— Надо бы вас, Афанасий Иваныч, еще и с Жуковским познакомить… — задумчиво сказал я.
— А у вас и с ним контакт налажен? — удивился Горегляд.
— Да, и довольно плотный контакт! — ответил я. — Он даже несколько раз приезжал в Стальград. Консультировал сам и получал консультации от меня и моих инженеров. Думаю, что если вы с ним скооперируетесь, то первый в мире самолет будет построен отнюдь не братьями Райт и уж всяко раньше 1904 года. А легким, компактным, но достаточно мощным двигателем я вас постараюсь обеспечить. Пусть и в единичном экземпляре!
Рассказывает Олег Таругин (цесаревич Николай)
Мы возвращаемся в столицу ранним февральским утром. Погода на улице, прямо сказать, не питерская. Солнце словно взбесилось, лупит с небес ярко, по-весеннему, и штыки преображенцев на Варшавском вокзале пускают нам в глаза веселых зайчиков. Нас встречают по высшему разряду: император с императрицей, полдесятка великих князей, едва ли не половина двора… Углядев из окна здоровенный сводный оркестр, я вдруг тихо прыскаю в кулак, представив, что сейчас эти «маэстры» врежут марш Мендельсона. Хотя, если бы вопросом встречи занялся кто-нибудь из моих одновременцев — запросто могло бы произойти!..
Увидев столь внушительный комитет по встрече, Моретта ошпаренным котенком кидается к зеркалу, проверить, все ли в порядке с туалетом, прической, боевой раскраской и пр. Хотя переживает она, по-моему, зря. Мало того, что девочка мне нравится и без всяких там дамских хитростей и уловок, так еще и папарацци в этом времени не наблюдается, и зафиксировать момент, когда «графиня изменившимся лицом бежит к пруду» со сбитой набок прической и улетевшей шляпкой просто некому! Но женщина есть женщина! Всегда и в любом времени!
Император сам подходит к нам. Рядом смешно семенит маменька Дагмара, пытаясь догнать своими ножками великана-супруга.
— Здравствуйте, дети, — гремит Александр.
— Как добрались, ваше высочество? — интересуется maman.
Моретта, счастливо улыбаясь, рассказывает о перипетиях своего путешествия. С особым интересом император выслушивает ту часть рассказа, где «Эльсинор» остановил для досмотра немецкий миноносец. Досмотровая команда поднялась на борт и мгновенно обнаружила среди напряженно молчащих датчан Васильчикова, Блюма и Исаева (взятого в группу исключительно ради фамилии), стоящих с молчаливой решимостью в глазах и револьверами в руках. Троица готовилась защищать бесценный груз, приходивший в это время в себя после шторма на койке в каюте. Наличие на шхуне такого «груза» потребовало личного вмешательства командира миноносца, лейтенанта цур зее Вильгельма фон Ланса. Последний, узрев Моретту, вытянулся во фрунт, пожелал счастливого пути «прекрасной незнакомке» и на рысях увел «кайзермаринеров» обратно на свой корабль. Не успел датский экипаж прийти в себя после пережитых волнений, а русские офицеры — отпустить курки револьверов и убрать их до лучших времен, как с миноносца грянул орудийный салют, а на мачтах взвился флажный сигнал: «Желаем счастья!» Моретта мне все уши прожужжала этой историей. Надо будет этого лейтенанта наградить чем-нибудь приличествующим ситуации…
Александр раскатисто хохочет, маменька тоже улыбается. Ну, вроде бы тут все в порядке. Значит, скоро и свадьбу сыграем. Желательно, правда, выждать до июля, чтобы «братец Вилли» принял участие в торжествах уже на правах законного «хозяина земли германской». А может, и не стоит ждать, чтобы мы с Мореттой могли на законных основаниях принять участие в торжествах по случаю его коронации. А, ладно, там разберемся…
В полдень Моретта заканчивает знакомство со своим новым двором, и, наконец, я могу заняться делами. Первое: вызвать в Питер Димку. Пора узнать, что там батюшка с ним решил? Но это не к спеху. А вот другое — гораздо интереснее…
…Еще на подступах к кабинету мне радостно сообщают, что моей аудиенции добивается финляндский генерал-губернатор, генерал от инфантерии Гейден. Надо принять и не затягивать…
— Здравия желаю, ваше императорское высочество! — В кабинет, в сопровождении двух атаманцев, входит высокий старик.
