И Михал Михалыч плюнул ему вслед и совершенно искренне пожелал поскорее свернуть шею.
Васька-Вискарь был уверен в своей тачке, и в самом деле, что может быть надежнее штучного «Банзая»? Разве что штучный «Штральзунд», но это машина богунов. И тут внутри автомобиля что-то хрустнуло, правое переднее колесо подвернулось, словно вывихнутая нога, хотя это было и невозможно, и Васька полетел кувырком через богунские полосы, перевалил через бетонный разделительный гребень и оказался на встречной полосе. Последнее, что он увидел, — тяжелая мрачная морда «Штральзунда», почему-то перевернутая, надвигающаяся на него. Подушки безопасности лопнули от страшного удара, и для Васьки все закончилось.
Просыпалось злое неупокоенное железо. Большинство населения планеты ничего не поняло, и вряд ли было способно понять, что единственный способ избежать ярости взбесившегося металла состоял в том, чтобы не желать зла ни ближним своим, ни дальним. К сожалению, большинство людей на это совершенно не способно, поэтому несчастных случаев становилось все больше и больше. Только можно ли считать все эти ранения и убийства непредумышленными? Ведь в каждом случае железо просто выполняло очередное человеческое желание, пусть и не высказанное вслух, но достаточно отчетливое.
Раздраженная жена швырнула в мужа пилочкой для ногтей, и та перерезала ему сонную артерию.
Сантехник пообещал своему товарищу разводной ключ в глотку, и железяка в точности исполнила желаемое.
Безработный, простоявший полдня напротив небоскреба межнациональной корпорации, сворачивая отсыревший бумажный плакатик, прежде чем уйти, от всей души пожелал ее владельцам сгинуть под обломками, и стальные конструкции каркаса, словно чудовищные черви, стали извиваться, стряхивая с себя блестящую труху, в которую тотчас же превратились стеклянные стены, а потом разошлись в стороны, уронив все этажи внутрь железной розетки.
Грянуло лютое время, время злого железа.
Доигрались!
Глава 2
Вместе у реки
Далеко по свету разнесло нас,
И дороги наши далеки,
Но однажды утром,
Только встанет Солнце,
Мы сойдемся вместе у реки.
А. Молокин. Вместе у реки
Отвык я все-таки ходить пешком. Пятьсот метров туда, до «Сквозняка», шестьсот сюда, до «Трех непьющих». А потом домой на автопилоте. Теперь, похоже, придется привыкать заново, вон отшагали всего пару километров, а в боку уже колет, и мышцы заныли. Эк я, однако, деградировал!
А ведь в былые-то славные времена барды запросто преодолевали мили и мили с какой-нибудь виолой за плечами, и ничего, не жаловались. Отшагает такой народный артист верст с десяток, а то и больше, да потом еще и концерт дает на постоялом дворе. И поет до глубокой ночи, пока кому слушать охота. И все это за еду, ночлег, выпивку да горсть медяков. Никаких тебе лимузинов к подъезду, никаких фуршетов с местными богачами. А если что не так, так взашей его, барда, и пусть распевает свои баллады ночному небу да волчьим стаям — те оценят, если не душу артистическую, то уж тощее тело — наверняка. Вот так и происходил некогда среди нашей братии естественный отбор. Так что сейчас еще ничего, сейчас еще жить можно. По крайней мере никто не сожрет, разве что освищут да тухлое яйцо бросят, да и то вряд ли. Что-то я ни разу не слышал, чтобы в России освистали хоть одного халтурщика, и насчет яиц — тоже не слышал. Дорожит наш народ своими яйцами, пускай даже и тухлыми, и попусту ими не разбрасывается. А к халтуре мы все сызмальства приучены, нас халтурой не удивишь. Вот ежели наоборот, вот тогда-то мы рты и разинем — надо же, он же всерьез! Вот дурень!
