— Не отключайся. — неизвестный голос вытаскивает меня из дрёмы.

Покачивает. Сирена не затихает. Хочется уснуть, промотать этот момент, но голос не даёт мне это сделать.

Остановились. Быстрые шаги. Открывают двери. Тянут носилки. Чья-то рука возле моей головы. Снова просят не отключаться, на этот раз настойчивее.

Закатывают в больницу. Шумно. Вокруг снуют врачи. Горит флуоресцентная лампа.

Медбрат хватает носилки и быстро катит по коридору. Я чувствую запах пота и лекарств. Вижу, как болтается серебряный крестик поверх халата.

Колёсико носилок поскрипывает на каждом стыке. Медбрат ускорятся. Меня вносят в освещённую комнату, и я теряю сознание.

Глава 4

Вот так в меня и ударила молния… И я снова возвращаюсь туда, с чего начал рассказ.

Ломик занесён над головой, гримаса злости исказила лицо моего палача.

— МОЛИСЬ, СУКА! — орёт он, брызгая слюной.

Я переношу руки к груди, прикрываю глаза и одними губами шепчу продолжение «Отче наш», то и дело сбиваясь, спотыкаясь о слова молитвы. Я не хочу умирать. Губы подрагивают. Я слышу его дыхание, чувствую его запах. Я не готов, нет…

Шаркающий звук возле двери вырывает меня из ступора. Раздаётся приглушённый выстрел. Кровь брызгает на лицо липкими тёплыми каплями. Ломик глухим ударом падает возле моего уха.

С дыркой в черепе палач падает на колени и тут же наваливается на меня, придавив своей тушей. Мне нечем дышать, пытаюсь просунуть руки под его плечи, пихаю и… еле как приподнимаю эту тушу на 10–15 сантиметров.

О боже… Из его головы сочится багровая струйка крови, я до боли в шее вытягиваюсь, чтобы кровь не затекла в глаза.

Раздаются шаги в мою сторону, а затем мёртвое тело сползает назад, давая мне возможность глубоко вдохнуть. Отползаю на локтях к стене, фонарик далеко, не дотянуться.

— Ни на миг тебя не оставить. — подаёт голос мой старый приятель.

Я устало прикрываю глаза. Маркус… Старый добрый Маркус.

— Нам положено сваливать, если хотим унести живые ноги.

Я любил Маркуса за две вещи.

Первая — за его латышский акцент и слегка задиристый голос в стиле раннего Ван Дамма.

Вторая — за его пунктуальность, он уже четвёртый раз вытаскивает меня из переделки.

Маркус подаёт руку. Хватаюсь и встаю. Ауч… Не могу до конца выпрямить правое колено.

— Что не так?

Пощупав коленную чашечку, я убедился, что всё в порядке, и через боль выпрямился.

— Пора. Уходим.

Маркус быстрым шагом подошёл к двери, повернул за угол и вернулся с двумя канистрами бензина. Протискиваясь возле меня, он обильно полил спину трупа, прошёл вглубь по коридору, оставляя дорожку бензина, затем скрылся за стеной и стал поливать там.

— Мне нужно забрать личные вещи.

— Никак нет. — Маркус ходит с фонариком, булькая остатками бензина на дне канистры.

— Дай хотя бы забрать куртку, я в чёртовом драном на заднице халате!

— Никак нет. — отрезал он и, схватив меня за грудки, потянул к выходу.

Спускаясь по лестничным пролётам старой заброшки, я держался ближе к стене. Перил не было, и дырка между лестниц нервировала меня 3 месяца, пока я жил в этом логове. Дорожка из бензина закончилась на втором этаже.

— Иди и сядь в машину, я спущусь через минут несколько.

Передав в мои руки ключи, Маркус залез в карман кожаной куртки и достал зажигалку.

Я стал спускаться через болевые ощущения, опираясь на правую ногу. Возле двери стояли две бочки, пришлось протискиваться, чтобы влезть в щель. Отодвинув ржавую дверь, выхожу наружу.

Ночь. Заброшенная подворотня Питера. Окна соседнего дома заколочены. Перехожу через дорогу и сажусь в старенький Шеви, в ноздрях стоит бензина.

Выглядываю в окно. Сквозь заколоченные окна лестничной клетки вижу краешки языков пламени, поднимающиеся от одного этажа к другому.

Дверь подъезда с грохотом открывается. Маркус бежит к тачке, перепрыгивает через капот и садится за руль. Я протягиваю ключи. Шеви грозно рычит, и, визжа покрышками, срывается с места.

Смотрю в боковое зеркало. 5 этаж с уликами и следами моей работы пожирает огонь, извергая клубы дыма из заколоченных ставень.

Глава 5

Маркус приподнял булочку и залез пальцами под листья салата.

— Ненавидеть огурцы. — вытянув маринованный огурчик, он брезгливо скинул его под стол. — С детства раннего.

— Откуда у тебя аппетит, ты полчаса назад…

— ТЧЧ! — набитым ртом осадил меня он.

Я всё никак не могу привыкнуть. Этот совершенно спокойный вид лица, да ещё и зверский аппетит. Скользя взглядом от перемазанных рук кетчупом к заляпанному стакану молока, я сморщился.

