Глаза ее сияли той яркой веселой синевой неба в месяц цветения вишни. В первый миг, встретившись с девушкой взглядом, Дарган подумал, что синь эта соединяется магическим образом с синевой ее платья, с узором из лазурита на карнизах залы, с блеском неба в окоеме стрельчатых окон. Ее блестевшие как шелк волосы, уложенные в простую, но изысканную прическу, золотились надо лбом и делались почти черными ближе к затылку. Но сзади у шеи два завитка — он увидел их, когда она обернулась, — оставались светлыми. Все вокруг мгновенно переменилось. Весь мир стал иным. Эта хрупкая девушка в полутемном прохладном зале приемов вдруг затмила все дворцы и чудеса Альзонии. Он готов был отныне смотреть только на нее, ничего вокруг не замечая.

— Я тебя околдовала, — засмеялась Лиин и коснулась его груди там, где под плотной тканью колета невыносимо жег кожу фамильный медальон.

* * *

Впрочем, Дарган прибыл в столицу не просто любоваться королевским дворцом, который своим великолепием затмевал знаменитые храмы Империи, не бродить вокруг сада ста сосен или купаться в горячих источниках. Его путь лежал к Ашгану, верховному королю-жрецу, самому могущественному и искушенному магу Алкмаара. Получить аудиенцию у Ашгана было делом непростым, но духи предков (как — ведомо только им) убедили короля, что тот должен принять юного сына недавно умершего доблестного воина.

Дворцовая лестница была облицована мрамором и насыщена магией — казалось, что сине-зеленые волны катятся наверх и ведут за собой посетителя в просторный зал со стрельчатыми окнами, такими высокими, что потолок казался недостижимым. Полосы золотого света ложились на мраморный пол, Дарган двигался, как в волшебном эльфийском лесу, в котором он никогда не бывал, но о чудесах которого много слышал. Стволы-колонны заслоняли солнце и отбрасывали фиолетовые тени от одной стены до другой.

Из приемного зала широкая галерея шла в тронный зал короля. Здесь толпились придворные, ожидая, когда их соизволят позвать. Шорох шагов, громкий шепот, там и здесь вспышки магии, которые тут же гасли, натыкаясь на дворцовые барьеры, — суета дворца подавляла и подчиняла. Дарган остановился. Перед глазами все поплыло, как в тот день, когда отец в первый раз попытался научить его заклинанию, концентрирующему магию.

Юноша прислонился спиной к ближайшей колонне. Ему казалось, что холодные равнодушные пальцы ощупывают его лицо и пытаются проникнуть внутрь. Он спешно прошептал охранное заклинание, и мерзкий холод неохотно отступил. Но не исчез, остался неподалеку караулить добычу, как хищный и опасный зверь.

Дарган достал шелковый платок и отер лицо. Пальцы слегка дрожали. И немудрено — не каждый выдержит десятки магических уколов и останется на ногах, пусть это всего лишь проверка дара и силы магических амулетов.

— Дарган из Тагены близ Фундхеры, — объявил церемониймейстер. — Король вас ждет, господин.

Как во сне, миновал Дарган галерею под испытующими ледяными взглядами придворных и вступил в тронный зал. В глазах зарябило от золота и магического янтаря. Пол, опять же янтарный, отражал не хуже зеркал на стенах.

— Слава вам, король-жрец, защитник Алкмаара, хранитель магического посоха, и слава вашим предкам! — Юноша поклонился Ашгану до полу, при этом едва не поскользнулся и не упал, но все же устоял на ногах.

Отражения в зеркалах заплясали, передразнивая.

— Знаю, знаю, о чем речь… — послышался тихий голос.

Он тек, завораживая, как течет утренний холодный туман, заставляя даже самого выносливого путника невольно содрогнуться. И еще так течет предательский песок под ногами, исчезая в недрах ловушки-колодца и увлекая в бездонную яму свою жертву навсегда.

Дарган продолжал смотреть в пол, не в силах поднять глаза на короля.

— Речь о медальоне, который твои предки нарекли «Светом души». Ты носишь его под одеждой, получив в наследство, но не ведаешь, как придать ему силу. Это так?

