Александра «Альфина» Голубева
Катастеризм
Умирать не так уж страшно, если делать это понемногу.
Грег Иган [«Диаспора», 1998. Перевод — автора книги.]
Да что я, Лермонтов, что ли!
Булгаков [«Необыкновенные приключения доктора», 1922.]
Глава 1
Задача коммивояжёра
У каждой квартиры есть свой запах. Где-то пахнет животными, где-то детьми, лыжной мазью или старостью; но главное — в любом месте, где обитают люди, отдаёт другим человеком. Запах этот нельзя назвать скверным, он — знак предупреждающий, а не запретительный. Жёлтый свет. «Ты здесь гость».
Запах есть у каждой квартиры — кроме, конечно, твоей собственной, ведь собственный запах человек не ощущает.
И однажды наступает странный момент, когда впервые замечаешь, чем пахнет квартира твоих родителей. Позавчера ты жил здесь сам, вчера заглядывал — и она была ещё твоей, а сегодня вдруг, развязывая шнурки в коридоре, улавливаешь что-то эдакое, что даже трудно назвать. Специи? Вроде нет. Пыль? Если и так, то какая-то особая. Может, старые вещи? Пожалуй — но не абы какие, а папино смешное кепи, что он не доставал уже лет двадцать, и на самом деле не кепи само, а запах папы на нём. Его человеческий дух. Он всегда был и твоим тоже, а потом однажды сделался посторонним. А ты стоишь теперь на пороге с вафельным тортиком и удивляешься: как так — вы разве тоже люди?
Отдельные от меня?
Даня уже много лет чувствовал этот запах. Но всякий раз, когда он приезжал к родителям, ему всё равно приходилось снимать у вешалки не только пальто и ботинки, но и гримасу этого удивления — ведь, наверное, удивление только потому и приходило, что навещал он их недостаточно часто.
Он старался быть прилежным сыном, но разве не в том счастье родителя, чтобы твой ребёнок жил полной, интересной, самостоятельной жизнью? А между полным да интересным поди наскреби золотые часы на дальнюю поездку.
— Проходи, проходи, я уже всё приготовила!
На полочке перед зеркалом в коридоре стояли миниатюрные лосиные рога, похожие не то на крылья, не то на многопалые инопланетянские руки, заломленные вверх в мучительном жесте. Впрочем, рогами они только выглядели — на самом деле эту штуковину папа выпилил из дерева. В подарок маме на какую-то годовщину.
Невольно улыбнувшись, Даня натянул на рога перчатки. Он всегда так делал.
Небритое широколицее отражение с хитрым видом натянуло свою пару перчаток на свою пару рогов.
— Данечка, не топчись, давай уже!
Интересно, в какой жизненный момент человек перестаёт называть себя сокращённым именем, подумал Даня, заходя в кухню и обнимая маму, жаркую от плиты. В книгах и СМИ никогда ведь никого не называют по-человечески. Если поверить печатному слову, выйдет, что живём мы в мире сплошных Базаровых, Онегиных и Катерин.
И нет нигде Жень, Женечек и Катюш.
Но сам он родился Даней, Даней отучился в школе и закрыл курсы, Даней стажировался и добрых пятнадцать лет проработал рекламщиком. Даней встретил тридцатилетие, Даней приехал сегодня к родителям в гости. И сколько ни лез он себе в душу, не отыскивался у него рычажок, который надо отжать, чтобы стать уже взрослым и солидным имяреком.
Может, однажды некий взрослый и солидный имярек, рычажок отжавший и зовущий себя по фамилии, встретится ему на жизненном пути — и можно будет узнать, на что это похоже.
Но не сегодня: уж для мамы-то с папой он точно Даня.
Всю жизнь, сколько Даня себя помнил, мама резала прямоугольные торты как круглые: не решёткой, а треугольными кусками через центр. Привычка, если вдуматься, очень странная, выросшая из какой-то старой студенческой шутки; но Дане до сих пор трудно было смириться с тем, что кто-то режет иначе. Как же тогда воевать за самый большой кусок?
Где же тогда интрига?
— И вновь ты не проходишь проверку на ум, честь и совесть, — улыбнулась мама, когда Даня грохнул себе на тарелку самый крупный треугольник. Вафля рассыпалась по морде намалёванного на дне лупоглазого щенка.
— На чужой роток не накинешь платок, — нравоучительно ответил Даня.
— Это выражение про гласность, а не чревоугодие.
— Расскажи подробнее, — жевал Даня. — Чем больше ты говоришь, тем меньше ешь.
Но мама и так не ела. И кофе, не сразу заметил Даня, сварила только на него одного — а сама прихлёбывала какой-то блёклый, хоть и душистый чай.
