И уже через неделю знакомства она сказала ему, что никогда не оставит, потому что он, мол, ей послан судьбой. Это было приятно. Несмотря на гложущего изнутри червячка сомнения. Всё-таки Молчуну было не шестнадцать.

Ну как при такой чистоте и наивности она могла работать в «Сучьей норе?». Загадка.

Молчун повесил чёрную форму гвардейца в шкаф, и теперь на нём были выцветшая джинсовая рубашка и неопределённого цвета штаны. В них он когда-то и явился в Питер, разве что поверх была ещё куртка с капюшоном из дублёной кожи, сшитая из нескольких старых вещей, вкривь и вкось. Но прочная.

Пришёл к цивилизации, как он сам думал. К канализации, как оказалось на деле. Вонял Остров. Души тут у многих воняли, не тела. В общем-то, как везде. Но в таком месте, среди древних каменных палат хочешь чего-то иного. Хотя канализация здесь действительно имелась. И туалеты со смывом. Пусть и не у всех.

Жаль, что самые красивые достопримечательности на кауфмановской половине острова. А то сходили бы погулять. Взять хотя бы Биржевую площадь. Или Стрелку…

Попасть туда можно, но замучаешься объяснять на КПП «союзников» цель визита. И пофиг им, что ты с дамой. Туристов нет, простые люди туда-сюда почти не ходят, только по рабочим делам.

Но из-за напряжённых отношений между магнатами, которые особенно обострились в этом году, хуже всего приходилось тем, кто на них работал.

Пока Молчун существовал сам по себе, было проще. Теперь же все знают, что он служит у Михайлова. Поэтому на восточную половину ему путь если не заказан, то осложнён. Может, пустили бы, но только за плату.

Жаль. По Большому проспекту погулять было бы милое дело, там мало населения и лавок, зато есть на что посмотреть в плане архитектурных чудес. Но он разделён почти пополам улицей с диковинным названием «18—19 линия». По левую сторону земля магната Михайлова, по правую — его заклятого друга Кауфмана. А на границе натуральный блокпост, колючая проволока и дежурят «еноты» с автоматами и овчарками.

Мзду не возьмут, как с простого мастерового, потому что это был бы скандал. Пропустят, но весь мозг вынут, а может и обыщут. Совсем не подходящая атмосфера для интимных прогулок.

Можно, конечно, пройтись и по набережной Макарова. Но с Университетской набережной удобнее наблюдать Исакий, там же рядом виднелся шпиль Адмиралтейства. В хорошую погоду открывался красивый вид и на царский дворец Эрмитаж, в котором в революцию расстреляли тогдашнего царя со всей семьёй. Прямо там и убили.

Да, времена всегда были жестокие. И до Войны тоже. Всё это были такие древние довоенные древности, которые даже в голову не вмещались. Но Война была самым жестоким и страшным из того, о чём он знал. Водоразделом, который изменил мир. А всё, что было раньше, превратилось в эпоху легенд и сказок. В которые верилось с трудом, несмотря на кучу книг, газет и другой информации. Просто всё не укладывалось в мозгу.

«Интересно, как жили тогда люди? Во что они верили? Каким представляли будущее? Что думали о том, как будут жить их потомки в 2075 году? Наверное, считали, что мы колонизируем Марс и будем летать по Вселенной на звездолётах». Он вспомнил одну свою знакомую и вздохнул. Мир — ужасное место.

Итак, на этом пятачке, ограниченном одетыми в камень проливами, существовало подобие государства. С центральной властью, денежными отношениями и каким-никаким порядком. Правда, порядок этот был такой, что не каждому понравится. С долговым рабством, соперничеством двух кланов и таким расслоением, при котором верхи жили как короли, а самые низы — хуже, чем снаружи. Здесь проживало примерно двадцать-тридцать тысяч человек, по нынешним временам это много. Правда, не все из них считались полноправными людьми.

Остальной город, как и вся страна… как и весь мир — был погружён во мрак. И считался не городом, а диким местом, таким же диким, как тундра или болота. Там жили настоящие дикари, и тьму разгоняли только редкие костры, где если что-то и жарилось, то совсем не говяжья вырезка.

— Тебе не кажется, что это напоминает преисподнюю? — вдруг услышал Молчун голос Анжелы, который вернул его на грешную землю.

Прямо так и сказала. Не по-простому — «ад», а именно «преисподнюю».

— Ты просто не видела преисподнюю, — хмыкнул парень. — Ад… Ваш город скорее похож на мир, каким его видели древние. В центре, во Дворце и в Небоскрёбе — рай для избранных, для крутых. Здесь, где живут середняки типа нас, — чистилище. В рыбных сараях живут бедолаги-грешники. Это адище. А за Поребриком — тьма кромешная для тех, кого и за людей не считают.

