трехсотметровым телом, точь-в-точь как ваш покорный слуга.
Индивидуальная непереносимость эффекта Х-матрицы второй степени без возможности корректировки, или просто Х-фобия — это не ерунда, это медицинский диагноз, чертово украшение личного дела. Довольно редкий дефект.
Слава Богу, что природа не снабдила меня первой степенью, превратив здорового мужика в 0,005 % статистики вечно прикованных к одной-единственной планете. Потому что «единица», товарищи, гарантирует летальный исход после прыжка с вероятностью одна вторая…
Крохотная фотокарточка выскользнула из толстой потрепанной книги и грациозно спланировала лепестком забытого, высохшего цветка. Миловидная блондинка грустно улыбнулась мне со стереоскопической картинки, но в ее глазах я успел отчетливо разглядеть легкую растерянность.
Она явно недоумевала: как оказалась здесь? Почему угодила в общество желтых страниц, чертежей АМ-звездолетов, первых люксогеновых движков и звездных карт, обрамленных далекими созвездиями, в мелкой россыпи икринок орбитальных баз и космопортов?
Я, кстати, тоже изрядно удивился. Меньше всего я ожидал увидеть ее фото в недрах капитального труда «От «Молнии» до «Урала». Первый век межзвездных сообщений». И тут она!
Нелли.
Казалось бы, с этим долгим и трудным романом уже покончено раз и навсегда. А вот поди ж ты!
— Ты права. Тебе и вправду здесь нечего делать, Нелли, — пробормотал я. — Слишком холодно, слишком пусто. Слишком одиноко для любви…
Я вгляделся в ее черты, в овал лица… Пшеничные кудряшки, чуть вздернутый курносый носик, придававший ей невероятный, прямо-таки запредельный шарм. Тот, что заставлял огромное количество мужчин как внутри, так и по обе стороны от рукава Ориона непременно оглядываться ей вслед.
— Прощай.
Быстро, чтобы не передумать, я порвал фото на узкие полоски. При этом мое сердце, как ни странно, не разбилось вдребезги. Лишь горький ком подкатил к горлу и начал нерешительно покачиваться где-то возле самой трахеи, точно решая, задушить ли меня сейчас или дать еще помучиться.
Наивный! Любую память можно вытравить временем, как кислотой, а от сердечных переживаний и мук одиночества у меня давно уже есть верное средство — работа. Чего-чего, а ее нехватки человек моей профессии не будет испытывать еще, по крайней мере, две тысячи лет.
Прислушиваясь к мерному гудению систем охлаждения, оперативно приводящих в чувство двигатели судна после завершения Х-перехода, я пристально глядел на обрывки своей прошлой жизни. Это было единственное фото Нелли, оставшееся мне на память, но странно: я сейчас почти не испытывал сожаления.
Всю жизнь, сколько себя помню, я отличался полнейшим равнодушием к вещам, в особенности дорогим или престижным. У меня никогда не было «личного музея», кроме фотоархива, а самым модным визорам с голографией и пространственной акустикой я предпочитал экранчик моего неразлучного планшета, видавшего виды и похлеще криовулканов Эфиальта или катакомб первых апологетов зороастризма на Вэртрагне.
Самые парадные мои одеяния — новенькие голубые джинсы производства тверской фабрики «Орбита» с нашивкой «Труд» на заднем кармане и свежевыстиранная футболка с девизом спецкоров всех времен и народов: «ОСТОРОЖНО! ЖУРНАЛИСТ В РАБОТЕ!»
Таких футболок у меня наберется с десяток, а в правоте этого предостережения я не раз убеждался на собственной шкуре, получив к своим неполным сорока годам пяток вполне приличных профессиональных шрамов. И по счастью, все больше на филейных частях тела — те почему-то всегда в ответе за авантюры горячих голов, которых в репортерском корпусе не меньше, чем в славном осназе.
И еще, конечно, брелок.
Допотопное ПЗУ — постоянное запоминающее устройство — на полупроводниковой технологии, так называемая «флэшка», подаренная мне директором Музея Российской Почты в благодарность за ударный репортаж об их юбилее, который в то воскресенье из-за новостного безрыбья чудом вылез в первые строки инфолент ведущих агентств ОН.
Директор, милейший толстячок с зеркальной лысиной, божился, что это ПЗУ когда-то принадлежало самому Алексею Смагину — легендарному государственному курьеру 70-х годов двадцать второго века — и потому непременно принесет мне счастье, если постоянно таскать его с собой.
К обещанию музейного мэтра я отнесся скептически, но флэшку взял. Не мог не взять. Ее бывший владелец, лучший курьер российской спецпочты, был в числе тех семидесяти шести пассажиров, которые трагически погибли на «Медузе».
История с «Медузой» была темная, до конца так и не проясненная даже спустя пять веков. Когда я к своему глубочайшему изумлению обнаружил на ПЗУ Смагина исправные файлы, то битых двое суток с жаром изучал их, поминутно сверяясь с данными крупнейших открытых библиотек.
Чудак человек! Что ты надеялся там найти?! Уж конечно, все файлы этого удивительного субъекта сразу удалила бы госбезопасность, представляй они хоть какую-то ценность! А не госбезопасность — так цензура.
При мысли о цензуре я непроизвольно скрипнул зубами. Этот скрежет зубовный третий год кряду вызывает у меня всё, связанное с майором Овсянниковым — спецом из Второго управления Генштаба ВКС по прозвищу Цензуро-Цербер. Майор зарубил мне уже добрый десяток термоядерных материалов, настоящих гвоздей на первую полосу любого сетевого таблоида, готового оплачивать мои статьи звонким терро пословно…
Дзинь!
К действительности меня вернул мягкий голос стюарда, извещавшего о расписании очередных стыковок и посадок «Волопаса». Пассажирский космопорт города Громов на Ружене, конечная цель моего маршрута, стоял далеко за серединой списка, и я, машинально сжав в кулаке последний осколок былой любви, в очередной раз чертыхнулся по адресу начальства, не соизволившего забронировать мне отдельную каюту.
Долговато кантоваться до этого Громова получалось…
Вообще-то Ружена — спутница газового гиганта Эмерсон, обращающегося вокруг звезды Барнарда, — расположена совсем близко от Земли, и двух парсеков не наберется.
Х-переход на такие расстояния занимает несчастных три минуты абсолютного галактического времени. Но маневры, друзья мои, маневры…
Взлетели мы из космопорта Русское Взморье, что на Тавеуни, архипелаг Фиджи.
Взлетели довольно резво, но, едва вышли на орбиту, пришлось терять треть суток, принимая на борт еще несколько пассажиров. Мой наметанный глаз сразу определил монтажников-пустотников. О, это могучие демиурги, работающие на строительстве орбитальных заводов! Судя по подчеркнуто культурному обхождению и особой мягкости выговора, все они были харьковчанами.
Затем мы еще битых пять часов ползли до Луны, чтобы там подобрать целых двух пассажиров из купольных городов — Селенополя и Марсопорта. Ровно по одному лицу на город!
