— Ну… — Димыч явно не знает точной цифры, но его аналитический ум сейчас работает в усиленном режиме, пытаясь нащупать правильный ответ на основе известных статистических данных: сравнивает количество пароходов, паровых буксиров, несамоходных барж и… прочего. Память у моего друга отличная, соображалка тоже замечательно работает, но… — Полагаю, тысяч десять — пятнадцать…
Выстрел в «молоко»!!!
— А полтораста тысяч не хочешь? Да половину твоих грузов на бурлаках таскают, прогрессивный ты наш!
— Гонишь! — Ошарашенный Димыч забыл про политес при посторонних.
— Хер там! — Я тоже не очень соблюдаю вежливость. — В натуре полтораста! И это ведь выходцы из самых низов крестьянства.
— Ебать-колотить! — Димыч выпучивает глаза. — Уел, блин! Неужели настолько всё плохо?
— На самом деле ещё хуже!!! На-ка вот, попробуй… — я достаю из ящика стола завернутый в кусок чистого холста «артефакт», добытый на просторах России.
Димон медленно, словно я подсунул ему самодельное взрывное устройство, разворачивает тряпицу и начинает озадаченно вертеть в руках кусок иссиня-чёрного, тяжёлого и колкого хлеба.
— Что это?
— Крестьянский хлеб! Ты попробуй, попробуй! — рекомендую я.
— Не отравлюсь? — Он пробует, несколько секунд катает крошки во рту, потом сплёвывает. — Тьфу! Гадость какая! Горький…
— Полагаю, братишка, что блокадный хлебушек был таким же! — Я говорю сейчас только для своего друга, не обращая внимания на вытянутые от удивления лица своих министров — есть с чего им малость прихуеть: что это ещё за блокадный хлебушек упоминает император? — Этот хлеб русские крестьяне едят ежедневно. И сами едят, и детишек своих кормят… А горький он оттого, что на треть — из лебеды…
— Ну? Так ведь что в деревне, что на фабрике — есть и дураки, и лентяи и неумехи… Думаешь, у меня в Стальграде все жируют? Хренушки! Как поработаешь — так и полопаешь…
Ай, молодец! Экономист! Правда, сейчас я его теорию слегка подкорректирую:
— Этот хлеб испечён в семье, у которой четыре рабочих лошади! Четыре — понял?!!
Димка непонимающе пялится на меня:
— А зачем же они тогда такое говно жрут?
— А затем, что по-другому — не выживут! Понял, ты, — экономист хренов? Забыл, с чего я сегодняшний разговор начал? Кстати, всех касается, господа министры: вспоминайте!
— С налога на землю, Ваше Величество! — мгновенно выдаёт Бунге.
— Ошибаетесь! Я потребовал справедливости!
Наконец через два часа обсуждения мы разрабатываем проект императорского указа: вводится прогрессивный налог на пахотную землю, монастырские владения облагаются налогом на общих основаниях. Бунге за неделю должен разработать схему создания крестьянских комитетов, в обязанность которых вменяется отслеживание взаимоотношений в части оплаты и продолжительности рабочего дня в сельском хозяйстве. Вышнеградский должен представить обсчёт прибыли государства от всего этого и рассчитать: какую долю прибыли мы можем потратить на помощь крестьянам без ущерба для себя…
— Благодарю вас, господа! — Я пожимаю руки всем присутствующим и провожаю их до дверей.
У самой двери я чуть-чуть придерживаю Васильчикова. Понимающе кивнув, тот замедляет шаг:
— Государь?..
— Вот что, Сергей… Предупреди своих сотрудников, что после крупных землевладельцев очень скоро наступит очередь оптовых хлеботорговцев, спекулянтов-перекупщиков и деревенских кулаков. Будем потрошить. Скорее всего — всех. Пусть твои парни подготовятся.
Вроде бы ушедший вперёд Димыч, явно услышав мою последнюю фразу, резко разворачивается и подходит ко мне.
— Ваше императорское величество, прошу о немедленной приватной аудиенции! — максимально официальным тоном говорит граф Рукавишников.
— Прошу вас, светлейший граф! — тоже официально отвечаю я, пропуская Димыча в кабинет. — Серж, больше не задерживаю! Ступай! Помни, что я тебе сказал!
Когда мы остаёмся вдвоём, Димыч буквально взрывается:
— Да ты соображаешь, что творишь, твоё велико?!! Кулак ведь — основа фермерских хозяйств! Это ж готовый фермер! Ты крепких хозяев в Сибирь погонишь?!! — прямо-таки кипит праведным негодованием Димка. — Нечего сказать, хорошо ты к крестьянам относишься…
— Правда? — переспрашиваю я елейным голосом. — Можно узнать, откуда ты почерпнул столь мудрые сведения?