Вот с такими примерно мыслями я шагал в середине нашего небольшого отряда, бард, миннезингер, бродяга поневоле, с тяжеленным рюкзаком и гитарой за плечами. Точнее, по старой привычке, гитару я нес на правом плече, на манер ручного пулемета, придерживая рукой за гриф. Передо мной шла Гизела — честное слово, эта женщина даже в тяжелых «гриндерах» и со свернутым спальником за плечами выглядела покруче любой гламурной топ-модельки на подиуме. Куда уж им, убогим, против породы-то! Раунда, как говорится, не выстоят. За мной неслышно скользила Люта. Эльфийки по лесу вообще не ходят, а летают, точнее, скользят, лес для них все равно что город для таксиста. Наверное, даже не так, город все-таки и к детям своим иногда враждебен, а лес к эльфам — нет. Хотя, наверное, смотря какой лес, да и что я знаю об эльфах? Только то, что написал профессор?
Возглавлял нашу команду браток Гонзик, навьючивший на себя все основное снаряжение и похожий сейчас на инструктора по туризму, ведущего новичков в их первый поход, а замыкал герой Костя, нагруженный не меньше Гонзика.
Таким образом, мы напоминали компанию туристов, отправляющихся на природу, вкусить прелестей первобытной жизни, с девочками и гитарой, и одновременно зековский конвой, потому что и Гонзик, и Костя явно присматривали за нами. Наверное, чтобы никто по дороге не сбежал, а может быть, наоборот, оберегали. Должность у них такая, у братков да героев.
Все железо из нашего снаряжения было беспощадно изъято, даже пряжки на рюкзаках и подковки на ботинках стояли бронзовые или латунные. Мастеровитый Артур-Фигаро постарался.
Перед походом я сменил струны на гитаре. Бесценные «Jazz-S», верно прослужившие мне полгода, полетели в глубокую яму, выкопанную братками на заднем дворе фазенды, чтобы упокоиться там, рядом с Гонзиной тачкой и прочими скобяными изделиями. Скверное это дело, выбрасывать хорошие струны, хотя такой приметы и нет, но все равно неправильно это. Плохо.
Без струн гитара выглядела голой, словно березка зимой, и какой-то сломанной. Я аккуратно размотал клубок желтоватых жил, толстых и не очень, тонких и совсем уж тонюсеньких, размышляя, из какого это зверя они добыты? А может быть, это жилы разных зверей? С каждого зверя по жилочке — барду новые струны. И откуда они, эти струны, взялись у богунов? Заранее припасли, что ли?
В конце концов мне удалось подобрать шесть подходящих на вид кусков, я обрезал их богунским бронзовым ножом по длине мензуры, оставив небольшой запас, сделал на концах петельки и наконец поставил на гитару. Хорошо, что колки у меня были из бронзы, а то пришлось бы и их менять. Всю эту работу я проделал еще там, на фазенде, пока Гонзик мотался в город за припасами и необходимым снаряжением. Настроить и проверить звучание инструмента я так и не успел, потому что пора было уходить. Отпущенное нам время истекало, и даже я чувствовал, что в мире что-то меняется. Воздух наполнился каким-то неприятным металлическим зудом и тонким и едким запахом окалины, словно неподалеку работали тысячи миниатюрных шлифовальных станков. Ножи точить, ножницы, бритвы править… Я бард, я воспринимаю все на слух, но и остальным было не по себе. Костя, например, поминутно сплевывал, чего раньше за ним не замечалось. Деликатно отвернется и сплюнет, подождет немного — и опять. Люта снова казалась замерзшей, у нее даже кончики ушей побелели, хотя сегодня она была одета по погоде, не в пример тому, как вчера. Госпожа Арней нервно хрустела пальцами. Прямо какая-то вдова белого офицера в представлении киношников. Хотя рисовки в ее поведении не было решительно никакой — просто женщине стало нервно и нехорошо.
Наконец сборы были закончены, и мы, даже не присев на дорожку, вышли из ворот. Оставшиеся на даче братки деловито утрамбовывали землю на том месте, где была зарыта Гонзикова тачка и прочие железные предметы, ножи, стволы и мои струны.
Мы не стали заходить в город, а сразу свернули в сторону реки, углубились в густой низкорослый подлесок, поднялись на невысокий холм, после чего местность стала понижаться, и потянуло речными запахами. Вообще весной река пахнет в основном талым снегом и немного горьковатыми ивовыми листьями. Не знаю, почему так, но вот так оно и есть. В прибрежном лесочке кое-где сохранился дырчатый, испачканный черным снег, хотя на полянах сквозь спрессованную зимними снегопадами прелую листву пробивалась тоненькая зеленая травка.
