— Нишкни, чадо непутевое, — сказал богун. Так прямо и сказал, «чадо».

Гонзик внял и принялся тщательно поправлять наводку своей пушки. На мой взгляд, попасть из нее можно было разве что на тот свет. Канониру и его сотоварищам. Рассчитывать на то, что бесстрашники разбегутся от грохота, словно какие-нибудь древние ацтеки, по-моему, не приходилось. Не похожи были эти бесстрашники на ацтеков, да и кого попало так не назовут. Бесстрашниками.

Между тем бесстрашники выгнали толпу беженцев, а больше всего эти люди были похожи именно на беженцев, на поле, а сами встали в сторонке. Ни дать ни взять полицаи перед расстрелом мирных жителей. Хотя у полицаев было оружие, а у этих нет. По крайней мере в руках у бесстрашников ничего, кроме ременных плеток, не наблюдалось.

Некоторое время новоявленные полицаи лениво курили, перебрасываясь между собой шуточками, потом один из них, судя по повадкам, командир, что-то гаркнул, и смешки прекратились. Между тем толпа начала понемногу расползаться по полю. Некоторые побежали к опушке в нашу сторону.

Командир снова что-то прогавкал, и бесстрашники все как один упали на колени и воздели руки к синему апрельскому небу. И тут где-то за нашими спинами, там, где должен был быть железнодорожный мост, что-то звонко залопотало, защелкало, словно рвались стальные тросы, а потом мы услышали шорох.

Сначала тихий, словно где-то вдалеке водили рашпилем по мягкому дереву, потом звук стал жестче, в нем появились звенящие стальные нотки, и наконец перешел в пронзительный свист. В поле закричали тонко и жутко.

Люта схватила меня за руку и отчаянно закричала:

— Смотри, Авдей, что же это делается-то! Что же они делают!

Я взглянул на поле и обомлел.

На поле рушился железный дождь. Он падал на бегущих людей со всех сторон сразу, и его струи были неподвластны ветру. Беженцы падали один за другим, убитые летящими железками, а бесстрашники все так же стояли на коленях, воздев руки с раскрытыми ладонями к небу, и смеялись. Некоторые из них тоже были убиты, но остальные не обращали на них внимания, продолжая радоваться, как дети.

Бабахнула мортирка Гонзы, и нас заволокло вонючим пороховым дымом. Шмальнул-таки браток, не выдержал. Черный шарик, треща запальным фитилем, круто взвился в небо, и через несколько секунд среди бесстрашников рванула бомба, некоторые из них повалились на землю, но остальные продолжали свое жуткое камлание. Браток, кашляя и непечатно ругаясь, торопливо перезаряжал свою волыну. Про самострел он, видимо, забыл. Или счел его слишком несерьезным оружием, и, как оказалось, напрасно. Сбоку от меня тупо и сильно щелкнуло, бесстрашник-командир схватился за бок и повалился на землю. Я повернул голову и увидел оскаленный профиль госпожи Арней, отчаянно пытающейся провернуть тугой ворот. Старая изношенная тетива лопнула с тупым звоном, и магистка, грубо выругавшись, бросила бесполезный самострел на землю. Мортира бабахнула еще раз — оказывается, из этого ночного горшка еще можно стрелять и даже куда-то попадать. Вторая бомба упала среди бесстрашников, не разорвавшись. Я услышал, как костерит себя Гонза, забывший поджечь фитиль, и увидел, как среди коленопреклоненных фигур бешеным нетопырем мечется герой Костя. На помощь ему бежал, вполне профессионально размахивая резиновой дубинкой, старший сержант Голядкин. Через пять минут все было кончено. Только в небе время от времени раздавалось страшное «ж-жжик» и кто-то, уже почти добежавший до спасительной опушки, падал, обхватив голову руками. Железный дождь кончался, роняя последние мертвые капли. И каждая находила цель. Между побитыми беженцами ходил старший сержант, нагибаясь только для того, чтобы посмотреть, не остался ли кто в живых. На падающие тут и там железки он не обращал внимания. Скорее всего он просто не верил, что какая-нибудь из них может достаться ему.