— Так… — едва слышно отозвался Дарган.

Во рту его было сухо, как в песках Стеклянной пустоши.

— Покажи мне его.

Дарган снял с шеи медальон из белого золота на массивной цепочке и, приблизившись к трону великого мага, протянул Ашгану. Только теперь он взглянул на короля-жреца.

Лицо под золотым обручем короны было недвижно-равнодушным. Тонкий нос, тонкие губы в ниточку, прищуренные глаза. Что в них — не разобрать. Просто тьма — как будто нет ни радужки, ни белков, одни лишь расширенные зрачки, способные впитать в себя все — даже чужую душу. Темно-коричневые одежды, густо затканные золотом, неудобные и тяжелые, как рыцарские доспехи, едва позволяли Ашгану двигаться. В складках окаменевшей ткани Дарган заметил рукоять меча — даже на расстоянии он ощутил, что она заряжена боевой магией. Что вполне логично — политика — это та же война. А где же его знаменитый посох? Ах, вот он, в пальцах правой руки, почти скрыт тяжелыми складками.

— Неплохая работа, несомненно, эльфийская, — проговорил Ашган и после недолгого раздумья дотронулся до талисмана.

Ловкие пальцы вплелись в звенья цепочки, талисман закрутился так, что отблески ударили во все стороны, отразились в зеркалах, вспыхнули в позолоте панелей.

— Отец говорил, что сам бог эльфов Галлеан… — пробормотал Дарган.

Король несколько раз кивнул:

— Слова правдивы, это божественная работа. Но запомни, юный Дарган, бог эльфов подарил твоему роду только форму. Это много и одновременно мало. Возьми его, — Ашган сделал небрежный, едва приметный жест, и медальон вновь очутился на ладони юноши.

— О чем вы, мой король?

— Сам посуди. Если бы это был сильный, заряженный магией артефакт, разве смог бы я взять его в руки и не обжечь пальцы? Но я взял его и ощутил легкий жар — и только. Магия Галлеана хорошо защищает божественный дар от чужого вторжения. Даже я не могу завладеть этим медальоном силой или оставить против твоей воли у себя… Но не более того. Этот медальон не опасен и не силен. Во всяком случае, не так, как хотелось бы. Твой артефакт еще надо наполнить.

— Чем?

— Как его называют в твоем доме?

— Но вы же… Простите… «Свет души».

— Вот именно. Тогда зачем ты меня спрашиваешь о том, что и так тебе известно: именно живую душу и надобно в него вдохнуть. Иначе медальон так и останется красивой эльфийской безделкой.

Дарган вспыхнул, оскорбленный. Он хотел крикнуть, что медальон отец берег как зеницу ока. Но что-то заставило его промолчать, лишь плотно стиснуть зубы.

— Отец твой, и твой дед, и прадед, все-все… — вновь потек холодным туманом голос Ашгана, — берегли эльфийскую скорлупку, но никто не осмелился оставить в нем душу, навсегда запечатать ее в изящной темнице, чтобы дать силу новому артефакту и могущество своему роду. Вот причина, почему твой род, Дарган, не имеет собственной магии, почему вы принуждены подбирать крохи со стола дома Таг. Потому ваш маленький оазис Тагения приписан к Фундхере и даже не обозначен на карте в тронном зале. Пустая скорлупа, пусть даже эльфийской работы, даже божественной работы, мало что значит в Алкмааре. Даже рукоять твоего боевого меча заряжена так слабо, что стража не нашла нужным отобрать оружие, когда ты входил в зал приемов. Что если тебе придется биться? В сражении или на поединке? — Тек, обволакивая и не давая двигаться, голос Ашгана. — Тебе придется полагаться лишь на такую малость, как умение фехтовальщика. Хорошо ли ты владеешь мечом, юноша?

— Отец научил меня… Да поможет мне его дух…

— Да поможет, — отозвался Ашган.

