Алексей Махров

Спасибо деду за Победу! Это и моя война

Приношу свою благодарность моим друзьям Борису Орлову и Андрею Туробову за неоценимую помощь при написании этой книги

Пролог

— Пойми, Игорек, мне не так обидно, что избили, что ограбили, но награды… Ты понимаешь? Они унесли мои награды! Так прямо вместе с пиджаком и забрали! — В глазах старика стояли слезы.

Я заскрипел зубами от злости. Мой родной дед — Игорь Петрович Глейман, задрав рубашку, показал жуткие черные кровоподтеки на теле, оставленные кулаками и ботинками подонков, решивших обогатиться за счет беззащитного восьмидесятилетнего старика. Им досталась «огромная» сумма — семь тысяч рублей, много денег дед с собой на дачу не брал. Так… прикупить свежего молочка и хлебушка, что ежедневно развозит по участкам молодой предприимчивый фермер из соседней деревни, построивший на своем подворье образцовое хозяйство по европейским стандартам, включавшее небольшой молокозавод и мини-пекарню.

— Так какого черта ты с собой медали потащил? — раздраженно спросил я деда.

Эмоции искали выхода, мне стоило большого труда сдерживаться, чтобы не заорать на старика, перевалив на него часть вины за произошедшее.

— Так, понимаешь, Игорек, меня попросили в Полбино на празднике выступить, — виновато опустив голову, пробормотал Игорь Петрович. — Двадцать второго июня… Ну, как праздник… Обычное отмечание годовщины начала войны.

— Да, блин, каким ветром тебя туда занесло? — удивился я. Полбино — небольшой поселок в десяти километрах от нашего дачного товарищества. Я там и был-то всего пару раз — ездил туда за питьевой водой несколько лет назад, когда после развода с женой больше месяца жил на даче. Что тогда, что сейчас — вода на участках годилась только для технических целей. А покупать бутилированную водичку в нашем магазинчике оказалось несколько накладно, в поселке же имелась артезианская скважина, доступ к которой никто не ограничивал.

— Директор местной школы — мой бывший ученик. Вот он и попросил, чтобы я выступил на митинге перед учащимися и их родителями, — терпеливо объяснил дед.

— Ладно, я понял, — вздохнул я. Понятно, что старик не виноват — и не хрен срывать на нем злость. Лучше найти тех, кто это сделал и… Там решу, что с ними делать!

— Ты их запомнил? Сможешь описать? — спросил я, не особо надеясь на положительный ответ — нападавшие были сезонными рабочими (по крайней мере, так они представились при первом знакомстве) из Узбекистана. Мало того что они все на одно лицо, так и искать их можно до ишачьей пасхи — перекати-поле, сегодня здесь, а завтра в ста километрах отсюда. Московская область большая…

— Ну, описать… это вряд ли, а вот показать — могу! — огорошил дед.

— Показать? У тебя фотки есть?

— Нет, какие фотки? Что ты?.. Просто они на постой у Жени Шлявера встали — на дальнем конце участков.

— И он их впустил? — поразился я.

— Не могу сказать… Я его самого не видел, но ЭТИ сказали, что впустил! Они там уже неделю живут. Каждый день участки обходят, работу предлагают. А наш председатель молчит. Мы уж хотели милицию вызвать, но как-то повода не было — они вроде не шумели, вели себя прилично. Хотя сосед говорил, что видел, как они воруют какой-то хлам с пустых участков. А таких в товариществе хватает — по будням у нас три четверти домов пустует.

— И ты хочешь сказать, что уже целую неделю в нашем дачном поселке поселились полдесятка узбеков и никто на это не реагирует? Можно подумать, что мы в каменном веке живем и мобильные телефоны не существуют в природе? Ты не мог мне раньше позвонить? Я бы еще тогда приехал!

— Понимаешь, Игорек… Ну не казались они опасными! — с отчаянием в голосе крикнул старик. — Обычные гастарбайтеры! Забитые, всего боящиеся! И потом… Такие бригады живут на участках каждый год — делают дачникам мелкий ремонт или еще что… землю на огородах копают. Берут недорого, работают хоть и не очень качественно, но на безрыбье…

— Ага, забитые… — горько усмехнулся я. Мне ли не знать — я работал инженером на стройке и каждый день сталкивался с уроженцами Таджикистана и Узбекистана. — А забили, в результате, тебя! Ты, кстати, ментов… тьфу! То есть полицейских вызвал?

— Как сказать… — снова вздохнул дед. — Позвонить — позвонил! Они сказали, что как только экипаж ППС освободится — они подъедут… Вот… До сих пор едут — третий день пошел!

