— Где сиська?

Он ткнул на один из эскизов.

— Если не присматриваться, то похоже на сиську. Типа, сиська, только без соска. Вот. Или нет, вообще сосок крупным планом, ну, тот, что на сиське! Понимаешь?

— Нет, это форма шляпы, умещающая в себе название и элемент чаши.

— Сиська прикольней, вот, — произнеся свой вердикт, сисадмин удалился.

Я же стоял у принтера с вариантами «сисек» в руках и думал: зачем живут эти люди?

В четырнадцать тридцать приехал шеф, бросил в воздух «привет» и прошел в свой кабинет. По пути, не касаясь меня взглядом, он резко гаркнул: «Зайди» — и исчез в дверном проеме.

Через минуту, захватив семь своих шедевров, я пошел «на ковер».

В кабинете было прохладно из-за открытого настежь окна. Телевизор и компьютер были выключены. Начальник сидел за большим стеклянным столом, плечом прижимая к уху телефонную трубку. Ослабляя узел галстука одной рукой, а другой набрав добавочный номер секретарши, он потребовал двойной эспрессо без сахара.

— Чего стоишь? — сухо произнес шеф. — Садись.

Я сел.

— Что принес?

— Вот семь вариантов «Чаши».

— Ну-ка. — Он без особого интереса подвинул к себе листы и уставился в них. Повисла тишина. Было слышно лишь тяжелое дыхание толстяка и мат рабочих из открытого окна. Босс рассматривал мои работы с каменным лицом. Рыжеватая редкая щетина, расплывающаяся по мясистому второму подбородку и чуть более густая над верхней губой, напоминала живот эрдельтерьера. Глазки были маленькие, как у свиньи, утопающие в раздутых щеках и презрительно прищуренные. Засаленные волосы рыжего цвета, чуть завивающиеся на кончиках и прилипшие ко лбу от постоянной испарины, тоже не облагораживали его облик.

— Так, так, так… — задумчиво произнес он. — А тебе какой вариант больше нравится?

— Думаю, интересней всего… — Тут меня перебила секретарша, которая принесла кофе.

— Спасибо, деточка! — Босс улыбнулся и аккуратно взял чашку двумя пухлыми пальцами. — Или эта, или вот та, — так и не выслушав меня, сказал он, ткнув пальцем на картинки. — Скорее эта… — Он сделал глоток. Вдох, сопение, выдох. Вдох, сопение, выдох.

— Сегодня опоздал? — причмокивая, поинтересовался жирдяй.

— Кто?

— Ты, — прозвучал сухой ответ.

— Да нет, вроде вовремя пришел.

— А у меня другая информация, — глоток кофе, сопение. — Рабочий день у тебя с девяти?

Я молча кивнул.

— А ты пришел в десять минут десятого. Так что еще раз задам вопрос: сегодня опоздал?

Я улыбнулся, понимая, что фактически он прав, но это слишком похоже на придирку.

— Получается, опоздал, — ответил я.

— Хм… А говоришь, что не опаздывал. Обманывать плохо, ты знаешь? — Меня отчитывали, как первоклассника за двойку.

Вновь сопение и мат за окном, схожий с мыслями, что рождались у меня в голове в тот момент. Так мы просидели с минуту: я — глядя на него, а он — глядя на разложенные на столе листы бумаги.

— В общем, вот этот, — он пальцем отстранил листок от себя и развернул ко мне. — Вот этот.

Я спокойно встал и вышел из кабинета, так как начальник уткнулся в только что включившийся монитор, давая понять, что разговор закончен. Опустошенный беседой, я сел на свое рабочее место.

Стоит ли говорить, что из семи предложенных вариантов он выбрал именно ту «сиську», которая приглянулась дегенерату-сисадмину?

19:40

Я все еще на работе.

Вообще мой рабочий день заканчивается в восемнадцать часов, но я уже не помню, когда уезжал отсюда раньше двадцати. Шеф к этому времени уже отсутствует, как и те, кто мог бы сообщить ему, что я все еще работаю. Опоздал на десять минут — об этом докладывается моментально, а то, что я ухожу на два часа позже, — это не в счет, вот как получается! Видимо, несправедливость стала нормой сегодняшнего дня.

20:10

Открылись входные двери, и в поры моего лица впился свежий осенний воздух. Было уже темно, и грузное небо опустилось почти до самых крыш домов. Над головой шептались деревья, под ногами шелестела листва. Доносились собачий лай и карканье ворон.

— О, прилетели… — улыбнулся я. — Да, ваше время.

Спешащие по домам люди хоть как-то наполняли жизнью городской пейзаж. Несмотря на слякоть и промозглый ветер, я решил прогуляться пару остановок перед тем, как сяду в автобус и проеду оставшиеся семь.

21:10

Вот и мой дом. Серая многоэтажка сливается с небом. Ее окна, как большие звезды, сверкают теплым оранжевым светом; в них видны силуэты вернувшихся домой хозяев. Ужин, телевизор и спать, а утром снова на работу. И так до выходных — день за днем, год за годом, жизнь за жизнью.

21:20

Я дома.