Дарган повернулся на каблуках и, печатая шаг, устремился вон из тронного зала. Связанные на затылке ремешком волосы растрепались и упали на лицо. Дарган был в ярости — хуже всего было то, что Ашган говорил правду. Когда отец перед смертью передал Даргану медальон, то уже с трудом выговаривая слова, прошептал: «Береги этот дар Галлеана, береги „Свет души“. Я бы хотел, но не могу…»

В тот миг юноша не понял, что пытался сказать отец, о чем сожалел. Теперь ему открылся смысл незаконченной фразы. Умирающий хотел бы дать силу талисману, да не решился… Не осмелился поместить в эльфийский медальон свою отлетавшую душу и тем самым наполнить подарок Галлеана магической силой. В миг своей смерти отец мог бы сделать Даргана могущественным магом — но даже смелый воин не решился на вечное заточение ради единственного сына.

— Эй, деревенщина, куда так торопишься! — окликнул юношу насмешливый голос.

Дарган остановился, будто натолкнулся на каменную стену.

Медленно повернулся. Перед ним стоял молодой человек в дорогой одежде — тот же коричневый цвет, что и в наряде Ашгана, только золота меньше. Но рукоять меча заряжена магией так, что вокруг гарды вились синие огненные змейки. Лицо насмешника с густыми черными бровями, орлиным носом и надменным ртом было покрыто темным загаром — но то был не загар крестьянина или купца, загар путешественника или воина покрывал щеки человека, который немало времени провел на Эльфийской границе Алкмаара или на побережье, сражаясь с мерфолками.

— Я был принят верховным жрецом Ашганом по просьбе духа моего отца, — сухо ответил Дарган. — Но с кем, во имя предков, я говорю?

— А-а-а, все понятно, дядюшка все же удостоил тебя чести быть принятым… что ж, он всегда милостив к провинциалам. А говоришь ты, мальчик, с господином Зитааром.

— А ты говоришь с господином Дарганом, — ему в тон отвечал южанин.

— Господин Дарган… ну надо же… уж не хочешь ли ты сказать, что близок к артефакту своего дома настолько, чтобы именоваться господином?

— У меня личный талисман, так что ни у кого я не должен выпрашивать милость.

Дарган начал злиться — прежде всего, на себя за то, что так легко пошел на поводу и вступил в нелепую унизительную перепалку, ну и еще — на этого парня, который вел себя как наглая обезьянка из джунглей Ништру.

Кажется, утверждение, что Дарган обладает магическим артефактом, на миг смутило задиру. Но Зитаар не привык проигрывать сражения — даже словесные.

— Это не тот ли булыжник, что болтается у тебя на шее? — насмешливо спросил Зитаар.

Вновь надевая цепочку, Дарган позабыл спрятать талисман под одежду и выставил «Свет души» напоказ. Какая оплошность!

— Это дар самого Галлеана! — Дарган спешно убрал медальон под колет и рубашку.

— Никогда не слышал, чтобы у дома Таган имелся какой-то особый талисман.

— Не нашего клана, а нашей семьи. Мой отец получил его от своего отца, тот от своего… Этот медальон передается только старшему сыну.

— Ну и чем же он такой особенный, можно узнать?

— Это «Свет души». Он может воскресить человека.

— Вранье! Воскресить никто и никого не может. Даже богиня жизни Солониэль не смогла воскресить своего мужа Галлеана. А Галлеан был богом эльфов. Уж если богам листогрызов не под силу победить смерть, то как твой дурацкий булыжник может вернуть тебе жизнь…

— А как же воскрешающие храмы Империи?

— Уж не воображаешь ли ты, что носишь на груди целый храм? — надменно рассмеялся Зитаар.

В этот миг Дарган почувствовал жжение, что исходило от медальона. Ашган слишком уж принизил эльфийскую магию, — даже не наполненный, магический сосуд обладал изрядной силой, питаясь эмоциями владельца — его яростью, злостью, ненавистью. Или любовью. Дарган тут же вспомнил про Лиин — и почувствовал, что жар, идущий от медальона, мгновенно усилился. «Свет души, сила предков!» — прошептал Дарган простейшее заклинание и коснулся рукояти меча — тут же весь жар перетек из медальона в рукоять — синие всполохи заплясали вокруг гарды его меча куда веселее, чем у Зитаара.

Это маленькое представление заставило племянника Ашгана отступить на шаг.