— Ешь.

Смотрю на свой бургер. В ноздрях ещё запах крови и бензина. — Я, пожалуй, пропущу этот поздний ланч.

— Нам долго ехать. — кусает, медленно жуёт мощными челюстями. — Я не останавливаться. Ехать.

Я молча встал и прошёл в уборную. Закрыл дверь, дёрнул на всякий случай ручку. Подойдя к раковине, набрал в раскрытые ладони воду и плеснул на лицо. Тёмные, почти багровые капли упали в водосточную трубу. Значит, я плохо протёр виски влажными салфетками. На чёрных волосах колтуны. Запустил пальцы, потянул вверх выдрал клок волос… Всё в слипшейся крови.

Вымыв руки с мылом, я оттянул щёку и посмотрел на то место, где совсем недавно были два зуба. Чёртов ублюдок… Проведя языком по новообразовавшейся ямке, я вздрогнул от удара кулаком в дверь.

— Да?

— Ехать. Сейчас.

Ещё раз обливаю лицо холодной водой и, закрыв кран, тянусь за бумажными полотенцами. Чёрт, пусто. Открываю дверь.

Маркус проходит в уборную и, встав на моё место, моет руки.

— Я собрал еду в дорогу.

Выхожу в коридор, встретившись глазами с официантом. Тот быстро отводит взгляд, берёт поднос и идёт к кассе.

— Чёртов полотенец! — кричит он на всю бургерную.

За кассой бедный официант что-то с грохотом роняет.

Капая с рук водой, Маркус идёт к столу, где мы сидели, хватает всю салфетницу и картинно вытирает руки. Затем забирает завёрнутый в бумагу бургер, толкает им мне в грудь и идёт на выход. Я за ним.

Бедный официант не знает, куда себя деть. Его, конечно, понять можно — заваливаются в 4 часа ночи два фрика, на вид только-только сбежавшие с карнавала. У одного под драным халатом вся кожа покрыта рисунком в виде распустившегося дерева от удара молнии, у второго блондина, одетого во всё чёрное, ненавидевшего маринованные огурцы, взгляд чокнутого. Кто же ещё догадается запивать бургер молоком? Только чокнутые!

— Пока — говорю я, выходя на улицу и стягивая пояс халата.

— Куда едем? — говорю я, подходя к тачке.

Маркус выковыривает языком остатки бургера.

— Ну, так что? — давлю я.

— В яму. — ответил он, открывая передо мной дверь.

Зная, как я ненавижу яму, как всем нутром чувствую отторжение только от одного упоминания, где надо мной проводили опыты, я врос в землю. И только когда Маркус с усилием надавил на плечо, я подчинился.

Значит, в яму…

Глава 6

Чтобы сбросить напряжение, я опустил сиденье назад и сделал вид, что задремал.

Всё начиналось так безобидно, как попытка сделать что-то значимое в этом мире. Как я ошибался…

Глубоко дыша, зажав между ладоней лацканы халата, я погружаюсь в воспоминание годичной давности.

Стоя в приёмной городской больницы, я отрешённо смотрел в сторону ребёнка, балующегося с полупустым кулером. Он наливал воду в ладошку, отбегал и с визгом выливал её на макушку своего младшего брата. Тот хмурился и коряво кидал в него детальками Лего.

Тонкие тётины пальцы скользнули по моему подбородку. Поворачивает голову к себе. Встречаемся взглядами. Улыбается.

Из родственников только тётя Люба, младшая сестра моей матери, ринулась мне помочь. Это она настояла на скорейшей выписке, и уже через 4 дня я стою в приёмной и подписываю бумагу о принятии ответственности.

Тётушка в свои 52 года выглядела на 40 — стройна, подтянута, и лишь морщинки в уголках глаз да седина говорили об обратном. Она была моей крёстной. А когда моя мать сошлась с отчимом, избивавшим её каждую неделю, они разругались. Мать осталась с отчимом и переехала в северный город, где у этого борова нашлась работа, а тётя ушла в себя, переехала в лес и посвятила себя травничеству.

— АЙ! — Завопил старший пацан, которому деталька Лего всё-таки угодила в глаз, и накинулся колотить младшего своей мокрой ладошкой.

— А ну разошлись! Иначе жопу тебе и тебе начищу. — встряла тётя.

В этом вся она. Никогда не пройдёт мимо, если запахнет жареным.

Мы переглянулись с женщиной за стойкой администрации. Мне выдали бланк с лекарствами, который тётушка мигом выхватила и, демонстративно разорвав на глазах у женщины, выбросила в урну.

Заговорила она только когда мы прилично отъехали от больницы:

— Ты не голоден?

В её крохотном Ниссане пахло птичьим помётом. Я покачал головой.

Ехала она медленно, держась правого ряда, даже слишком медленно. Пару раз ей посигналили, на что она опустила окно и вытащила свой тонкий средний палец, показав водителю, что она о нём думает. Я впервые улыбнулся за 4 дня.

Кожа ещё побаливала, чесалась. Это было похоже на то, когда выходишь из моря, и солоноватая плёнка сковывает любое движение.