В ложбинку рухнул окровавленный Костя-герой, волоча за собой невнятно мычащего человека. Человек был в сознании, но ни двигаться, ни говорить членораздельно не мог, видимо, Костя применил к нему какой-то хитрый геройский приемчик, потому что видимых повреждений на человеке не было. Даже одутловатое, искаженное гримасой не то ненависти, не то боли лицо было чистым. Одетый в добротную кожаную куртку и порванную накидку из мешковины, человек напоминал и братка, и богуна одновременно. Хотя больше он был похож на богуна. Есть в них, в богунах, что-то общее.

Потом появился Чижик-Пыжик, спрятал куда-то свою дубинку и снова притих, как будто и не он был только что на поле.

— Никого там не осталось, — негромко сказал он. — Никого живого.

Костя бросил человека на землю и отстранился от кинувшейся к нему Гизелы.

— Кровь не моя, отойди, подруга, испачкаешься, — хрипло сказал он. — Пойду спущусь к реке, умоюсь. А этот пускай здесь пока полежит. Вы его не трогайте, без моего разрешения он никуда не побежит. Богун это ихний, я его обездвижил. Сейчас вернусь, спросим, что они тут за жертвоприношение устроили. И кто вообще по жизни.

— Надо бы посмотреть, не осталось ли кого в живых. — Я оглядел поле, покрытое светлыми пятнами белых рубах. — Вдруг наш старший сержант кого-то пропустил? Может, помощь какая нужна.

— Уже не нужна, — печально отозвался старый богун. — Никого он не пропустил. Неупокоенное железо разит насмерть. Если кто остался живой, так, значит, свезло, а кто нет — тому уже не поможешь.

Пока Костя бегал к реке, Левон присел возле богуна бесстрашников на корточки и принялся его внимательно разглядывать. Потом достал костяной нож и разрезал веревку, которой был подпоясан пленник.

— Так я и думал, — хмыкнул он. — Вот, смотрите.

В руке старого богуна на кожаном шнурке, продетом в круглую дырку, покачивался оплавленный плоский кусочек железа. Пленник, увидев, что его амулет попал в чужие руки, отчаянно захрипел и задергался, но сказать ничего не мог, только белками ворочал, будто его душили.

— Это еще что за блямба корявая? — спросил Гонза, прочищая ствол своей волыны чем-то похожим на войлочный вантуз. Потом я вспомнил, что эта штука называется у артиллеристов банником, для шомпола она была слишком велика.

— Метеорит, — пояснил Левон. — Небесное железо.

— А метеорит-то здесь при чем? — Я осторожно взял шнурок у богуна. Метеорит был тяжелым и каким-то мирным. Никакой злости я в нем не ощущал, так, железка и железка, на кляксу похожа, только черная.

— Они верят в небесное железо, земных богов не признают и не боятся, считают это ересью. Поэтому и прозываются бесстрашниками. А еще верят, что однажды все, кроме них, бесстрашников, будут побиты железным дождем. Вот и дождались, хотя дождь этот вовсе не небесный, а самый что ни на есть земной. У небесного железа нет злобы на людей, они ему безразличны, безгрешно оно, небесное-то железо. Так же, как изначально земное. А вот когда оно человеческой яростью напитается, тогда все и появляется. Люди во всем виноваты, люди…

Левон потеребил бороду, потом добавил:

— Вон наш герой возвращается, целехонек.

И в самом деле, несмотря на порванную куртку и ссадину на виске, Костя в целом выглядел довольно неплохо. Это после той бойни, которую он учинил. Я выглянул из ложбинки и посмотрел на валяющихся как попало бесстрашников. Одного уложила Гизела, нескольких Гонза своими бомбами, а остальных, получается, Костя. Похоже, герои — существа далеко не безобидные, страшные даже. А на первый взгляд — просто рубаха-парень, душевный такой и душа ранимая.

Только мы с Лютой остались не у дел, да еще Левон.

Костя присел около пленника, ткнул куда-то пальцем, и тот зашевелился.

— Не вздумай бежать, — предупредил герой. — Все равно не убежишь.

