Алексей Фомин

Возвращение великого воеводы

Пролог

Шурик Пудовалов и сам не понял, чего их понесло в эту Сходненскую пойму. Это Димыч всех взбаламутил. Вчера вроде договаривались поехать в Серебряный Бор — отпраздновать окончание сессии. Экзамен, главное, прошел на ура. Препод нормальный попался. Поставил всем и без всяких денег. Собрал зачетки и всем нарисовал. Блаженный, наверное. А может, торопился просто куда-то. Для Шурика это было настоящим подарком судьбы. Он из-за своей долбаной работы и названия предмета выучить не успел. Теоретические основы чего-то там. Цепей каких-то. Подарок — и подарок. Ладно.

Вышли все вместе на улицу, и тут Димыч вдруг говорит:

— Фигли нам этот Серебряный Бор сдался? Не посидишь нормально, не развлечешься. Плавать, что ли? Так плавать и в бассейне можно. Отстой полный. Поехали лучше в Сходненскую пойму. Там кустов много, а людей нет вовсе. Шашлычок забацаем. И главное, никто мозги проедать не будет ни за костер, ни за что другое.

Шурик знал, Димыч там живет рядом, вот и тянет всех, чтоб потом издалека домой не тащиться.

— Какой шашлычок?! Ничего ведь нет с собой — ни мангала, ни шампуров, ни угля, — попробовал возразить он.

— Фигня вопрос. Счас ведерко замаринованного мяса возьмем, а остальное — все на месте. Там же дикая природа, Шурик. Тут тебе и дрова, и шампуры, а вместо мангала пару кирпичей приспособим.

— А купаться?

— Да купайся там сколько влезет. Чего тебе, целой реки мало?

А то не видел Шурик эту Сходню. С берега до берега — переплюнуть можно. А самая большая глубина — по грудь в лучшем случае. Но дело даже не в этом. Просто Димыч своей идиотской безапелляционностью всегда раздражал Шурика. Он бы ни за что не согласился с ним, и вовсе даже не потому, что Сходня — речка-вонючка и таких речек по Москве больше сотни. И даже не потому, что ради такого сомнительного удовольствия надо было тащиться черт знает куда. Он бы не согласился просто потому, что это предложил Димыч. Даже несмотря на то, что все в принципе поддержали Димыча.

Но тут к Шурику подошла Алка Фельц и, взяв его под руку, сказала:

— Да будет тебе ломаться, Шурик. Поехали.

В принципе он на Алку глаз давно положил. Но опять же работа. В универе Шурик бывал нечасто. Короче говоря, с Алкой они существовали в противофазе. И тут — такой аванс…

Сходненская пойма действительно оказалась симпатичным местечком: дикая природа, петляющая там и здесь речка и полное отсутствие посторонних глаз. По крайней мере, сегодня — в будний день. К тому же если учесть, что вся эта прелесть находится в глубоком овраге, из которого ни вы не видите город, ни город не видит вас, то создается полная иллюзия уединения и погружения в мир природного естества. Короче говоря, неплохое место и для шашлыков, и для прочих радостей жизни.

Когда с шашлыком и купанием-окунанием в основном было закончено, часть народа как-то незаметно рассосалась по окрестностям, оставив остальных баловаться пивасиком у потухшего костерка.

— А где это народ? — поинтересовался Шурик, ненадолго отходивший по естественной надобности.

— Гуляют… — как-то неопределенно ответила Алка.

Димыч запустил руку в коробку и, пошарив там, вытащил оттуда банку.

— Будешь? — предложил он Алке.

— Спасибо, Димыч, но мы лучше с Шуриком тоже прогуляемся — поищем место для купания получше. Здесь мелковато.

Шурик понятливый, ему не надо повторять дважды. Он подал Алке руку, и они вместе отправились гулять.

— Подходящее местечко, — сказала Алка, когда они, порядком отойдя от своих, вышли на большую поляну, круто сбегающую к самой реке.

Они спустились вниз, и Шурик даже шагнул уже в воду, когда Алка отняла у него свою руку.

— Ты чего? — не понял Шурик. — Глубину не будем смотреть?

— Что-то мне расхотелось купаться. Давай лучше здесь посидим. — Алка постелила на траву покрывало, неведомо откуда взявшееся у нее, и, опустившись на него, шаловливо поманила Шурика пальчиком.