— Проходите, Федор Логгинович, присаживайтесь. Как я полагаю, вы просили принять вас по поводу новой финской программы?
Он тяжело садится в кресло, затем внимательно разглядывает меня, откашливается и начинает:
— Ваше императорское высочество. Вот уже семь лет, по воле вашего венценосного отца занимая пост генерал-губернатора Княжества Финляндского, я, по долгу службы, был ознакомлен с предложениями вашего императорского высочества по…
От обилия лишних слов мне неудержимо хочется зевнуть. Так, ну, пора этот поток останавливать. «Дай отдохнуть фонтану»…
— Федор Логгинович, простите, но я вас перебью. Вы хотите знать, знаком ли я с разработанной вами программой, а также высказать свои замечания по поводу моей, верно?
Генерал-губернатор удивлен, но все же утвердительно кивает.
— Первое: с вашей программой я знаком. По основным пунктам, а именно: назначить на государственные посты только чиновников, знающих русский, усилить и углубить преподавание русского языка, подчинить имперскому контролю органы массовой информации — возражений нет. Полностью разделяю и приветствую. Как дополнение, могу предложить декрет о запрещении использовать шведский язык в качестве официального. По второму вопросу — слушаю вас внимательно. Только умоляю вас, Федор Логгинович, оставьте эти славословия и титулования. А то в потоке слов смысл теряется.
Сказать, что Гейден удивлен — ничего не сказать. Он несколько раз открывает рот, собираясь начать речь, но снова закрывает его и молчит. Наконец, он собирается с мыслями:
— Ваше императорское высочество. Я… — Он снова на секунду умолкает, но потом решительно продолжает. — Я полагаю некоторые пункты из вашей программы преждевременными. Введение на территории княжества общеимперских налогов нанесет непоправимый удар местным промышленникам и купечеству…
— Интересно, а как же русские промышленники и купечество справляются? За что ж вы соотечественников так не любите, Федор Логгинович?
— Но вы должны понять, что введение таких налогов, — он делает упор на слове «таких», — приведет к возмущению в финском обществе. Возможно, даже к открытому бунту.
— И что же? Для чего, в таком случае, на посту генерал-губернатора находится боевой генерал, да еще и начальник Генерального штаба в прошлом? Мне кажется, что в случае бунта вы будете знать, что делать!
Ого! Проняло! Гейден расправляет плечи и выпячивает украшенную орденами грудь:
— Разумеется, ваше императорское высочество может быть уверен, что любая попытка мятежа будет немедленно пресечена в корне!
— Замечательно, Федор Логгинович! Другого ответа я и не ждал. Тогда что же вас смущает?
— Однако, ваше императорское высочество…
— Вот что, Федор Логгинович, давайте-ка вы будете обращаться ко мне «Николай Александрович». Так короче и проще.
— Слушаюсь, Николай Александрович. Меня только весьма смущают финские части… — Он вытаскивает платок и промокает им вспотевший лоб. — Ведь ваше предложение об их расформировании с включением личного состава в строевые батальоны, расквартированные на остальной территории империи, может тоже вызвать… м-м… беспорядки.
— И в этом случае?.. — Я умышленно предоставляю ему право самому закончить свою мысль.
— В этом случае мне может не хватить имеющихся под ружьем войск.
— Не волнуйтесь, Федор Логгинович. Вы получите под свое начало столько войск, сколько необходимо.