— А ты все равно сдохнешь, — ответил богун-бесстрашник. — Все вы сдохнете!

— Умрем, — поправил его Костя. — Умрем, окруженные многочисленными безутешными праправнуками и прочими родственниками, оплакиваемые благодарным человечеством, и все такое. Только это будет не скоро.

— Эх, утюг бы сейчас, — мечтательно пробасил Гонза. — Или хотя бы паяльник, на худой конец. Только здесь его включить некуда, хотя есть такие паяльники, на батарейках, маловаты, правда, но ничего, если жало согнуть и поворачивать с умом, то и такой сойдет. Жаль только, захватить с собой не догадался. Ну ничего, у меня еще порох остался, эх и полетит он у нас в небо-небушко, прямо как метеорит наоборот.

И принялся копаться в рюкзаке.

— Кто ты такой? — спросил наш богун. — Где-то я тебя уже видел. Ты не из кмагов, случаем?

— Был, — неохотно сознался пленник, скашивая налитые кровью глаза вбок, туда, где Гонза деловито вставлял запал в толстую коричневую макаронину. Поймав взгляд бессмертника, браток ухмыльнулся и пояснил:

— Понимает, зараза! Эту хрень я у Димсона на заводе позаимствовал. Из ракетного движка вытащил, вот и пригодилось. Сейчас мы тебя, голубчик, запустим, эх, и полетишь ты у нас прямо на небеса по баллистической траектории, любо-дорого посмотреть! Сними с него штаны, Костян, да ручки шаловливые придержи, покуда я ускоритель вставлять буду. Не боись, я не брезгливый, даже если этот хмырь сто лет не подмывался, не сблюю.

— Как тебя зовут? — снова спросил Левон.

— Богун Трохтер, — прохрипел пленник. — Уймите своего психа!

— И зачем вы этот беспредел устроили, зачем людей побили, а, Трохтер? Отвечай!

— Так они все равно помрут, а нам душевное веселье, — недоуменно ответил богун Трохтер. — Вон как вертелись, и все равно от кары небесной никто не ушел! Потешно же! Настало наше времечко, теперь и повеселиться можно. Только вы нам весь кайф обломили. Придурки, все сдохнете, всех железным дождем побьет!

Левон между тем отобрал у меня метеорит, повертел в пальцах, потом вернул и сказал:

— Повесь-ка на пояс, а лучше на шею на гайтан. Похоже, это оберег от неупокоенного железа. А вы, — тут он показал на Костю с Гонзой, — обыщите мертвяков, может, еще такие амулеты сыщете. Пригодятся.

Костя с разочарованным Гонзой молча встали и направились к бесстрашникам. Гонза ворчал, что зазря трудился, ускоритель делал, ну ничего, вот вернемся, тогда…

— Ну, богун Трохтер, ступай, покуда браток не воротился и не взялся за тебя, — сурово молвил Левон. — Теперь ты как все, посмотрим, далеко ли уйдешь.

Пленник встал и неуверенно пошел через поле в сторону, противоположную той, куда отправились Костя с Гонзиком. Он шел не оглядываясь, потом побежал неловкой трусцой и уже почти добрался до дальнего леса, когда вдалеке что-то звонко лопнуло, раздался свист, и бесстрашник упал навзничь с черной заклепкой в груди, да так и остался лежать. Вдали с протяжным шумом что-то обрушилось. Похоже, железнодорожный мост.

— Кто? — сурово спросил Левон. — Кто это его?

— Это я, — прошептала Люта и заплакала.

Глава 7

Божьи жилы

Скользнуть со струн, упасть в леса,

И жизнью замереть под снегом.

Двенадцать знаков в небесах,

Ты — тоже половина неба!

А. Молокин. Сонет гитаре

По-доброму, следовало бы по-людски похоронить покойников, да только времени на это не было. Левон посмотрел на поле, склонил голову, словно попрощался, вздохнул и сказал, что если всех мертвецов хоронить, то мы до Агусия и к следующему ледоставу не доберемся, уж лучше оставить их как есть, потом, если все пройдет как надо, местные жители сами похоронят. А нет — так и хоронить будет некому. Да и могилы копать нам было нечем. В Подорожниках жители пользовались деревянными, окованными по лемеху медью лопатами, но у нас и таких не водилось. Да и ни к чему они нам были, больно здоровы, тащить замучаешься. Правда, у запасливого братка имелась в заначке саперная лопатка с лемехом из титана, добытая на Димсоновом заводе, но с одной лопаткой, даже изготовленной из стратегического материала, много не накопаешь.

