— Разрешите один вопрос, Владимир Панкратович? — подал голос Кесаев.

Сазонов внимательно посмотрел на него.

— Вопросов у тебя, я думаю, не один и не два. А время идет. Поэтому давай все потом, в рабочем порядке. Формируй группу и езжай в Ростов. Местные товарищи тебя встретят, введут в курс дела, окажут всяческое содействие, я об этом позабочусь.

— По подбору кадров я полностью самостоятелен? — спросил следователь.

Генерал кивнул.

— Конечно. Единственное — возьмешь капитана Витвицкого…

Кесаев поморщился, словно съел целый лимон.

— Кого?! Этого болтуна, из НИИ МВД который? Ни за что. Зачем мне гиря на ногу?

Сазонов мгновенно потерял спокойствие, в голосе его лязгнула сталь.

— Я что тут с тобой, в бирюльки играю?! — он встал, подошел к окну, за которым шумело Садовое кольцо. — Это приказ! Дело на контроле в Политбюро! Там детей убивают, а милиция три года возится.

Кесаев развел руками.

— Да Витвицкий-то тут при чем? Тоже мне, нашли Шерлока Холмса…

— Холмса не Холмса, а нужно использовать новые методики, особенно если старые не работают. Психология преступника и все такое прочее… Ну, ты же помнишь тему его диссертации… — мужчина вернулся к столу.

— Владимир Панкратович, но это же теория! Как это мне поможет?

Генерал сел в кресло, отпил остывший чай из стакана в серебряном подстаканнике.

— Поможет, поможет, Тимур Русланович… Ты Стругацких, «Жука в муравейнике», читал? Помнишь, как там сказано…

Сазонов отставил стакан, поискал среди бумаг на столе, нашел нужную.

— Вот, я выписал даже: «И если в нашем доме вдруг завоняло серой… мы обязаны предположить, что где-то рядом объявился черт с рогами, и принять соответствующие меры, вплоть до организации производства святой воды в промышленных масштабах» [Стругацкий А., Стругацкий Б. Жук в муравейнике. М.: Изд-во Лумина, 1983. // Новость вам эту // Скажу по секрету: // Лондонский мост обвалился! // Да-да, моя прелесть, // Да-да, моя прелесть, // Взял да вдруг обвалился! // Если из бревен // Он был построен, // То бревна, наверное, сгнили! // Да-да, моя прелесть, // Да-да, моя прелесть, // Взяли и попросту сгнили! // А если был он // Из камней возведен, // То камни, должно быть, истерлись! // Да-да, моя прелесть, // Да-да, моя прелесть, // Взяли и просто истерлись! // А если из стали // Его воздвигали, // То ржавчина сталь эту съела! // Да-да, моя прелесть, // Да-да, моя прелесть, // Взяла и попросту съела! // Но выход я знаю! // И я предлагаю // Из золота мост нам построить! // Да-да, моя прелесть, // Да-да, моя прелесть, // Из золота взять и построить! // А чтобы все знали // И не воровали, // На мост надо пушку поставить! // Да-да, моя прелесть, // Да-да, моя прелесть, // Солдата и пушку поставить! // А чтоб караул // Всю ночь не заснул, // Солдату вина дать и трубку! // Да-да, моя прелесть, // Да-да, моя прелесть, // Вина полбочонка и трубку! // Здесь и далее — примеч. пер.; стихи здесь и далее в пер. Игоря Родина.].

Следователь криво усмехнулся.

— Вот прямо черт с рогами?

Генерал нахмурился.

— Я видел секретный доклад КГБ туда… — он указал глазами на потолок. — В области натуральная паника. Люди отказываются выпускать детей одних в школу. Слухи ходят такие… Вплоть, кстати, до черта, то есть дьявола. Мол, бродит среди людей, убивает детишек и похищает детские души. Поэтому возьмешь Витвицкого.

— Да что он может… — расстроенно протянул Кесаев.

Генерал резко припечатал лист с цитатой из Стругацких к столу ладонью.

— Все! Разговор окончен. Дело, я тебе уже говорил, на контроле партии и Политбюро! Идите, товарищ следователь по особо важным делам.

Мужчина молча встал, взял со стола папку и вышел из кабинета.

* * *

Вечером того же дня на аэродроме в подмосковном Чкаловском у спецборта МВД СССР, бело-синего «Ту-134», собрались все участники группы Кесаева. Время поджимало, стюардесса попросила пассажиров подняться в самолет, и у трапа остались только Кесаев и его давний знакомый и помощник майор Горюнов, крепкий, краснощекий здоровяк, никогда не теряющий присутствия духа.

Стюардесса с озабоченным лицом сбежала по ступенькам трапа, цокая каблучками:

— Товарищи, нам через три минуты взлетать. Где ваш сотрудник?

Кесаев процедил сквозь зубы:

— Хотел бы я знать… Олег, ты ему время точно продиктовал?

Последняя фраза адресовалась Горюнову. Тот развел руками:

— Ну, Тимур Русланович, что я, первый день замужем, что ли?

Командир экипажа отдал команду на продувку и запуск двигателей. Турбины, медленно раскручиваясь, вскоре начали выть, словно тысяча голодных волков, затем вой перешел в рев. Стюардесса поднялась по трапу в самолет.

Следователь, перекрикивая шум двигателей, сообщил Горюнову:

— Еще минута — и летим без него!

В этот момент на летном поле появился опоздавший Витвицкий. Он бежал к самолету, нелепый, несуразный, в развевающейся одежде, роняющий по дороге вещи. Горюнов первым заметил его, тронул Кесаева за руку:

— Вот он, Тимур Русланович!