— Погоди-ка! Я понимаю, что здесь область, а не Москва, но как-то странно они реагируют… Ты что им сказал?

— Что пришли узбеки и ограбили меня, — недоуменно пояснил дед. — Что я еще мог им сказать?

— И про сумму сказал?

— Конечно! Они так прямо и спросили: сколько денег было украдено. Я сказал: семь тысяч рублей. И про награды сказал, но они на это, по-моему, вообще внимания не обратили.

Собственно, большая часть дедова «иконостаса» — юбилейные медали. Настоящих наград было всего две: орден Отечественной войны второй степени и медаль «За взятие Берлина». Игорю Петровичу, сыну командира Красной Армии, было в 1941 году шестнадцать лет. И следующие два года он провел на оккупированной врагом территории, попав в июне под бомбежку вместе с эшелоном, на котором вывозили из прифронтовой полосы детей комсостава. Некоторое время считался бойцом партизанского отряда, но особых подвигов совершить не успел — зимой того же сорок первого заработал тяжелую форму дистрофии и обморозил ноги. Отряд скрывался от свирепствующих карателей в глухом лесу. Продовольствие кончилось через две недели, а посланные на его добычу группы не вернулись. Питались корой деревьев… С тех пор у деда проблемы с сердцем. Однако из отряда его не выгнали — Игорь Петрович великолепно владел немецким языком. По той же причине его, невзирая на выявленную сердечную патологию и белый билет, взяли добровольцем на военную службу после освобождения оккупированной территории. Впрочем, не подай он заявление на имя Михал Иваныча Калинина, всесоюзного старосты… Восьмое по счету заявление — предыдущие канули в недрах военкомата. Оставшееся до Победы время дед трудился переводчиком при штабе танкового корпуса. В штыковые не ходил, но орден, в статуте которого написано: «…награждаются военнослужащие, которые своими действиями способствовали успеху боевых операций наших войск», заслужил честно.

— Теперь понятно… — понимающе кивнул я. — Сумма незначительная, твои награды для них — вообще пустой звук, подозреваемые — гастарбайтеры, которых хер найдешь… Вот они и решили «глухаря» на себя не вешать… Типа: отлежится дедушка и забудет про эту ерунду. Или ты про избиение ничего не сказал?

— Да, про то, что меня избили, не упомянул, — пожал плечами старик. — Не счел нужным…

— Тогда — тем более ты ментам неинтересен! Ладно, сами разберемся! Как ты хотел мне их показать?

— Они так и живут на участке Шлявера!

— Что?! Постой… Так уже три дня прошло, а они…

— Четыре! — поправил дед. — Сосед их буквально сегодня утром видел.

— Блядь! Это или невиданная наглость, или запредельная глупость! — я решительно вскочил со стула. — Пошли, покажешь!

— Игорек! Но их там пятеро!

— Тогда ты подождешь за забором! — решительно отрезал я. — Просто покажешь участок и больше не будешь вмешиваться! Ну, двинулись!

Игорь Петрович, не пытаясь больше спорить, с трудом поднялся и, опираясь на палку, заковылял к двери. Раньше он обходился без трости, но после избиения…

— Твари! Вы мне заплатите! — скрипнув зубами от вновь накатившей волны ярости, пробормотал я.

Мы неторопливо (дед просто не мог быстро идти) вышли за ворота и сели в мою машину, которую я не успел загнать на участок. Путь был относительно неблизкий — участок Шлявера находился на противоположном конце дачного товарищества. А это почти восемьсот метров по прямой — для пешей прогулки с восьмидесятилетним стариком многовато. А вот на колесах — пара минут.

Подъехав к указанной дедом даче, я сразу увидел на крыльце неказистого деревянного домика пару фигур. И правда гости с востока — пара загорелых мужичков неопределенного (между тридцатью и пятьюдесятью годами) возраста.

— Они? — обернулся я к деду.

— Точно они! — кивнул Игорь Петрович. — Вот тот, в красной бейсболке, меня ногами бил, а второй руки выкручивал.

Я вышел из машины и толкнул калитку. Оба узбека, испуганно посмотрев на меня, поспешили скрыться в недрах домика.

— Ну, козлы, вешайтесь! — решительно пересекаю заросший бурьяном участок.