— Магии у твоего артефакта хватит разве что на один удар, — заметил он уже без прежней надменности.

— Разве этого мало, возлюбленный духами предков Зитаар? — насмешливо спросил Дарган.

И все же в тот миг он пожалел, что отец не решился пожертвовать своей душой, дабы одарить сына великой силой.

* * *

На другой день ранним утром Дарган повстречал Лиин на открытой галерее дома. Маленький внутренний сад с фонтаном был весь розовый в кипени цвета. Слуги выносили столики и ковры в сад, чтобы господа могли провести этот день под пологом прекрасных деревьев. Шепотом сетовали: жаль, что в этом году в доме не сыграют свадьбы, и бросали косые взгляды на Лиин: семнадцатое цветение вишни для невесты считалось счастливым. Но девушка не обращала ровно никакого внимания на дерзких прислужников.

— Подле тебя осталось еще место на ковре, Лиин? — спросил Дарган, замирая от сладкого ужаса, и медальон, спрятанный под рубашкой на груди, обжег кожу.

— Одно. По левую руку от меня, — улыбнулась Лиин.

Ее улыбка была сильней любой магии — так показалось в тот момент Даргану. Она сама была магией, наполняющей медальон. Той магией, что пронизывает розовое кипенье вишневых деревьев, поет жаворонком в вышине, щелкает соловьем в кустах сирени на закате и окрашивает этот закат бесценным золотом и пурпуром.

— Я могу его занять? — Он сам не ведал, как набрался такой смелости. И голос его неожиданно захрипел, как флейта в руках неумелого музыканта.

— Ты этого хочешь? — Она знала силу своей магии — в этом сомневаться не приходилось.

— Я жажду этого, как жаждет глотка воды тот, кто провел весь день в пустыне близ Стеклянной пустоши.

Она засмеялась:

— Ты скор говорить, Дарган. А я…

Она не закончила фразу, помрачнела. И весь мир тут же померк вместе с ее улыбкой. Надвигалась буря, хотя небо оставалось по-прежнему синим.

В галерее загрохотали подкованные медью каблуки. Дарган обернулся и увидел Зитаара. Тот шел по галерее, будто на бой, полы его длинного камзола развевались, рука в кожаной перчатке лежала на пылающей синим рукояти меча.

— Место в саду рядом с Лиин мое! — выкрикнул Зитаар, никого не приветствуя.

— Ни я, ни духи моих предков ничего тебе не обещали, Зитаар, — ответила девушка сухо — как будто швырнуло в лицо Зитаару горсть песка.

— Она ничего тебе не обещала! — воскликнул Дарган, и медальон на его груди вспыхнул так, что свет пробился сквозь плотную ткань и рубашки, и колета.

— Ты поклялась никому не давать обещание до следующей весны… — заявил отвергнутый жених.

Он подошел к Даргану почти вплотную.

— Ты лжешь! — воскликнула Лиин, и краска гнева залила ее лицо, делая его еще прекраснее. — Не было таких слов и таких обещаний. Я лишь посетовала, что этой весной нет рядом со мной никого, кому я бы могла обещать свою руку, и уже вряд ли появится до будущей весны. Ты извратил мои слова, Зитаар! Если ты не понимаешь намеков, скажу прямо: очень хорошо, что я не оставила тебе места в нашем саду. Лепестки нашей вишни пролетят мимо тебя, и ты не вдохнешь ее аромат.

— Тогда и он не вдохнет!

Зитаар выхватил меч и ударил клинком по ножнам меча Даргана. Вызов на поединок! Магия клинков мгновенно заключила меж собой договор.

Слуги в саду, застыв, наблюдали, что творится на галерее. И едва клинок Зитаара коснулся ножен Дарганова меча, как розовые лепестки вишни стаей обезумевших бабочек хлынули на галерею. А слуги повалились на колени и закрыли головы руками.

— Неужели ты думаешь, что твоя дерзость заставит меня полюбить? — спросила Лиин.

— Конечно! И еще я точно знаю: моя победа заставит тебя презирать этого песчаного червя! — Зитаар хотел ткнуть пальцем в грудь Даргана, но тот перехватил его руку.