Шурик не дурак, он сообразительный. Он сразу же плюхнулся рядом с Алкой, решительно обняв одной рукой ее за плечи, а вторую пристроив на ее загорелом, гладком бедре. Он еще не успел подумать о том, как ему действовать дальше, как Алка, обхватив его руками за шею, впилась в его губы страстным поцелуем и, мягко заваливаясь на спину, потянула его за собой. Тут уж Шурик сообразил, что пора ему взбираться на Алку, что он с успехом и проделал.

В этот самый момент, который смело можно назвать ключевым, она наконец оторвалась от его губ и мечтательно вздохнула:

— Ах, Шурик…

Слушайся Шурик Алки и своих инстинктов, и все бы у него было замечательно. Но он, вместо того чтобы неотрывно смотреть ей в глаза и шептать всякие милые глупости, зачем-то поднял голову вверх и глянул на поляну. Наверное, черт его попутал.

Над поляной, на фоне буйной зелени окружавших ее кустов и деревьев вдруг возник прямоугольник… Экрана? Нет, скорее это была голограмма. Желто-серая каменистая пустыня. И тут из этого прямоугольника-голограммы на поляну выпрыгнул абсолютно голый мужик. Вроде тоже голограмма. Ну практически как живой. Шурик так увлекся созерцанием этой необычной картинки, что, совершенно позабыв об Алке, придавил ее к земле всем весом своего немалого тела.

— Эй, Шурик, ты очумел? — барахталась Алка, пытаясь выбраться из-под столь неадекватно ведущего себя молодого человека.

Но Шурик не обращал никакого внимания на ее попытки спихнуть его, полностью сосредоточившись на необычной голограмме. Прямоугольник с пустыней вдруг свернулся, а голый мужик, оказавшись на поляне, интенсивно осматривался, словно оценивая обстановку. «А с чего бы тут голограмме взяться? Точно не голограмма, — наконец-то сообразил Шурик. — Живой мужик!»

Меж тем мужик, быстренько оглядевшись и словно обнаружив то, что искал, сорвался с места и побежал.

Взяв старт из положения лежа и едва не угробив при этом несчастную Алку, Шурик пустился за ним вдогонку. Преодолев в два прыжка наклонную часть поляны, он вновь увидел бегущего трусцой голыша и двух полицейских, бредущих ему навстречу. «Ну, счас они его…» — радостно подумал Шурик. Но голый мужик спокойно протрусил между ними и скрылся в кустах. Шурику даже показалось, что один из них отдал ему какой-то пакет. «Что за фигня», — возмутился он и решительным шагом направился к полицейским.

Он уже был в двух метрах от них, когда у одного сработала рация:

— Третий, третий, как у вас?

— Объект прошел, встречайте, — ответил полицейский.

— Вот голый мужик… — Шурик указал пальцем на кусты, в которых тот исчез. — Вы его видели? Он в воздухе материализовался. Возник из ничего. Надо с ним разобраться.

— Ты видел что-нибудь? — спросил один полицейский у другого.

Тот лишь недоуменно пожал плечами.

— Мало ли здесь голых бегает, — сказал он, обращаясь к Шурику. — Да вы и сами, уважаемый, не очень-то одеты. — Это была чистая правда, ибо из одежды на Шурике были одни лишь плавки.

— Но как же… — принялся кипятиться Шурик. — Мужик… Голый… Из воздуха прямо… Проверить бы…

— Предъявите ваши документы, — жестко потребовал полицейский.

— Но… — смешался Шурик. — У меня там… — Он махнул рукой. — Мы компанией отдыхаем…

— Компанией?.. А вы знаете, что Сходненская пойма — это памятник природы? Что это — заповедная зона? Что здесь нельзя разводить костров, мусорить, и… много чего другого тоже нельзя? — еще грознее спросил полицейский. — Может быть, вы штраф заплатить хотите?

— Извините, но… — промямлил Шурик.

— Ладно, на первый раз мы вас прощаем. Идите и не попадайтесь больше на глаза, не то в следующий раз и штрафом не отделаетесь.

«Что мне, больше всех надо?» — подумал Шурик и, развернувшись, поплелся к Алке. Та встретила его пристально-испытующим взглядом.