Город остался где-то справа, оттуда время от времени слышались какие-то скрипы, невнятные трески, хотя вообще-то было непривычно тихо. Не громыхали по мосту поезда, не шумели автомобили, даже пушки на крышуемом Димсоном заводе перестали реветь. Железо уже перестало служить людям во благо, но еще не пробудилось для служения во зло.
Я шел не торопясь, стараясь ступать след в след Гизеле и попадать в ногу с ней, почему-то мне это показалось забавным. Наконец госпожа Арней обернулась и недовольно бросила:
— Прекрати сейчас же, Авдей! Прекрати, мне неприятно!
И чего это она? Однако я послушно отступил в сторону, сбил шаг и пошел немного сбоку, так, чтобы никому не было неприятно. Хотя психи они здесь все — это точно! А госпожа Арней, похоже, к тому же еще и порядочная стерва. Если стерва вообще может быть порядочной.
Наконец за расступившимися деревьями показалась темная, недавно сбросившая лед река. От воды тянуло холодом, мелкие ржавые водовороты крутились вокруг плывущих вниз по течению коряг. На узкой полосе песка у самой воды неопрятно белели грязноватые подсыхающие клочья. Река была похожа на загнанную лошадь, роняющую пену на обочины.
Размеренно вышагивающий впереди Гонзик остановился и присел на корточки.
— Этап, стой! Всем отдыхать, можно оправиться, мальчики налево, девочки направо, — почти весело скомандовал он, со вкусом закуривая.
Мы остановились на небольшой полянке и стали устраиваться, кто как мог. Костя быстренько отыскал пару бревен, на которых и разместились спиной друг к другу наши очаровательные дамы. За весь сегодняшний день они и словом не перемолвились. Кстати, и со мной тоже, не считая оклика Гизелы. Как будто я был в чем-то перед ними виноват. Имя изумительной красоты брюнетки, приехавшей с Костей, я узнал от нашего героя. «Ее зовут Гизела, — шепотом сообщил мне наш командир. — Ты смотри не вздумай к ней того… приставать, имей в виду, она этого не любит».
Похоже, кое-кто тоже был против моего возможного приставания к прекрасной магистке, но мне это было все равно. Я уже говорил, что барды из всех женщин предпочитают кухарок и домработниц. Как для тела, так и для души.
Я, конечно, сделал вид, будто ничего не понял, но на всякий случай решил держаться в сторонке, вдруг кто-нибудь обидится? А тут еще Люта смотрит как-то не так, особенно смотрит, насквозь. Неужели ревнует? Вот и поди их пойми, ну да ладно…
— Долго стоять будем? — спросил я Костю, раскуривавшего свою неизменную сигару. Откуда он их берет? У него что, целый ящик за пазухой?
— Пока богун не придет, — пожал плечами наш браток-герой. — Без богуна мы, чего доброго, заблудимся, да и он с нами неспроста собрался, так что давай отдыхай, пока будем ждать Левона.
Я отыскал подходящий пенек, уселся и расчехлил гитару, чтобы настроить и хоть немного опробовать ее с богунскими струнами. Ненавижу, когда инструмент не настроен. Словно, простите, ширинка расстегнула, так же неловко.
Аккорд вроде бы подобрался правильно, струны все, кроме одной, верхней, не дребезжали, только в отличие от стальных немного вытягивались при настройке, поэтому подстраивать пришлось несколько раз, понемногу выбирая по четверти тона и добиваясь стройного звучания. Еще сутки струны будут вытягиваться, пока не «станут», тогда надо будет подстроить еще раз. Только после этого гитара может считаться окончательно настроенной.