— Завтра утром… — сказал юноша.

— Я бы предпочел сегодня. Но хорошо, подожду до утра. А утром я тебя убью. Души, покинувшие тела на рассвете, не умеют мстить.

Глава 3

— Прр-и-ивалл с-сейчас… — прошипел голос.

Дарган остановился. Простые воины опустились на песок и застыли. Издали их легко принять за обычных мертвецов: когда они лежат на земле, то лежат не шелохнувшись, ни рука, ни нога не дрогнет, грудь не вздымается, губы недвижны. Армия Мортис остановилась. Пока живые едят и пьют, чистят оружие или спят, богиня смерти заряжает тела бывших алкмаарцев своей энергией. Впрочем, оружие нежить тоже иногда чистит, но это занятие бесполезное — в их руках сталь ржавеет, а ткань и кожа истлевают и покрываются плесенью.

В небе над армией Мортис висят стервятники, неотступно следуя за войском мертвецов. Стоит только нежити остановиться, как птицы тут же пикируют вниз. Стаей накидываются на кого-то из мертвых и пытаются вырвать из тела куски плоти. Инстинкт обманывает птиц: запах говорит, что тела мертвы, и они верят запаху и не верят глазам — многие птицы расплачиваются жизнью за этот обман. Другим пернатым везет больше — им удается выхватить из руки или ноги кусок гниющего мяса и тут же взмыть в небо. Но сколько бы стервятников ни убивали воины нежити, птиц не становится меньше — они неотступно следуют за армией Мортис. Посему, чтобы защититься от падальщиков, особенно во время привала, приходится выставлять караулы. Случается, что у лежащих воинов птицы выклевывают глаза, а иногда попросту обрывают плоть до костей. Поначалу Дарган не понимал, откуда в армии Мортис берутся бойцы-скелеты — потом, наконец, сообразил. Командиры утверждают, что воины-скелеты — это самые крутые вояки, избранники Мортис. Но Дарган подозревает, что эти еще способные двигаться голые кости, — просто лентяи, позабывшие выставить караул.

На север в этих местах практически не отправляют купеческие караваны, главный торговый путь пролегает по Альзону. Вернее, пролегал. Чума истребила торговлю вместе с торговцами. Но совсем недавно по водам могучей реки везли из столицы товары, и дальше — Горговым морем отправляли в земли Империи. Везли фимиам и розовое масло, шелк и сушеные финики, а с берегов Мертвого моря — зеленую и желтую соль, без которой ни одно блюдо не сочтут изысканным. Но чаше всего за море отправляли чеканную посуду, нефрит и яшму — без них в Империи не украсить ни один алтарь.

На север же еще много лет назад алкмаарцы проложили две мощеные дороги, чтобы снабжать гарнизоны нескольких крепостей на границе. Если кто и отправлялся этим путем, кроме солдат да маркитантов, то это мелкие начинающие торговцы, готовые рисковать жизнью на грошовую прибыль. Да еще раз или два в год двигались туда и обратно королевские караваны под охраной стрелков и военных магов — эти проходили по договору через имперские владения в земли Горных Кланов — везли алкмаарские диковинки и ткани, пряности и чернослив в обмен на драгоценные камни и стальные изделия гномов.

— Граница с-с-скоро…

А что там на границе? Только крепости. Свои и чужие. Крепости, которые придется брать штурмом.

Нежить по приказу Мортис пойдет в атаку, не колеблясь.

А Дарган? Нет, страха он не испытывал. Но и желания убивать во имя Мортис — тоже. Да, хуже нет, чем сделать что-то наполовину. Например — умереть не до конца.

* * *

Если Алкмаар построил на границе несколько крепостей там, где имелись глубокие колодцы, то имперцы, которые терпеть не могли пустынь, на своих землях близ границы возвели лишь каменные наблюдательные башни — их покрытые синей черепицей крыши увидеть можно было издалека. На службу в эти места обычно отправляли людей подозрительных. Еретики, грабители и дебоширы в форме имперских стрелков мало отличались от тех, кто форму не носил. Единственное, что совершали они исправно, так это обирали редких путников на дорогах, делая скудную торговлю еще более скудной.