— Какие?!!
— Ну, про то, что кулак — крепкий хозяин, что он — готовый фермер…
— Как это «откуда»?!! Да все знают!!!
— М-да? Ну, в таком случае позволь тебя познакомить с двумя людьми, которые этого не знают.
Я слегка кланяюсь:
— Это вот — первый. А вот, — швыряю в него томиком словаря Даля, — вот и второй. Почитай-ка, кто такой кулак. Вслух, твоё сиятельство, вслух!
Димыч недоверчиво открывает словарь, находит нужное место:
— Кулак — перекупщик, переторговщик, маклак, прасол, сводчик, особенно в хлебной торговле на базарах и пристанях… Так ты что — в этом смысле?
— А других смыслов в настоящий момент нет! Так-то вот, граф…
Рукавишников озадаченно чешет в затылке:
— Да, Олегыч… Звиняй — погорячился. Слушай, а чего ты так рьяно за земельную реформу взялся? У нас дел — и так невпроворот, а ты ещё и этот хомут на себя взвалил…
— Дел, говоришь, невпроворот? — Я вытаскиваю из стола свои «путевые заметки». — Глянь вот на эту цифру!
— Что это? — недоумевает Димыч.
— Один земский доктор, настоящий энтузиаст-бессребреник, передал мне статистические данные, которые почти десять лет собирал в своём уезде. Вот эта цифра — детская смертность!
— Девяносто процентов? — На светлейшего графа Рукавишникова больно смотреть. — Это точные данные?
— Точнее не бывает!
— Но это же по одному уезду… — пытается хоть как-то смягчить свой шок Димыч.
— В других уездах ситуация аналогичная, не сомневайся! Плюс-минус пара процентов. Это истинная правда, братишка: из десяти младенцев до четырёх-пяти лет доживает только один! [Абсолютно реальная статистика — именно так страшно дела и обстояли. Так чего удивляться тому факту, что крестьяне массово поддержали революцию и с упоением громили усадьбы помещиков?]
— Твою мать! — выдыхает Димыч. — С этим надо что-то делать!
— Так а про что я битых три часа талдычил? Нет времени ждать, пока ты промышленность поднимешь на достаточную высоту! Население России вымирает, спасать надо немедленно!!!
— Что ты предлагаешь? Вот прямо сейчас? — вдруг твёрдо сказал Димыч, глядя мне в глаза. — Уже понятно, что Земельная реформа — мероприятие не на один год. Да и принесёт ли она сразу всем счастье и процветание — большой вопрос. Недаром при советской власти сельское хозяйство «чёрной дырой» называли — туда можно миллиарды вбухать, а оттуда — шиш! Как спасать? Раздать крестьянам все наши наличные запасы продовольствия? Чтобы они наконец досыта поели? Один раз…
— Не сыпь мне соль на раны, Димыч! — Я устало рухнул в кресло. — Сам знаю, что всех голодных не накормить. Или, вернее, накормить можно, но ты правильно сказал — всего один раз. На большее наших стратегических запасов не хватит. А ведь у нас ещё и война на носу… Эх!
— Реально можно накормить САМЫХ голодных! — после долгой паузы, явно что-то посчитав в уме, сказал светлейший граф. — Устроить эдакую продразвёрстку наоборот! Но тут один тонкий момент: кто будет составлять списки этих самых-самых голодных? Доверить это местным кадрам? Так передерутся в попытках раздать господдержку своим родственникам и друзьям, а не «самым голодным». Скажешь, не так?
— Учредить институт государственных комиссаров! — подумав, предложил я. — Набрать молодых офицеров из «конторы» Васильчикова! Пусть они прямо сейчас, зимой, прокатятся по стране, составят списки нуждающихся. А то ведь, боюсь, не одна сотня тысяч людей не доживёт до весны, причём в основном это будут маленькие дети.
— Слушай-ка, Олегыч, а ведь можно совместить полезное с… — Рукавишников глядел куда-то сквозь меня, прокручивая в голове какие-то варианты. — Раз поедут твои «опричники», можно будет возложить на них ещё пару ответственных функций. В том числе сделать так, что данное мероприятие станет самоокупаемым!
— Это как? — оторопел я, представив, что взамен выдаваемого государством хлеба, офицеры КГБ будут что-то забирать. К примеру, детей для работы на заводах и фабриках. Но нет — вряд ли Димка предложит такое, наверняка он нечто более хитрое придумал. — Давай колись, капиталист, чем ты нас осчастливишь!
— Предлагаю назвать операцию «Зимняя гроза». А поступим мы, стало быть, так… — медленно произнёс светлейший граф.