— Понимаешь, Ал, мужик из воздуха материализовался, — принялся оправдываться он, торопясь и потому глотая окончания слов. — Тут менты… Я им — мужик из воздуха… А они мне…

Алка свернула покрывало и, сунув его под мышку, решительно направилась вверх по склону. Наверху остановилась и, обернувшись к Шурику, сказала как отрезала:

— Я, Шурик, думала, что ты просто со странностями. Теперь вижу: ты — ну полный придурок.

I

Свободного пространства уже практически не оставалось. Душная шершавая темнота заплела ноги и руки, сдавила грудь и мягкой варежкой легла на нос и губы. Дышать стало нечем, перед глазами поплыли яркие разноцветные круги. «Так сдуру и умереть можно во цвете лет!» — вспыхнула паническая мыслишка, будя заторможенный мозг.

Сашка резко рванулся, всплеснул руками, стараясь оттолкнуть душившую темноту, и… открыл глаза. Лицо его утопало в пухлой перине, а сверху голову прикрывала большая, тяжелая подушка. Сашка отпихнул ее в сторону и, повернувшись на спину, сел в кровати. Первое, на чем сфокусировался его взгляд, — это счастливая, улыбающаяся физиономия Фленушки-Гертруды.

— Добро ли почивали, государь мой? — певуче произнесла она и совершенно по-хозяйски присела на край Сашкиной кровати.

Рассеянным взором Сашка обвел комнату, в которой он только что проснулся. «Ага, Фленушка. Значит, это все-таки четырнадцатый век, хотя комната… Нет, это точно не Ольгина спальня. Да и на любую другую комнату в ее доме эта комната не походит. Откуда б Ольге взять столько денег, чтобы затянуть все стены тисненной золотом кожей да завесить их фламандскими гобеленами?»

После похорон Мамая и Микулы Сашка вместе с Ольгой отправился в ее имение, в Тушино, и зажил там спокойной, вольной жизнью штатского человека, свободного от каких-либо обязательств перед государством и лицами, его представляющими. Князь Дмитрий, сразу же после одержанной его войском победы прозванный придворными лизоблюдами Донским, удалился в свою столицу Кострому праздновать, торжествовать и одаривать великокняжескими милостями приближенных. Его милости (по вполне понятной причине) Сашку нисколечко не интересовали, так что следовать за великим князем он посчитал для себя необязательным. Дмитрий же, по своему обыкновению, вспоминал о своем великом воеводе лишь тогда, когда в нем возникала крайняя нужда.

Задание Лобова Сашка с треском (как он сам считал) провалил — ищи теперь Некомата по всему миру, как иголку в стоге сена. Ни одной ниточки, ведущей к нему, у Сашки не осталось. Так что и с этой стороны никаких срочных дел у него не было. Можно (и нужно) было возвращаться домой, в двадцать первый век. Там его ждали Лобов и новое задание. Новые путешествия во времени и новые схватки с теми, кого Вещая Гота назвала «слугами дьявола». Ничто его больше не задерживало в четырнадцатом веке.

Но это как посмотреть. Конечно, если считать любовь причиной мелкой и несерьезной для того, чтобы начать манкировать интересами дела, тогда, конечно… А если принять во внимание, что настоящему мужчине его любимая дорога не меньше, чем Родина, то… совсем даже наоборот. Целых три дня Сашка колебался, раздираясь душой между чувством и долгом. Решение пришло неожиданно и как-то само собой. «Ну, побуду я с Ольгой месяц, а в двадцать первом веке это — примерно одни сутки. Парадоксы времени. Да за одни сутки ничего, считай, там и не изменится, — пришла в исстрадавшуюся от сомнений Тимофееву голову спасительная мысль. — Вон уже сколько веков эти гады у нас, на Земле… И ничего, держимся. А тут — один день. Зато я с Ольгой хоть по-человечески попрощаюсь».