Вообще-то я не супермен. И не спецназовец, даже бывший. И не имею черного пояса карате или ушу. Да, я воевал… Но давно, почти двадцать лет назад — после срочной службы в рядах Советской армии меня мотало по горячим точкам. Приднестровье, Карабах, Югославия… С тех пор неплохо стреляю (и регулярно повышаю квалификацию тренировками в тире и на охоте), хотя снайпером не стал, но вот рукопашник из меня слабенький. Могу пробить пару хорошо отработанных связок — и все. От хулиганов отмахаться — хватает. Жаль, конечно, что дед толком не объяснил причину срочного вызова на дачу — я бы ружьишко свое охотничье прихватил. Или гранату у друзей попросил… Закатить в дверь эргэдэшку, а потом ворваться с матом… Участие в боевых действиях не делает человека крутым супербойцом, но заставляет стать предельно осторожным в вопросах, касающихся безопасности. И при других обстоятельствах я бы никогда не полез в незнакомое помещение с неизвестным количеством противников в нем. Но сейчас… Злость черными волнами клокотала внутри. Казалось — порву этих тварей голыми руками. Да и «враги» — представители хорошо известного типажа людей, которые храбростью не отличаются. И их первая реакция на наш приезд только подтвердила мою решительность. Эх, мне бы еще пару десятков лет сбросить…

— Эй, уроды, выходи! — поднявшись на крыльцо, открываю дверь ногой. Домишко вздрагивает от удара.

В небольшой комнате — никого. Стол завален грязными тарелками и объедками. Стоящие вдоль стен кровати покрыты разнообразным тряпьем. А запах… Трехдневные портянки благоухают ароматней! Так, а где обитатели притона? Выпрыгнули в окно?

Краем глаза замечаю за правым плечом движение, но отреагировать не успеваю — боль взрывается в затылке яркой вспышкой белого пламени. А потом мрак поглощает сознание и последнюю мысль: «Бля, как обидно!»

Глава 1

Показалось, что в сознание я пришел довольно быстро — и пары секунд не прошло. А значит, еще успею избежать непоправимых последствий своей неосторожности.

Не успев толком открыть глаза, перекатываюсь вперед, подсознательно готовясь удариться о стоящий посреди комнаты стол. Но ничего похожего мне на пути не попадается, и я продолжаю катиться дальше, остановившись метров через пять. Только сейчас до меня доходит, что подо мной не дощатый пол, а земля. Причем с большим вкраплением щебенки, которая ощутимо впивается в бока.

Это что же? Времени прошло больше, чем мне показалось? И эти козлы успели вытащить меня из домика? Глаза… Глаза почему-то не открываются — залеплены чем-то липким. Начинаю судорожно их тереть, и, (о, чудо!) через несколько секунд, каждую из которых я ожидал нового удара, зрение частично восстанавливается. Я действительно лежу на земле. Причем это явно не двор дачи Шлявера — там бурьян по пояс, а здесь травы почти нет, зато в изобилии пыли и мелких камней. А рядом видна какая-то насыпь, очень напоминающая…

Вот это да! Оказывается, я валяюсь возле полотна железной дороги! Это на хрена они меня сюда оттащили? Хотели положить на рельсы и имитировать несчастный случай? Похоже… Только вот не вышло — вон те люди вмешались, что сейчас сюда бегут. И их много — несколько десятков. Однако как-то странно они бегут — словно за ними черти гонятся. И люди странные… Не могу понять, в чем дело, но… нечто в них кажется чужеродным… Одежда? Пожалуй! Какая-то она… старомодная! И почему они бегут, не издавая ни звука? Даже топота не слышно!

Ага, так это не они не шумят, а я ничего не слышу! Вижу, как странные люди раскрывают в крике рты, но в моей голове стоит ровный легкий гул. Может, у меня и уши, как глаза, чем-то забило? Начинаю ковырять их сразу обеими руками… Слух возвращается рывком — словно где-то повернули выключатель.

Вокруг царит жуткая какофония: орут люди, грохочут выстрелы, доносятся взрывы, скрежещет раздираемый металл. Причем я понимаю: кричат не только от страха, но и от боли, уж такие вещи я научился различать хорошо. И выстрелы не похожи на автоматные — скорострельность гораздо выше. Так может звучать авиационный пулемет.

Люди пробегают мимо меня, не пытаясь помочь. Они явно охвачены паникой. Перевожу взгляд на источник их ужаса — в сотне метров от меня на рельсах полыхает пассажирский поезд. Паровоз полностью разворочен взрывом, часть разноцветных вагонов превратилась в обугленные остовы.

Погоди-ка, а почему паровоз? И почему вагоны разноцветные? И что это за рев моторов наверху, как будто по небу проносится банда байкеров на мощных мотоциклах?