Кесаев повернулся, посмотрел, как Витвицкий, уронив портфель, поднял его, уронил сверток с бумагами, потом споткнулся, снова уронил портфель, и зло бросил:

— Клоун… Олег, иди садись.

Горюнов поднялся по трапу. Витвицкий подбежал к самолету, где его поджидал Кесаев.

— Фу-у-х, успел!.. — с радостным выражением на лице крикнул Витвицкий.

Следователь, стараясь держать себя в рамках, резко оборвал его:

— Нет, не успели! Вы, Витвицкий, едва не сорвали нам полет! Это разгильдяйство…

Витвицкий, побледнев, закричал в ответ — турбины ревели на полную:

— Я должен был собраться… Я ученый! Мне дали всего три часа…

Кесаев покачал головой:

— Ты — офицер милиции! А еще сопляк и демагог. Марш в самолет! Бегом!

Витвицкий попытался возразить, но стюардесса уже махала с трапа, и ему пришлось послушно подняться по ступенькам. Последним в самолет вошел Кесаев. Дверь закрылась, трап отъехал, самолет вырулил на взлетку, разогнался, взлетел, и через мгновение его бортовые огни исчезли в низких вечерних облаках.

* * *

Все это было неделей ранее, а сейчас московская группа вместе с местными оперативниками работала на месте очередного преступления убийцы, уже прозванного Ростовским потрошителем.

Рассвело. Туман рассеялся. Часть милицейских машин уехала. Возле «Скорой» врачи хлопотали вокруг старика-грибника, ставили ему капельницу. В стороне майор Липягин о чем-то разговаривал с оперативниками.

Санитары подняли и понесли к серому «уазику»-«буханке» с красным крестом носилки с убитым мальчиком, укрытым белой простыней. Сквозь простыню проступали кровавые пятна.

Витвицкий, по-прежнему бледный, с платком в руке, наблюдал за этим. К нему подошла миловидная девушка в простенькой кофточке и серой юбке — старший лейтенант Овсянникова, единственная женщина в ростовском УГРО.

— Ну, как вы? Полегче? — спросила она у Витвицкого.

Тот неопределенно дернул плечом.

— Не знаю… Мутит… Я никогда не был… На вот таком вот…

Овсянникова понимающе кивнула.

— Да, к такому привыкнуть сложно.

Она поежилась от утреннего ветра, несущего знобкий холодок, вздохнула:

— И главное — я понять не могу… Когда в пьяной драке… Или с целью ограбления… Да даже эти… насильники… Им ведь главное — получить удовлетворение, а потом… Иногда убивают, бывает. Боятся, что жертва расскажет. Убивают, придушат там или ножом пырнут — но не так! Это же ужас!

Витвицкий повернулся к Овсянниковой, внимательно посмотрел на нее.

— А вы… Как вас, простите, по имени-отчеству?

— Просто Ирина.

— Очень приятно. Я Виталий Иннокентьевич. Так вот… Вы не думали, Ирина, что без этого всего преступники… — он сделал жест рукой с платком куда-то в сторону «уазика». — Просто не могут получить… это вот, о чем вы сказали… удовлетворение?

Санитары погрузили носилки в «уазик», с грохотом закрыли двери. Овсянникова промолчала. Липягин двинулся к служебной «Волге», по пути скомандовал своим:

— В час совещание у Ковалева, с московскими коллегами. Не опаздывать!

Машины разъехались, место убийство опустело, только сиротливо торчала из кучи листвы сломанная бамбуковая удочка с обрывком толстой лески ноль-три.

* * *

У уличного киоска с крупной надписью «ОВОЩИ» стояла небольшая очередь, в основном женщины, возвращавшиеся домой после работы. Некоторые были с детьми, кто-то уже успел отовариться и держал в руках полные авоськи и хозяйственные сумки. За прилавком гремел весами продавец-мужчина в грязно-белом халате.

Очереди бывают разные: тихие и интеллигентные очереди за книгами, шумные и горластые — за водкой, скорбные очереди в больницах или нервные, истеричные — за билетами на вокзале. В очереди к овощному киоску обсуждали недавнее убийство в лесополосе возле станции.

— Я бы, если бы их поймала, своими руками бы придушила! Сволочи! — эмоционально говорила немолодая женщина, рубя воздух ладонью.

— Вы думаете, их много? — спросила высокая дама в желтом платье.

— Один человек на такое не способен, — отрезала эмоциональная и, понизив голос, добавила: — Говорят, что это целая банда… — она кивнула куда-то в сторону. — Оттуда.

Продавец киоска услышал их разговор и вмешался:

— Откуда еще — оттуда?

Зачинщица разговора резко повернулась к новому собеседнику:

— Ясно откуда. С Запада!

Продавец нахмурился.

— Да что вы херню несете, женщина? Это зэки с урановых рудников. Они облученные, смертники, считай… Вот и мстят всему свету…

— Да какие смертники. Я тоже слышала, что диверсанты из-за бугра, — уверенно сказала женщина в желтом.

— Зачем им, — усмехнулся продавец, — присылать сюда диверсантов? Да еще и детей убивать?

— Ясное дело, зачем. Дети — это же наше будущее, — пожала полными плечами дама в желтом платье.

Старушка в платочке, похожая на персонажа из русской народной сказки, поддержала ее:

— Правильно, дочка. Вот по будущему они и бьют, гады фашистские.

Старушка повернулась к мужчине в плаще и шляпе, стоящему за ней:

— Верно, я говорю, мужчина?

Тот кивнул и ответил, негромко и уверенно:

— Верно. Конечно, верно. Дети — цветы жизни.

— Мне соседка рассказывала, у нее муж в милиции работает, что они детей гипнозом уводят, — не унималась эмоциональная. — Мы с мужем своего теперь до школы провожаем. И встречаем.