— Доктор не советует, — перехватила она его взгляд. Смутилась: — Давление. Ничего, сейчас папа придёт…
И сразу стало как-то неловко, будто весь этот уютный домашний пар — не по правде, а на заказ. Хотя почему не по правде? Пьёшь ты кофе или нет, что может быть всамделишней, чем посидеть с сыном на кухне? Пусть бы и с покупной едой, и с заказной — но мало что ценил Даня сильнее, чем устроиться возле плиты, в тепле, отчертившись от внешнего мира и посторонних окном. Он не любил ни кафе с ресторанами, ни официальных ужинов в гостиной.
Кухня — тёплое сердце дома, а кухня родителей всегда остаётся немного твоей, даже когда остальная квартира уже отсохла.
Может, потому что здесь запах еды перебивает все прочие.
— Ты б предупредила — я бы привёз тебе шпината. Или что там полагается здоровым людям.
Скуластое мамино лицо подёрнулось задумчивостью. Она потеребила уголок салфетки в салфетнице:
— Забыла. Ты уж прости. За всем не уследишь. Вот если бы ты с нами жил…
— Мам, — мягко ответил Даня, — я взрослый дядя. Я не могу жить с родителями.
— Конечно! Конечно! — всполошилась она. — Конечно, не можешь, я и не говорю! Просто… ты же понимаешь. Мы совсем не видим, чем ты живёшь…
— У вас же есть мои аккаунты. И в анаграме, и в заппере…
— Да-да, есть! Ты очень интересное пишешь! Конечно. Чепуха это всё. Да и мы далеко от метро живём, тебе было бы неудобно с работой. Ну, если бы только ты не захотел эту квартиру продать, переехать куда-нибудь, хотя, конечно, кто будет с таким возиться, вот ещё…
Мама отлично знала, что Даня работает удалённо, и продолжала мять салфетку.
В молодости Данина мама была очень красивой. Да и папа Данин в молодости был хорош собой. Он преподавал динамическую геологию у неё на курсе. Влюбился в скуластую смешливую студентку — не за академической скамьёй, а в экспедиции на Шпицбергене, когда во время полярного дня у неё выступили внезапно на носу веснушки. Благородно уволился, чтоб без конфликта профессионального с личным; позвал замуж; она согласилась, только с условием, что в её аспирантуру он снова вернётся.
В научные руководители, впрочем, его не взяла.
В молодости Данина мама была очень красивой. Они оба были красивыми, весёлыми, энергичными, настоящими. Ходили в Арктику; оттаявшая тундра вместо штукатурочных стен и венок из ягеля вместо подвенечного платья. На свадьбу папа подарил маме молодого песца, засунув его в болотник, а потом они вместе выпускали эту злющую дикую шавку, чертыхаясь и не зная, как его так вытряхнуть, чтобы он никого не укусил и не пришлось прокалываться от бешенства.
Клочья песцовой шерсти выскребали из этого болотника ещё несколько лет. Может, это ими пахнет родительский дом?
Оба они были весёлыми и энергичными — а потом однажды перестали. Весёлыми, энергичными и геологами ведь бывают только молодые. После же из красивых люди становятся «в молодости красивыми». Пальцы их желтеют, веснушки прячутся за дефектами кожи, а на песцовую шерсть обнаруживается вдруг аллергия. И ездить в тундру стало вроде как не с руки — природа вовсе не спешила привечать по старой памяти тех, с кем прокутила в юности не одну полярную ночь. Мама взялась учить новое поколение тундроведов, благо цивилизация поползла нынче на север и желающие учиться находились. Папа взялся за выжигательный аппарат: для него всегда это было не про изобары с изотермами, а про запах можжевельника и следы воскресших мамонтов в проталинах — и как иначе их вернуть?
Дерево хотя бы пахнет — впрочем, в мастерской почти в центре Питера пахнет оно в основном выхлопными газами.
Как лупоглазый щенок со дна тарелки, вознамерившийся пристроиться поспать, Даня топтался мыслями на месте и кружил вокруг вопроса, как ему так поговорить с мамой, чтобы она перестала делать вид, будто не хочет того, чего на самом деле хочет, и при этом — поняла, что он никак не может ей этого дать.
К счастью, из этических тенёт его выдернул грохот двери. В коридоре завозились, потом по нему прошлёпали тапки, и в гостиную ворвался папа, привычно долговязый и самодовольный. Он улыбался от уха до уха и прижимал к свитеру какую-то картонную коробку.
— А я-то надеялся, что ты вышел в ларёк за картриджами для фильтра и теперь никогда не вернёшься, — обнял его Даня.
Папа был весь как будто пересыпан своей древесной пылью, хотя сегодня не ходил в мастерскую. Наверное, это случилось с ним уже давно, а Даня почему-то только сегодня заметил.
Наверное, он и правда слишком редко тут бывает.
Впрочем, улыбался папа жизнерадостно.
— Коммивояжёры, — развёл он рукой, второй продолжая лелеять коробку. — Поймал меня у самой двери, представь себе! И так удачно… Знаешь задачу коммивояжёра? Задача коммивояжёра: угадать такую квартиру, где тебе не пересчитают все зубы за навязчивую рекламу.