— В таком случае, ва… Николай Александрович, я могу только отметить, что я восхищен столь детально проработанной программой, которую вы сумели составить в столь юном возрасте. Я полностью поддерживаю ваши предложения и, если мне будет позволено, готов немедля приступать к их осуществлению…
Он еще долго расхваливает меня и воспевает мои таланты. Несмотря на эту бесконечную осанну, мы все же умудряемся обсудить детали совместной работы, мероприятия, необходимые к первоочередному исполнению, и шаги, которые последуют за этим. Тут он толков, деловит, не стесняется перебивать меня и спорить, когда считает неправым. В конце концов мы расстаемся вполне удовлетворенные друг другом. Это хорошо, что мы нашли с ним общий язык. Человек он умный, дельный и программу мою будет претворять в жизнь со всем усердием. Хороший человек. Жаль только, что в ближний круг ему уже поздновато. Не поймет. А, ей-богу, жаль!..
…Вечером в Зимнем малый, «неофициальный», прием. Дабы еще сильнее позлить доченьку виндзорской вдовы, я рекомендую Моретте отправить ее родителям телеграмму с просьбой о прощении и выражением совершеннейшего счастья от ее нынешнего положения без пяти минут жены русского наследника. Пусть «порадуется», змеюка британская. И супружника своего полудохлого пусть порадует. Глядишь, он от такой радости на неделю раньше загнется. Какая ж я все-таки сволочь, аж самому приятно!
На приеме ко мне подходит генерал-адмирал.
— Здравствуй, mon neveu [Племянник (фр.).], представь меня своей очаровательной избраннице!
Моретта смотрит на Алексея несколько удивленно, но послушно подает ручку для поцелуя и говорит:
— Я очень рада знакомству.
Я делаю шаг в сторону и увлекаю генерал-адмирала с собой:
— Бляха, дядюшка, ну ты даешь! Какой «представь»?! Вы ж знакомы, она в Питер приезжала!
— Серьезно? — Платов смотрит на меня с подозрением. — Ты уверен? То-то я думаю, где я ее видел… Ах да! Вспомнил! Это же еще до моего вселения было. Генерал-адмирал приехал на тот прием уже изрядно «нагрузившись» в гвардейском экипаже. «Мама-папа» сказать мог, стоял прямо, но вместо Моретты в воспоминаниях одна белая шляпка с цветочками. Ладно, проехали… Ну так что решил мой венценосный брат по поводу назначения Рукавишникова?
— Дядя, поимей совесть! Я только сегодня с поезда, здесь — с невестой. Ну, я что, сейчас все брошу и начну Александра пытать по поводу Димыча?
— Поимейте совесть… и совесть тут же поимели, — улыбается Платов. — У нас тут вечный бой — покой нам только снится! Ладно… Понимаю, у тебя дополнительная нагрузка появилась. Одного дня тебе на отдых хватит? На фиг ты нам здесь нужен с диагнозом «нервное истощение». Но и ты меня тоже пойми, мне скоро за семь морей отправляться, а здесь бардак на верфях. Толковый задел на будущее даже в проекте отсутствует.
Вот ведь зараза… Не было печали… Раньше делал что хотел, а теперь — что коллеги скажут!
…Утро встречает меня пронзительным визгом. Подпоручик Махаев, в простоте душевной, как обычно, влетел в мою спальню поднимать меня на утреннюю «гимнастику» и ненароком пробудил Моретту. Уснуть мне удалось только часа за два до рассвета (и Моретте, само собой, тоже), так что разбудить меня было весьма проблематично. Чего не скажешь о моей ненаглядной. Видимо, события последних дней сильно потрепали ей нервы, так что спала она, как говорится, вполуха и полглаза. Явление Махаева, которого она спросонья приняла то ли за грабителя, то ли за террориста, произвело на нее неизгладимое впечатление. В результате мне пришлось битых полчаса утешать и успокаивать свою нареченную. Однако привыкайте, ваше высочество. При дворе русского наследника вас еще и не то ожидает…
Рассказывает принцесса Виктория фон Гогенцоллерн (Моретта)
Этот день был, без сомнения, самым лучшим, самым прекрасным днем в ее жизни. Санкт-Петербург, расцвеченный флагами, императорская чета, принявшая ее удивительно ласково, и, конечно же, Ники, который не отходил от нее ни на шаг. Она перезнакомилась со своим новым двором — молодыми фрейлинами, камер— и статс-дамами, которых ей любезно предоставила императрица Мария. Старшая статс-дама, Анна Энгельман, хлопотала и заботилась так трогательно, словно обрела давно потерянную дочь…
…А вечером был прием и бал. Ники, милый Ники, зная, что у нее нет с собой никаких нарядов, списался с братом Вилли и получил все нужные размеры. И на новой родине ее ждал целый великолепный гардероб! Императрица прислала ей изумительный гарнитур — диадему, кольца и серьги — с великолепной бриллиантовой осыпью, и теперь она могла блистать на балу так, как и положено невесте русского наследника.