Счастливый месяц, полный любви и неги, который вполне справедливо можно было бы назвать медовым, пролетел как один день. Печальная необходимость расставания с возлюбленной вновь возникла перед Сашкой. «Какого черта! — разозлился он сам на себя. — С чего это я решил, что Лобов зашлет меня в другое время? Да у нас и привязки материальной нет нигде больше, кроме как здесь. Да и… Даже если Лобов придумает что-нибудь новенькое, все равно буду настаивать, чтобы вернуться именно сюда. С тем же успехом я этого Рыбаса-Некомата могу и здесь искать…» Решение было принято, и оставалось только подготовить Ольгу к предстоящему расставанию. Сашка надеялся, что оно будет недолгим, но все же…

— Оленька… — начал он в одно прекрасное осеннее утро, когда они, проснувшись, едва успели поприветствовать друг друга легким утренним поцелуем.

— Да, милый…

— Оленька, мне нужно на некоторое время тебя покинуть.

— Ты хочешь вернуться на службу? Поехать к матери? Отправиться на охоту? Иль еще куда-нибудь? — забросала она его вопросами. — Не беспокойся, милый, я готова следовать за тобой всюду. Быть рядом с тобой иль в отдалении, как скажешь, но лишь бы видеть тебя каждый день, каждый час, каждую минуту.

— Нет, Оль, это не совсем то… — Сашка наморщил нос и почесал пятерней затылок, мучительно соображая, как преподнести женщине, живущей в четырнадцатом веке, информацию о путешествиях во времени и трансформациях в духовно-нематериальном мире. Скажешь правду — получишь, вполне возможно, весьма неожиданную реакцию. Что-нибудь наврешь… Нет, врать любимой женщине Сашке совсем не хотелось. Поэтому, слегка поразмыслив, он выбрал единственно верный (как ему показалось) путь — путь недомолвок и полуправды. — Ты, наверное, знаешь, еще пять лет назад я был… дурачком. Слышала?

Ольге говорить на эту тему, похоже, было не очень приятно, поэтому она всего лишь утвердительно кивнула, не сказав ни слова.

— Ну я так и думал, что найдутся доброжелатели — просветят, — непонятно чему обрадовался Сашка. — Так вот… И не дурачок я вовсе. Это болезнь у меня такая. Просто я начинаю плохо говорить, слюни иногда пускаю и… соображаю туговато. Но я все понимаю! Надо мне только тщательно все растолковывать. Понимаешь?

Ольга вновь утвердительно кивнула, внимательно глядя на Сашку.

— Ну вот… — Он сделал небольшую паузу и судорожно сглотнул слюну, от волнения скопившуюся во рту. — Я чувствую, что болезнь ко мне возвращается. Нет, нет, ты не подумай, — испугался он, — это не навсегда, я знаю. Может быть, несколько дней, месяц, ну, год, в конце концов… Но я обязательно вновь стану тем человеком, которого ты любишь. — Ольга молчала, словно завороженная, сосредоточенно глядя Сашке прямо в глаза. — Нет, конечно… Если ты против, я сегодня же уеду к матери…

Все так же молча Ольга стремительно кинулась на Сашку и, обхватив его руками за шею, стиснула в своих объятиях.

— Тимоша, любимый, — зашептала она ему на ухо, — никуда не уезжай, оставайся со мной. Я от тебя не откажусь, несмотря ни на какие болезни. Дурачок ты иль разумный — ты мой. Я останусь с тобой, даже если придется ждать сто лет, пока к тебе вернется разум.

— Ну ладно, ладно, Оль… — уже несколько успокоившись, принялся отпихивать ее от себя Сашка. — Совсем задушила… — Ольга отпустила Сашкину шею, но с него так и не слезла. — Так вот, — продолжил он, — завтра болезнь у меня опять начнется. Сегодня я весь день еще буду обычным, лягу спать, а проснусь завтра… больным. Понимаешь?

Не произнеся ни словечка, Ольга вновь заключила его в объятия и впилась в губы долгим, хищным поцелуем.

Уже ближе к вечеру Сашка в конце концов взмолился:

— Слушай, Оль, может, перекусим чего-нибудь, а? Жрать хочется невыносимо.

— А любовь? Разве ты не сыт ею? — довольно промурлыкала Ольга, потягиваясь в кровати всем телом, как большая сильная кошка.

— Сыт, конечно… — смущенно промямлил он. — Но щец мясных с мозговой косточкой я сейчас, наверное, целый котел навернул бы. И вообще… С чего это ты сегодня завелась? Я ж тебе сказал, что у меня завтра с головой плохо будет. А с этим делом… Очень даже и ничего. Может, даже лучше, чем обычно.

