Лоцман Федя стоял на кормовом подзоре, измеряя уровень воды шестом-намёткой. Машина поднимала пары, и судно подрагивало. Мамедов встретил Горецкого в рубке. Штурвальный зевал в кулак.

— Надеюсь, лубэзный, ночь прошла нэ напрасно? — усмехнулся Мамедов.

Горецкий поглядел на берег, на парковую балюстраду под тополями.

— У молодого Стахеева есть ещё и пароходная зимовка в десяти верстах выше по течению, — ответил он. — Наша баржа там. Захватить её мальчишку надоумил агент компании «Шелль». Компания пообещала купить у Стахеевых активы их пароходства, если Стахеев приведёт нашу баржу в Самару или Уфу. Путь в Самару перекрыли красные, а в Уфу — мелководье. Мальчишка ждёт.

Мамедов недобро прищурился:

— А как зовут агэнта «Шелль»? Дьжозеф Гольдинг?

12

— Это «Межень», — сказал Роман, глядя в бинокль. — Мы опоздали.

Пароход красных, о котором сообщил капитан Фаворский, преграждая путь, стоял вдали прямо посреди блещущего створа. Из склонённой трубы «Межени» стелился лёгкий дымок — машина работала вхолостую.

— Бросил становое железо на перевале ходовой, — определил лоцман Федя.

Романа раздражала народная лексика лоцманов. Неужели нельзя выучить общепринятые термины судоходства?

— Отдал оба якоря, носовой и кормовой, и занял фарватер на его повороте от левого берега к правому, — объяснил Горецкий Мамедову.

— Друг, я нэ новичок на рэке, — ответил Мамедов.

От солнца в рубке было жарко. Горецкий в бинокль долго изучал створ.

— Судя по мачтам за кустами на косе, этот Стахеев собрал штук восемь разных барж. Его буксир — там же: вижу торговый флаг компании на топе. А «Межень» караулит добычу возле выхода из акватории зимовки.

Сбавив обороты, «Русло» медленно приближался к «Межени».

Вскоре на «Межени» простучал пулемёт, и перед носом «Русла» взбурлила линия белых фонтанчиков. Красные приказывали остановиться.

— Боятся нас, — усмехнулся Мамедов. — Подойду к ным на лодке.

— Возьмёте с собой? — спросил Горецкий. — Мне любопытно.

На кормовом якоре буксир медленно развернуло по течению. Матросы спустили на воду лёгкую лодку, закреплённую на шлюпбалке.

Мамедов и Горецкий дружно гребли распашными вёслами и смотрели, как удаляется «Русло». Вода в Каме была тёмная, глиняная, и на лопастях вёсел отливала краснотой. А волжская вода, песчаная, всегда казалась жёлтой.

— Думаете, Мамедов, большевики разрешат нам забрать нашу баржу?

— Почему бы и нэт? У нас пройзводствэнное дэло. Болшевикам наша баржа нэ нужна. А вот Гольдингу — нужна.

— По какой причине? — тотчас спросил Горецкий.

— «Шелль» тоже добывает нэфт, а на барже — буровое оборудованье новэйшего образца.

На борту «Межени» толпились разморённые зноем моряки в тельняшках и бескозырках. Мамедова и Горецкого вытащили из лодки и в первую очередь бесцеремонно обыскали, затем провели в полутёмный салон.

Как волжанин, Роман не раз встречал на реке «царский пароход», однако бывать на борту ему не приходилось. Роман с интересом разглядывал салон — мебель, дорогую обивку переборок, занавеси на окнах. На оттоманке сидела с ногами красивая девушка. За столом расположился моряк с бородкой клином.

— Кто таковы? — сурово произнёс он.

— Я агэнт завода «Лудвиг Нобэл», а он, — Мамедов кивнул на Горецкого, — капьитан буксыра… Слюшай, друг, у нас промысел за Николо-Бэрозовкой. Вышка стоит, рабочие ждут, а баржа с оборудованьем пропала. Мы искали её. Баржу этот Стахэев, дурной человек, экспропрыыровал и на зимовку загнал.

Стараясь смутить, Маркин сверлил Мамедова недоверчивым взглядом.

— Чем докажешь?

— Так баржей и докажу! Кому ещчё-то наши насосы и лэбёдки нужны?… А ты, я вижу, прыжал Стахэева, да? Ай, молодец моряк!

Маркин был польщён, хотя вида не подал, — но Мамедов это понял.

— Отдай мнэ баржу, дорогой, — проникновенно попросил он. — Эсли нэ вэришь — пойдём со мной до промысла, кланус, сам увыдишь, что нэ вру!

Горецкий удивлялся преображению Мамедова из холодного и умного командира в какого-то льстивого торговца с восточного базара.

— Стахеева ещё выкурить надобно, — поддавшись на уловку Мамедова, открылся Маркин. — Щенок-то огрызается.

Мамедов выдвинул из-за стола стул и уселся как для дружеской беседы.

— Уйми его, брат. Мнэ бэз баржи нэльзя возвращаться.

Горецкий тоже осторожно опустился на диванчик у двери. Он наблюдал за девушкой. Что она делает на пароходе? Чем так явно недовольна?