Костя с Гонзой вернулись с шестью амулетами из небесного железа. Браток хотел было спросить, где пленник, но увидел зареванную Люту, посмотрел на поле, все понял и ничего не спросил, только хмыкнул. Богун Левон взял амулеты, долго рассматривал их, разве что не нюхал и на зуб не пробовал, потом снова вздохнул и раздал нашей команде, пробурчав под нос, что авось поможет, хотя и сомнительно.

И мы, так и не отдохнув, пошли дальше. Не получилось привала. Мы снова спустились к реке и опять шли по берегу, минуя деревни и небольшие городки, ступая по краешку воды. Река разливалась все шире, медленно вталкивая широкие теплые, обманчиво ласковые языки разлива в низины, подтапливая пойму, огороды и прибрежные дома. Синее плоское зеркало мелководья кое-где простиралось до самого горизонта, далекие деревья, стоящие по колено в воде, казались миражами. Берег понемногу поднимался, под ногами перестало хлюпать, мелькнула серая полоса асфальта, и скоро мы бодро шагали по твердой дороге, петляющей по густому, пахнущему не то новым годом, не то похоронами ельнику. В лесу кое-где еще лежал снег, зернистый и хрусткий, словно чешская бижутерия, от ельника тянуло холодом, ржавая, подсохшая хвоя грубой кабаньей шерстью топорщилась на обочинах дороги. Повсюду виднелись вытаявшие пластиковые бутылки, разноцветные пакеты и прочая упаковочная гадость, видимо, места здесь были обжитые и отнюдь не девственные. Известное дело: где люди, там и мусор, и наоборот.

Я чувствовал, что здорово устал. Рюкзак немилосердно давил на плечи, да и гитара, казалось, такая легкая, существенно потяжелела. Рука, которой я придерживал гриф, онемела, и время от времени я перекладывал инструмент с одного плеча на другой.

Лес поредел, справа от нас потянулся длинный, выкрашенный облупившейся зеленой краской забор. Из-за забора не доносилось ни звука, вообще было удивительно тихо, только птицы цвенькали в кронах деревьев, да где-то неутомимо колотил дятел, ни дать ни взять мой сосед сверху из той, прошлой жизни, вечно озабоченный ремонтом своей квартиры. В одном месте в заборе обнаружилась дыра. В самом деле, что это за забор такой, без дыры, что мы, не в России, что ли? Россия вообще страна заборов, слава богу, дырявых, а то было бы совсем глухо. Сквозь означенную дыру виднелась скучная и пустая баскетбольная площадка, да несколько покрашенных в синий и желтый цвета домиков, похожих на фургончики автолавки, с навесами и широкими окнами на фасадах. Видимо, мы проходили мимо очередной турбазы, их по берегу Мологши понатыкано — не сосчитать.

Моя догадка скоро подтвердилась. На фанерном щите, справа от дороги красовалась надпись, исполненная псевдославянским шрифтом, — «Офеня». Ниже буквами поменьше значилось: «Турбаза торгово-промышленного объединения „Коробейники“. Коробейников ни на самой турбазе, ни в ее окрестностях не наблюдалось, наверное, сезон для них был неподходящий. Не ситцевый, не парчовый и не бархатный — железный. А может быть, корбейники, как многие перелетные существа, еще не воротились с юга.

Левон протиснулся в очередную дыру в заборе, огляделся и приглашающе махнул нам рукой. Мы проследовали за ним и оказались на территории турбазы. Здесь подлесок был аккуратно вырублен и росли мачтовые сосны, золотисто-красные, мощные, словно органные трубы, сам воздух над ними, казалось, тихонько гудел на разные голоса. Это и есть истинная тишина, когда над тобой качаются далекие кроны, а меж ними светится синее апрельское небо.