На балу к ней с поздравлениями подходили родственники Ники. Ей особенно понравился великий князь Сергей, преподнесший очаровательный подарок — платиновый бювар, украшенный uralskimy samotsvetamy, русскими гербами и ее монограммой. Ей так понравился подарок, что она даже хотела уделить Сергею Александровичу вальс, но вдруг заметила, как Ники поморщился и прошептал одному из своих kazak’ов:
— Uznay, kto etogo pidora nadoumil podarky delat’. Zavtra dolojish.
И ответ kazak’а:
— Ne bespokoysia, batushka-gosudar’. Uznaem, kto etogo mujelojtsa sprovоril…
Слова были непонятны, но тон, которым они были произнесены, не оставлял сомнений: Ники очень недоволен. Тогда она попросила Энгельман перевести…
Услышав вопрос, Анна Карловна поперхнулась, покраснела, но, собравшись с духом, все же объяснила ей смысл услышанного. Она ошарашенно посмотрела на старшую статс-даму, запунцовела. «Как странно, — подумалось ей, — ее Ники, ее славный, увлекающийся, романтичный Ники, оказывается таким чопорным, таким нетерпимым к обычным «светским шалостям»… Впрочем, это было к лучшему: она помнила наполненные мукой глаза Доны, когда брат крепко обнимал графа Эйленбурга. «По крайней мере, — решила она, — я буду избавлена от таких неприятных сцен!..»
Потом был гром оркестра, вихрь танца, твердая рука, обнимавшая ее талию. Было искристое шампанское, прекрасное русское вино, похожее на любимый ею рейнвейн, только слаще. Ники сказал, что оно называется Zimljanskoe, и она дала себе слово при первой же возможности послать такого вина милой Доне и любимым сестрам. А потом были покои цесаревича, и прекрасная, волшебная ночь…
…Утро следующего дня было на удивление безобразным. Сначала она ужасно перепугалась, увидев в спальне чужого. Оказалось, что это — один из адъютантов Ники, пришедший звать его на какую-то «русскую гимнастику». Не чуждая спорту, который усиленно внедряла маменька, и знакомая с мюллеровской гимнастикой, она решила посмотреть, чем занимается ее любимый, а может, и самой показать что-нибудь. Ведь недаром ее фрейлины там, в Берлине, говорили, что она удивительно привлекательна, когда в купальном костюме делает упражнения герра Мюллера… Увиденное потрясло ее до глубины души. Оказалось, что в русской гимнастике мужчины просто колотят друг друга. Да еще как колотят! Она чуть не потеряла сознание от ужаса, когда на Ники кинулись рrince Serge и двое kazak’ов. Ей показалось, что ее любимого сейчас просто убьют. В страхе она зажмурилась, но когда открыла глаза, то увидела, что один из kazak’ов лежит на полу, беззвучно открывая рот, второй — сидит, бессмысленно выпучив глаза, а Ники наклонился над Васильчиковым:
— Извини, Сергей, не рассчитал. Рука-то цела?..
Позже, за завтраком, она твердо потребовала от жениха прекратить эти ужасные занятия. К ее изумлению, Ники решительно, хоть и мягко, отказал ей. «Ничего, — подумала она. — После свадьбы, мой милый, мы еще вернемся к этой теме…»
… Не менее ее поразил завтрак. Когда в поезде к завтраку собрались офицеры и ординарцы, она решила: это из-за того, что вагон тесен. То же самое было и во Франции, но то было путешествие. Однако во дворце оказались те же обычаи…
— Милый, мне так хотелось позавтракать с тобой вдвоем…
— Но мы же и завтракали вместе, вдвоем.