В квартире было прохладно. Я умылся, надел домашний халат и направился на кухню. Мне не хотелось есть, разве что горячего чая и сухариков с изюмом и маком. Я люблю макать их в чай и наслаждаюсь вкусом больше, чем любым тортом с кремом. В этой простоте я чувствую уют, и в такие минуты мне даже нравится, что мне нечем кичиться в жизни.

По телевизору показывали старое выступление Тони Беннетта. Интеллигентность происходящего на сцене согревала меня еще больше. Я уселся в кресло рядом с обогревателем, захрустел сухарями и, запивая их горячим чаем, погрузился в легкий джаз с привкусом мака и изюма. И тут мне в голову пришла отличная мысль — принять ванну! В обыденной суете мы часто забываем о таких приятных мелочах. Мы объясняем это усталостью, занятостью или забывчивостью, изо дня в день ограничиваясь быстрым душем и лишая себя фантастического удовольствия.

В ритме свинга я наполнил ванну, добавил пену, насыпал морскую соль с ароматом цитруса, когда-то и кем-то подаренную, и зажег свечи. Романтика! Это так просто, дело десяти минут, — и вот оно, блаженство!

Я медленно погрузился в удовольствие. Прохладная пена и горячая вода напоминали слоеный пирог: снизу тепло, а сверху холодит и пощипывает от миллионов лопающихся пузырьков. Еле слышный треск — словно убаюкивающий шепот… Я почувствовал, как тяжесть, прилипшая ко мне за день, растворяется в воде. Стало легче дышать.

— Господи, как хорошо! — прошептал я и незаметно провалился в дремоту.

Между сном и явью… Колыбель для тела и свобода для души. Я слышал, что когда человек засыпает, душа или какая-то ее часть покидает тело, отправляясь в путешествие по иным мирам, и сновидения — это отрывки увиденного за время странствий. В момент дремоты, на грани сна можно почувствовать или увидеть нечто сверхъестественное, то, что практически невозможно встретить в состоянии бодрствования. Это пугает и интригует одновременно.

В детстве я часто застревал в полусне. Часть меня уже спала, тогда как другая полностью отдавала отчет в происходящем — как на «физике», так и в «астрале». Я словно контролировал себя в двух реальностях. Так, застревая в этом состоянии, я нередко чувствовал чье-то присутствие и даже прикосновения. И, хотя в момент пробуждения здравый смысл списывал все на дурной сон, где-то глубоко в подсознании я точно знал, что это совсем не так, поскольку есть разница в ощущениях и в послевкусии. На уровне инстинкта человек точно понимает энергию смысла. Сон, каким бы глубоким он ни был, останется лишь сюжетом со смыслом. А бывает бессмыслица, на первый взгляд, которая позволяет чувствовать нечто тонкое и настоящее — то, что заставляет запомнить увиденное и думать о нем. К тому же, если непонятен смысл, это еще не значит, что его нет. К счастью, мы не одиноки в ощущениях, иначе можно было бы окончательно запутаться и сойти с ума от прикосновения с чем-то противоестественным. В общем, именно на таком рубеже я и застрял тогда.

Я лежал, закрыв глаза. В полусне вдруг почувствовал во рту вкус шоколада — густой, чуть горьковатый, но нежный, молочный с кофейным привкусом и еле ощутимым ароматом орехов.

Из крана падали капли — одна в несколько секунд. Я видел удар каждой из них о воду и тягучие брызги, как при макросъемке. С закрытыми глазами я видел всю ванную комнату в подробностях, словно мои веки прозрачны. Похоже, меня нет, и я — лишь комок ощущений…

Горячая вода, еле слышно шипящая пена и капли: кап-кап… кап-кап… кап-кап… кап-кап… Руки и ноги полностью расслаблены, я перестал их чувствовать, как и все тело. Мне нравилось это состояние почти космической невесомости. Состояние спокойствия и комфорта. Тишина вокруг и капли… Легкий гул, словно падают и разбиваются они в большом холле; звук начал летать, стал объемным. Я заметил, что погружаюсь все глубже в мир сновидений, но, как ни старался отключиться полностью, не переставал контролировать происходящее. Осматриваясь в этом пространстве подсознания, я пытался уловить каждый звук, каждое изменение в ощущениях, которые оставались обычными, но воспринимались совсем под иным углом. Словно я смотрел в зеркало под таким ракурсом, что не видел своего отражения, и малейший сдвиг, малейшее изменение наклона — и все вернется в привычное русло. Но я не спешил.

Кап… Кап… Эхом разлетались брызги от падающих капель. Я поймал себя на том, что неосознанно считаю их, понимая при этом, что знаю точное количество, но не могу озвучить, поскольку цифры слишком непринципиальны. Я ощущал намного больше того, что можно измерить простой человеческой мерой. Очень странное чувство: больше свободы, меньше привязанности ко всему окружающему. Я, казалось, мог делать то, что думаю, и даже не думать о том, что делаю. Я ничего не делал, но при этом заранее ощущал полную палитру всех чувств от любого своего действия, которое мог себе представить. Я слышал аромат утра в Альпах, осязал кожу питона на кончиках своих пальцев, чувствовал удушение и давление земли в момент погребения заживо — достаточно было просто подумать об этом.