— Легко свистеть-то, — вздохнул Маркин. — А у Стахеева два «виккерса».

Девушка вдруг резко перебила Маркина:

— Стахеева мы уймём!

Мамедов быстро обернулся к ней:

— Он и ваши суда захватил?

— Это никого не касается! — отрезала девушка.

— Прости! — Мамедов хлопнул по груди растопыренной пятернёй. — Нэ в свою компетенцью сунулся! Думал, может, помогу чем…

— Да чем ты поможешь? — с досадой поморщился Маркин.

Мамедов покашлял в притворном смущении.

— У Стахэева, слюшай, в Сьвятом Клуче мать живёт, — сказал он.

Горецкий даже выпрямился. Он был впечатлён — но не столько низостью этого намёка, сколько готовностью Мамедова применять любые средства для достижения цели. Горецкий никогда не верил в благородство конкуренции: в гонках пароходов самые достойные капитаны выпихивали суда соперников на мель, и машины ударом срывало с крепёжных болтов, а пассажиры летели кубарем. Однако с такой беспощадностью борьбы Роман ещё не сталкивался. Это был урок от опытного специалиста. Урок гражданской войны в экономике.

— Мы не используем женщин как оружие! — зло заявила Ляля Рейснер.

Мамедов поджал толстые губы. Ляля сама себе являлась опровержением.

Маркин размышлял, ни на кого не глядя.

— Пригрозить-то не грех… — уклончиво заметил он. — И Стахеев уйдёт…

— Мы его затопим без всяких подлостей! — Ляля еле держала себя в руках.

Мамедов не вмешивался. Он забросил наживку и просто ждал. Он видел, что эта огненная девка подмяла морячка — не даром же она тут сидит. Морячок надеется уладить дело без хлопот, а девке такое против шерсти. Чего она хочет? Красивой войны с пальбой? Битвы пароходов? Мамедов внимательно рассматривал Лялю: бывают женщины, у которых внутри — чёрт. А морячок елозит задом… Ему и девка нужна, и под пулями рисковать неохота.

Маркин так и не принял никакого решения.

— Вали с борта, — раздражённо сказал он Мамедову. — Без вас разберёмся.

13

Зимовками речники называли никак не оборудованные места на реке, где суда укрывались на зиму, не опасаясь, что весной их сметёт ледоходом. Стахеевская зимовка располагалась в тесной глухой протоке между берегом и песчаной косой, заросшей густым тальником. На мысу возвышалась тренога облупленного створного знака. Стахеев загнал в протоку семь разных барж, два буксира — считая и свой, и старый товарно-пассажирский пароход. Ржавые суда выглядели безотрадно, будто отощавшие коровы в истоптанном загоне.

Лодка Вольки Вишневского скользила вдоль вешек, обозначающих узкий фарватер. Волька грёб распашными вёслами и оглядывался через плечо. На подмытом обрезном берегу виднелся окоп пулемётного гнезда, из которого торчал рубчатый ствол «виккерса». Стахеев держал фарватер под контролем.

— Эй, не балуй! — крикнул Волька людям в окопе. — Я парламентёр!

Он направил лодку к буксиру Стахеева. Лодка брякнула штевнем в борт.

— Хватай фалинь! — скомандовал Волька матросам на буксире.

Иннокентий Стахеев встретил посланника с «Межени» в рубке. Волька одобрительно оглядел туго застёгнутый студенческий мундир Стахеева с тёмно-синими петлицами и двумя рядами гербовых пуговиц.

— Коммерц-инженер? — угадал он. — Из Алексеевского, да?

Московский коммерческий институт носил имя цесаревича. Выпускник Стахеев был всего на пару лет старше простого солдата Вишневского.

— К делу, — сухо распорядился Иннокентий.

— Короче, братишка, нам нужны твои баржи. Комиссар Маркин передаёт тебе, что либо мы баржи забираем, либо твою мамку. Решай сам до вечера.

Вольке нравилось быть бесстыжим. Это как-то по-революционному.

Стахеев поправил форменную фуражку с синим околышем.

— Я понял, — мёртво произнёс он. — Можешь идти.

— Дай пожрать на дорожку, — попросил Волька и задорно подмигнул.

Над сонной протокой, ивняком и тихими судами висело знойное марево. В мутной небесной голубизне проступало мятое жёлтое облако. Заложив руки за спину, Кеша Стахеев с высоты колёсного кожуха смотрел на пароходную стоянку и думал о маме. О доброй и ласковой маме, которая жила безмятежно в своей дачной уютной глуши с малиновым вареньем и розариями. Она верила, что все беды проплывут мимо, потому что она никому не причиняет зла.

Вскоре Стахеев постучал в каюту Голдинга. Англичанин лежал на койке, задрав на стену длинные ноги, и читал старый журнал «Русское судоходство».

— Господин Голдинг, у меня был переговорщик от большевиков. Они нашли маму в Святом Ключе и угрожают арестом, чтобы я покинул зимовку.

— А вы? — Голдинг опустил журнал.

— А я подчинюсь. — Стахеев отвернулся. — Вы должны меня понять.