Я взял несколько аккордов, потом попробовал сыграть начало «Молитвы святой Гертруде, покровительнице бродяг», там довольно мощное инструментальное вступление, — получилось, хотя гитара звучала как-то непривычно, было в ее звуке нечто дремучее, языческое, словно и не гитара была у меня в руках, а какая-нибудь древняя арфа. И сам я был не современным городским бардом, распевающим разнообразные песенки на бытовую тему и, к собственному удивлению, иногда умеющий играть дороги, а древним скальдом. Мне бы гусли, да кудри сивые до плеч, да еще какого-нибудь славного конунга в покровители, вот тогда бы я посмотрел на наших женщин! Впрочем, их, кажется, и без гуслей проняло, да еще как!
Я заметил, как при первых глубоких, почти органных звуках вступления Люта с Гизелой вздрогнули, музыка словно насильно разворачивала их лицами друг к другу, но женщины удержались, да так и остались вполоборота, потом Костя решительно положил ладонь на струны, прервав музыку.
— Осторожнее, бард, — тихо сказал он. — Думай, что делаешь!
Я вздохнул и убрал гитару в кофр. Вот тебе и пикничок, и поиграть-то толком нельзя. А что же тогда можно, интересно спросить?
В это время в подлеске раздался треск ломающихся веток, и на поляну вывалился небольшого роста человек в перепачканной глиной милицейской форме с погонами старшего сержанта и совершенно безумными глазами. Фуражки на человеке не было, в одной руке он неловко сжимал табельный пистолет с забитым глиной стволом. Человек с трудом поднялся с четверенек и поднял свое оружие.
Костя сделал незаметное движение, и пистолет с громким бульком исчез на дне реки. Гонзик наладился было отправить незваного попутчика вслед за его табельным оружием, но тот неожиданно для всех рухнул на колени перед магисткой и мертвой хваткой вцепился в высокий шнурованный ботинок.
— Верните мне будущее, госпожа, — рыдающим голосом взмолился человек. — Верните, прошу вас! Что вам стоит!
Человек был явно не в себе.
— Чижик-Пыжик? — удивленно и, как мне показалось, немного брезгливо спросила госпожа Арней. — Как ты меня отыскал? И зачем?
— Будущее, — не унимался старший сержант. — Я не хочу без него, я уйду из ментовки и снова начну заниматься физикой или, если хотите, дворником устроюсь, только верните мне будущее, госпожа магистка!
Мне этот тип был совершенно незнаком, Люте, похоже, тоже. А вот Костя и Гизела вроде встречались с ним раньше, особенно Гизела — ишь, еще немного — и покраснеет наша магистка неприступная. Вот тебе и порода. Надо же, «Чижик-пыжик»! Порода, значит, породой, а природа — природой.
— Чего этот мент поганый от тебя хочет? — грубовато спросил Гонзик у Гизелы. — Ты опять что-то натворила, магистка? Мама моя родная, неужели это тот самый? А я-то думал, что он уже того, напрочь спекся.
— Он думает, что я забрала у него будущее, — раздраженно сказала Гизела. — Так вот, Аавом клянусь, не было у него никакого будущего, так что и забирать-то было нечего. Если бы у него было хоть какое-то будущее, мы не торчали бы сейчас в этом проклятом лесу, я получила бы нужную мне силу и вовремя упокоила бы этот злосчастный нож. А теперь, между прочим, ни у кого из нас настоящего будущего нет, так, одни огрызки.
И добавила уже мягче, обращаясь к нежданному гостю:
— Отпусти меня, Степан. Иди домой, выпей водки, что ли! Успокойся, никто у тебя ничего не забирал, нечего было. Понимаешь? Все твое осталось с тобой.
— Слышь, мент, давай быстренько вали отсюда, ты что, не понял? — Гонзик поднял старшего сержанта с колен, встряхнул и легонько подтолкнул в сторону города. Милиционер упирался и даже замахнулся было на Гонзика, только последний не обратил на это особого внимания. Просто еще разок встряхнул, и старший сержант обмяк.
— Погоди! — раздался хриплый властный голос. — Дай-ка я душу его маленько потрогаю, может, ему судьба с нами идти, не случайно же он на нас вышел. Будущего у него, может быть, и нет, а вот судьба есть.
На поляне невесть откуда появился давно ожидаемый богун Левон. О том, что богун собрался в путь-дорогу, говорил тяжелый ясеневый посох, на который он опирался, да объемистый холщовый мешок за могучими плечами.