Ольга рассмеялась, чмокнула его (на этот раз по-матерински — в лоб) и наконец-то выбралась из постели.

Распрощался Сашка со своей любимой в принципе так, как и хотел, — спокойно, не торопясь, разъяснив ей (по возможности) суть происходящего. Заснул глубокой ночью, приобняв свою любушку, Тимофеем Воронцовым-Вельяминовым, а проснулся поутру в лобовской лаборатории Александром Ремизовым-Ракитиным.

— С возвращением вас, Александр Вячеславович, — улыбаясь, приветствовал его Лобов. — Поздравляю с завершением сорокадвухсуточного слиперского полета и установлением абсолютного рекорда в этой области человеческой деятельности. Если не считать возвращения на пару часов на девятые сутки, то полет можно считать непрерывным. Что я и приказываю делать!

— Служу Отечеству, — ухмыляясь, ответствовал Сашка.

— Да будет вам ерничать… Как дети, ей-богу, — одернула их Вера, просматривая показания приборов. — Потрясающе! — воскликнула она. — Впечатление такое, как будто молодой здоровый человек проснулся после обычного восьмичасового сна! А как самоощущение, Саша?

Сашка поднялся и сел на кушетке, опустив на пол ноги.

— Кушать вообще-то хочется, — тоном капризного ребенка пожаловался он.

Все трое рассмеялись. То, что начиналось как эксперимент и продолжилось как боевое задание, наконец-то завершилось. И завершилось, судя по всему, успешно. По крайней мере, без ущерба для здоровья главного действующего лица.

— Ну-ну, полегче, — оборвав смех, предупредила его Вера. — Тебе, герой, сейчас даже ходить придется заново учиться. — И добавила, обращаясь уже к Лобову: — Роман Михайлович, я все-таки считаю, что реабилитацию лучше проводить на загородной базе. Тем более что там и бассейн небольшой есть. Да и… Сами говорили, что продолжать работу на «Микродвигателе» становится опасным.

Сашка с удивлением поглядел сначала на Веру, потом на Лобова.

— Да… был тут у нас… Один не очень приятный момент, — объяснил Сашке Лобов, поймав его взгляд. — Поподробнее я тебе потом об этом расскажу.

— Теперь, когда Саша вернулся, нам незачем держаться за эту церковь, — продолжала Вера, видимо, имея в виду храм, в котором находилась могила Осляби и Пересвета.

— А я уже ее и не использую, — поддержал Веру Сашка. — Я теперь как выхожу из портала, так уже и сам чувствую, куда мне двигаться.

— Что ж, — согласился Лобов, — тем лучше. Будем перебираться на загородную базу, а с Ниной Федоровной решим вопрос потом. А пока и она пусть отдохнет.

В конце девяностых один из благодарных клиентов рассчитался с Лобовым бартером. Сделка была выгодна для обеих сторон. Счастливый директор одного из калужских заводов, которому Роман Михайлович помог сохранить завод в собственности, рад был избавиться от надоевшей ему «социалки», а Лобов приобрел, таким образом, отдельно стоящий корпус санатория-профилактория одного из калужских заводов. Земельный участок вокруг здания был не очень велик, но для прогулок под сенью кленов и лип его вполне хватало. Оставшуюся территорию санатория владелец впоследствии распродал под строительство коттеджей, впрочем, как продал он и сам завод, перебравшись на ПМЖ то ли в Лондон, то ли в Ниццу, а то ли и еще куда-нибудь подальше.

Лобов же за прошедшие годы обнес участок высоким забором (как же в России без забора-то?), подремонтировал здание и завез туда кое-какое оборудование, превратив, таким образом, бывший заводской профилакторий в весьма приличный реабилитационный центр, пригодный и для работы со слиперами, и для их реабилитации, и для проживания полутора десятков человек. Одна беда — находилась вся эта прелесть далековато от Москвы. Каждый день туда не наездишься, вот и приходилось использовать для работы лабораторию на «Микродвигателе». Но случай с Ракитиным был исключительным: сорок два дня — это вам не шутки. Здесь восстановлением работоспособности организма необходимо заниматься со всей серьезностью. Собственно, именно для таких случаев Лобов и готовил свою загородную базу.