— Ты не понял: я хотела позавтракать только с тобой вдвоем. — Она укоризненно посмотрела на него. — Зачем ты позвал всех своих офицеров, kazak’ов, солдат?
— Видишь ли, счастье мое, они же охраняют нас. Так разве же можно не посадить их за стол?
— Пообещай мне, милый, — она прижалась к нему и погладила по щеке, — обещай мне, что отныне мы будем завтракать только вдвоем, да?
Оказалось, что и этого тоже не будет. А после завтрака Ники и вовсе убежал заниматься какими-то отвратительными делами и оставил ее одну. Она сидела надувшись и думала о том, что пока можно потерпеть, но вот уж после свадьбы… После свадьбы она наведет здесь порядок. Настоящий прусский порядок…
Рассказывает Олег Таругин (цесаревич Николай)
К моему несказанному удивлению, несмотря на всю кутерьму по подготовке моей с Мореттой свадьбы, венценосец не забыл своего обещания по поводу Рукавишникова и все-таки вызвал его для собеседования. А посему через несколько дней после нашего возвращения ко мне, замордованному до крайности проблемами с финансами, Финляндией, училищами и Мореттой, ворвался Димыч собственной персоной.
— Оле… — Тут только он соблаговолил заметить, что мы в кабинете не одни и моментально выправился: — Ваше императорское высочество, разрешите?
Оказывается, мой личный конвой уже принял от Ренненкампфа, Махаева, Шелихова — короче, от тех, кто видел нашу встречу в Нижнем, — информацию, что этот «купчина» вхож в ближний круг. Потому его никто и не остановил, как не стали бы останавливать Шелихова или, скажем, Альбертыча. Так что переживал я по поводу Димки зря, хотя… Мама моя, императрица! На Димыче красуется модный, в талию, сюртук парижского кроя, дорогущего сукна… НА МОЛНИИ!
Сидящий у меня бывший министр финансов Бунге в изумлении поворачивается посмотреть на нового посетителя. Видимо, решив, что молодой человек в модном партикулярном платье — в лучшем случае собутыльник цесаревича, он продолжает свою речь:
— …свидетельством провала дефляции стало также стеснение внутреннего денежного рынка. Бумажных денег, ваше императорское высочество, стало слишком много по отношению к разменному фонду, но недостаточно для обеспечения потребностей национального хозяйства. В отличие от других европейских стран, у нас не получили широкого распространения безналичные средства платежа, как то: чеки, векселя и прочее. А в связи с расширением предпринимательской деятельности экономика испытывает потребность в оборотных средствах. Особенно остро нехватка бумажных денег ощущается в урожайные годы, когда циркуляция товарной массы резко увеличивается. Поэтому изъятие даже 87 миллионов рублей без замены их звонкой монетой привело к недостатку денежных запасов в обращении. Таким образом…
— Таким образом, — перебивает Димыч уверенно, — систематическое повышение пошлин довело ограничение импорта до предела. Устойчивое положительное сальдо торгового баланса России было достигнуто главным образом за счет увеличения экспорта хлеба. Вывоз хлеба дает более 50 % всех экспортных поступлений, хотя в то же время общий объем экспорта по стоимости вырос только на 15,6 %. При этом импорт резко сократился, и положительное сальдо торгового баланса в среднегодовом исчислении составило 142,2 миллиона рублей золотом, или 36,2 % от объема вывоза. И кому это, спрашивается, выгодно?
Бунге ошарашенно молчит, переводя изумленный взгляд с меня на Димку и обратно. А Димыч меж тем уверенно берет стул, усаживается на него верхом напротив Николая Христиановича и гонит дальше:
— Два года тому назад вы, господин действительный тайный советник, довели протекционистские тарифы до их логического максимума. За это вам от имени всех российских предпринимателей нижайший поклон и респект.