Она ничего не ответила. Видимо, не нашла, что возразить.

— Там не рай, — наконец заговорила девушка, глядя на закат, сама похожая на модель для картины древних художников. — Не рай, а главный круг ада. Инферно. Где живут самые злобные демоны. Мне подруга такое рассказывала… Она служила в Небоскрёбе в комнате для удовольствий. Потом умерла. Ей было лет, как мне сейчас. С ней такое делали, что наш Молот покажется котиком. Там демоны, а здесь живём мы… черти помельче. Ну а за Поребриком просто неприкаянные души. Но ада там нет. И многим там живётся даже лучше, чем здесь.

— Не верю. Я сам оттуда пришёл. И там такое же дерьмо. За очень редкими исключениями.

— Ничего себе. Твои слова… хоть ты и пытаешься казаться обычным мужланом… но ты не похож на своих товарищей, уж извини, — Анжела вдруг повернулась к нему, и её взгляд из-под полуопущенных век заставил его отвести глаза. — Откуда ты взялся?

Она задавала этот вопрос и раньше. Но теперь он был не риторический.

— Ты же знаешь, что с Урала, — ответил Молчун, тщательно подбирая слова. — Мне просто повезло. В нашей деревне было по-другому. Люди жили как люди.

«А не как звери».

— Ну конечно, — недовольно произнесла Анжела. — Это ты опять сказки рассказываешь, да?

И парень подумал, что она права. Всё, что было с ним в детстве, казалось сном.

Нигде в местах, куда он приходил после этого, не было того ощущения мира и покоя — даже не для него, чужака, а для своих. Между собой местные грызлись как голодные собаки за кость даже в тех случаях, когда было выгоднее договориться по-хорошему. Так было и в рубленой без единого гвоздя деревне под Тверью, где правил человек, называвший себя боярином и запретивший в своих владениях электричество. И в торговых городках на Волге, где преступников и попрошаек вешали на плотах и пускали вниз по реке. И в сёлах мордовских, чувашских и марийских, где пели песни на своих языках и молились раскрашенным пням в заповедных рощах (ну а ещё, говорят, кормили этих божков жертвенной кровью). И в мусульманских посёлках тоже. И в кочевых лагерях старателей, которые, как мухи, облепили все крупные развалины мегаполисов. Там всем было плевать на твою веру и народность, потому что было плевать на тебя.

И здесь, среди величественных дворцов и музеев, покрытых мхом и плесенью, рядом с которыми жила человеческая плесень разных видов, — вся эта детская память о порядке и уюте казалась полузабытым сновидением.

Так было везде. Только в книжках нужно защищать слабых от сильных и злых. В жизни, чтобы преуспеть, нужно бить слабых и заискивать перед сильными. И здесь, в цивилизованном месте, это проявлялось только ярче.

А может, не так всё хорошо было и дома? Может, отец и дед действительно в последние годы подмяли под себя посёлок, совсем как товарищ Богданов подмял Сибирскую державу, а товарищ Уполномоченный — свою Орду?

Почему этот Гришка-старьёвщик помог захватчикам и попытался их убить?

«Потому что ублюдок, — в очередной раз сказал себе Саша (таким было его настоящее имя, Молчуном он стал только здесь). — Не ищи сложных объяснений, когда есть простые. Это называется бритвой Оккама. И она нужна, чтобы отрезать все лишнее».

Нет. Отец и дед были хорошими людьми. Потому и были уничтожены, растоптаны. Были… были…

Да пропади всё пропадом! Будь прокляты те, кто его всего лишил! Он обязательно с них спросит за всё, даже если придётся ждать ещё пять лет. Он давно понял, что месть не имеет никакого отношения к справедливости. Она — просто способ напомнить кому-то, что он был неправ. Сильно неправ. Напомнить, даже если при этом заработаешь и свою пулю.

«Лучший способ отомстить врагу — не быть на него похожим», — говорил дед.

Чушь. Лучший способ — это сварить его медленно в кипятке или распять на столбе с перекладиной для ног. Или закопать живьём в землю, или скормить крысам, или посадить на муравейник в степи, все кости переломав.

Да, за эти годы он понял, что мир гораздо сложнее, чем он представлял, живя на всём готовом, как наследник вождя городка Прокопы. Что в нём есть гораздо больше серой краски и полутонов, что бал в нём правят потребности и интересы людей в условиях ограниченных ресурсов, которые заставляют их грызться как зверей в тесной клетке. Что по отдельности почти все… не плохие. Понял, что человека формирует среда, а не человек — среду. Он сам был тому живым доказательством. У него была и кровь на руках… причём не только тех, кто когда-то причинил ему боль, и гарь от сожжённых домов, впитавшаяся в подошвы… Магнаты ещё имели совесть называть эту операцию «Санация» и рекомендовать им тогда не убивать никого без необходимости.