— Зачем он нам? — спросила Гизела. Похоже, присутствие Чижика-Пыжика ее не на шутку смущало. Наверное, чувствовала свою вину, а такие женщины, как госпожа Арней, терпеть не могут быть виноватыми. Это их раздражает, как сломанный ноготь или неудачное посещение парикмахерской. Не их это стиль. Впрочем, такие женщины не ходят в парикмахерские, они ходят к стилистам. Вот еще порода современных евнухов, плюс визажисты да кутюрье, их и кастрировать не надо — они от природы убогие.
Костя с Лютой молчали, хотя, похоже, Костя уже успел где-то познакомиться с нашим новым попутчиком. Наверное, в ментовке и познакомился, он же с утра туда регистрироваться ходил. Гонза угрюмо почесал стриженую круглую голову, сплюнул в прошлогоднюю траву, но тоже смолчал.
Богун развернул к себе старшего сержанта лицом, еще разок в целях приведения в разум встряхнул его, всмотрелся в глаза, потом резко отпустил, почти оттолкнул. Несчастный милиционер, словно упившийся вусмерть сантехник, тяжело опустился на землю, богун снова поднял его, что-то прошептал на ухо, и старший сержант выпрямился, да так и остался стоять, правда, слегка покачиваясь. Старался.
— С нами пойдет, — решил богун и вытер ладони пучком жухлой травы.
Я подумал, что в нашей компании и без приблудного мента ненормальных хватает, взять хотя бы меня. Или наших женщин. Или Константина. Вот разве что Гонзик у нас нормальный, да, может быть, сам богун Левон, да ведь в компании психов всегда найдется хоть один санитар. Левон, видимо, угадал мои мысли и примирительно качнул головой.
— У него душа хоть и слабая, но простая, — объяснил он. — Поэтому этот мент несчастный во все верит и никогда не сомневается. Вот у тебя, Гизелка, разве простая душа? Во что ты веришь? В силу свою заемную? Так ведь заемное — не свое, а свое отдавать тебе жалко, жаба давит, полинять боишься, красу растратить. Вот и маешься, а на что краса без простоты? Любовь-то, она проста, как полет, это ползать трудно, а летать — легко, если, конечно, кому-то дано.
Гизела вспыхнула, сощурилась, словно в прицел, даже кулаки сжала. Но промолчала, видно, сказать было нечего. Да и побаивалась она старого богуна.
— Вот Константин наш, опять же, — он тоже сомневающийся. В себе сомневается, в начальстве своем, в товарищах, в барде и Люте, а значит, и в успехе тоже. И прикидывается этаким героем на все руки, а у самого в душе сплошное сомнение. Так ведь, герой? Танк ты наш безбашенный.
Костя неопределенно хмыкнул. Слова богуна произвели на него впечатление, но от сомнений не избавили. Видимо, возможность сомневаться он считал одной из своих сильных черт.
— А ты, Гонза, во что веришь? — обратился богун к братку.
— В понятия, — с достоинством ответил Гонза. — В братву, в Россию, в Авдюху вон тоже верю, сам не знаю почему, а все остальное мне — до фени! Я тоже парень простой, даром что не мент, а совсем наоборот, только с Арнеихой нипочем бы связываться не стал, чем бы она меня ни манила. Вот ей-то я как раз и не верю. Ни на грош.
— Ну а ты, бард, и ты, красавица? — продолжал богун. — Разве вы не сомневаетесь друг в друге каждый раз, когда играете дорогу? Разве, прежде чем у вас что-то получится, не преодолеваете в себе путь от сомнения до приятия, а от приятия до веры? А сейчас у вас, голубчики, и вовсе разлад, и сможете вы с ним справиться или нет — только от вас зависит. Да еще от нашей Гизелки, будь она неладна. Так что единственная истинно простая, открытая для веры душа имеется вот у этого убогого человечка, а больше, получается, ни у кого. Поэтому он и пойдет с нами. Если у нас что-то получится, то только его вера сможет закрепить достигнутое, больше нечему. А если нет, то так вместе и сгинем.