Поднимаю голову — надо мной пролетает легкий самолет непривычных очертаний. Едрить! На крыльях и вертикальном киле отчетливо видны кресты. Немецкие… как в фильмах про войну. Ага! Кусочки удивительной головоломки, обрушившейся на меня сразу после возвращения сознания, сходятся — так здесь снимают кино!

Осталось только понять, что я делаю на съемочной площадке. Не вставая с земли, неторопливо осматриваюсь. Ну, торопиться мне вроде как некуда — прямой угрозы жизни со стороны злобных гастарбайтеров не наблюдается. А если вдруг резко вскочу, то ведь могу и кадр испортить. Или как это у них называется? Люди старались, такие спецэффекты подготовили, пиротехники тонну сожгли, макет поезда — прямо как настоящий — сделали, а я им подгажу? Нет, прикинусь трупом. Полежу полчасика — они сцену отснимут, перерыв объявят, вот тогда и примусь за выяснение обстановки. И первый вопрос: как я сюда попал? Откинувшись на спину, с интересом гляжу по сторонам. Гм… а где съемочная группа? Я как-то раз присутствовал на съемочной площадке — снимался в массовке по молодости лет, так там обслуживающего персонала было как бы не больше, чем статистов. А здесь… никого нет! Ни режиссера, ни оператора, ни осветителей и прочих техников. Не скрытыми же камерами они снимают? В этот момент над горящим поездом вновь появился легкий самолетик. Так это, наверное, и есть «Мессершмитт»! — догадался я. Приходилось видеть его в кадрах хроники. Помню, что номер у него «Бэ Эф-109». Наши летчики его «худым» называли. Понятно, из-за чего — фюзеляж узкий. Еще помню, что вроде бы были какие-то модификации, названные собственными именами… Фридрих, Эмиль… еще что-то… Но как их различать — не знаю.

И вот это самый «Мессершмитт БФ-109» (Фридрих, Эмиль или хер его знает чего!) зашел в хвост состава и пронесся над ним на бреющем, строча из пулеметов. Из горящего макета «мягкого» вагона выскочила статистка в белом платье, угодившая аккурат под одну из очередей. Женщину почти порвало на куски. Вероятно, в нее попало сразу несколько пуль — зрелище жуткое. Словно лопнул наполненный красной краской воздушный шарик. Да, в кино бывает всякое… но что-то кольнуло мое подсознание.

Что? Запах! Мне ли не знать его — вокруг пахло как на самой настоящей войне! Сгоревшая взрывчатка, пороховой дым, кровь — в сумме дают неприятную смесь. Даже если здесь для сугубой достоверности используют вместо краски настоящий медицинский кровезаменитель… Который ничем не отличается от настоящей крови… Как-то оно все… чересчур! И пугающая натуралистичность съемок — при отсутствии съемочной группы.

Самолет пронесся так низко, что я явственно разглядел за стеклом фонаря кабины лицо пилота. Он улыбался! Нет, все-таки это кино — ведь нельзя расстреливать людей и улыбаться. Или можно?

В хвост состава зашел еще один истребитель. В какой-то момент я вдруг увидел в десяти-пятнадцати метрах впереди несущуюся ко мне со страшной скоростью «строчку» дымно-пылевых фонтанчиков. Едва успел подумать, что если сейчас подо мной вдруг рванет пиротехнический заряд, имитирующий попадание в почву тяжелой пули, мало не покажется, и тут же мимо меня что-то вжикнуло, тело окатило горячей волной. Да мать же вашу! Они для пущего эффекта лупят боевыми? Ведь сейчас рядом явно пролетел кусок раскаленного свинца!

Все чувства просто вопят: Игорь! Ты под обстрелом! Укройся! Но сознание устало цепляется за «простое» объяснение невероятного: это всего лишь кино, кино… Кино? Да мне чуть ногу не оторвало! Ногу? В смысле — мою ногу? Потому как то, что я вижу, — это не моя нога! Фиг с ним, что пропали джинсы и летние туфли, замененные на какие-то полотняные брюки и ботинки со шнуровкой. Но ноги, растущие из моей жопы, — не мои! Они худые и длинные! Я быстро подношу к глазам руки. Ах, черт: и руки — не мои! Кисти тоньше, на правом предплечье нет привычного шрама — следа осколочного ранения. Быстро ощупываю себя: и тело — не мое! Худощавое тело подростка, а не грузное тело сорокапятилетнего мужчины!

Нет! Это все — глюки! На самом деле мне проломили башку гастарбайтеры, и я лежу в больнице под капельницей. С этой мыслью сознание милосердно покидает меня, окутав напоследок черным покрывалом.