Из всех домиков богун выбрал крайний, разрисованный забавными графитти на торгово-промышленную тему. На фанерных стенах в подробностях, в виде комиксов, был представлен сюжет знаменитой народной песни «Коробейники». Подробности оказались весьма откровенными и довольно забавными, неизвестный художник был, несомненно, талантлив, а героям его произведений скромность не была свойственна вообще. Как истинным коробейникам.

Около домика имелось обложенное битым кирпичом кострище с горсткой синевато-серого пепла, дощатый, небрежно сколоченный из необрезных досок стол под покосившимся навесом и почерневшие от непогоды лавки. Кто-то был здесь совсем недавно, потому что костерок еще слегка курился едким дымом.

Мы немедленно накидали в него сосновых шишек, благо, этого добра здесь было предостаточно, вздули огонь, запорошившись пеплом, и очень довольные собой расселись на лавках, с облегчением свалив осточертевшую поклажу на веранду. Гитару я взял с собой и прислонил к столу. Почему-то когда я ощущаю под пальцами гитарный гриф, даже через кофр, мне делается спокойнее. Все мое — у меня с собой. Воистину с собой!

Вообще странно устроен человек. Вот сидим, отдыхаем, словно поле с побитыми беженцами и бесстрашниками осталось где-то далеко, не в этой жизни, а ведь только что было рядом. И теперь мы, как и положено странникам, радуемся огню и хлебу, словно ничего такого и не было, словно рядом не может открыться такое же поле, или мертвая деревня, или еще что-нибудь похуже. И сразу возникла мыслишка: а ведь на турбазе должен быть сторож, пойти, что ли, поискать? Или сначала с кем-нибудь посоветоваться? Идти не хотелось, в голове почему-то вертелись дурацкие мысли, вроде что вот придется хоронить, значит, опять отдохнуть не удастся. Хотя таинственные обитатели турбазы вовсе не обязательно должны были погибнуть. Выжили же дети Подорожника.

Я поискал глазами богуна. Тот неторопливо резал круглые домашние хлебы своим костяным ножом. Поймав мой взгляд, он покачал головой, и я понял, что никуда идти не надо. И правда, зачем умножать скорби?

Гонза с прибаутками раскладывал на столе немудрящую снедь, зеленый тоненький лучок, краюхи хлеба, какие-то консервы в пластиковой упаковке — оказалось, это просто селедка в масле. Костя между тем отыскал небольшой, обложенный крупной галькой родничок и вернулся с двумя брезентовыми ведрами воды. Женщины решительно реквизировали одно ведро и удалились в домик. Там они обнаружили что-то интересное, скорее всего большое зеркало, и застряли, похоже, надолго.

Пока в медном котелке варились всенепременные туристские макароны, а на прутиках жарилось мясо, которым снабдили нас щедрые подорожники, я тоже успел сходить к роднику, умыться и вообще привести себя в божеский вид. Проведя ладонью по подбородку, я обнаружил изрядно отросшую щетину, бритвы у меня, естественно, не было, бритвы, они, знаете ли, делаются из железа, а железо нам было противопоказано. Поэтому я решил, что пусть его, буду ходить с бородой, как богун какой-нибудь. Тем более что остальные выглядели не лучше. Кроме Кости, тот выглядел так, как будто только что вышел из парикмахерской. Пардон, от стилиста. Прививки им, что ли, делают от бороды? Или он как-то по-другому бреется? Кто их поймет, этих профессиональных героев. А вообще в дороге щетина растет на удивление быстро, я это не раз замечал. Отшагаешь десяток-другой верст, и вот ты уже колюч и мужественен, словно кактус. Правда, очень может быть, что со стороны ты больше похож на бомжа, но кто же на себя смотрит со стороны? Разве что мазохисты, да и те, наверное, нечасто.

Из домика доносился плеск воды и женский смех. Не знаю, почему наши дамы не пошли к роднику, как все остальные, видимо, из-за того же зеркала, потому что пару раз из-за двери раздавался голос, требовавший еще воды, причем теплой, так что старший сержант Голядкин замучился бегать к роднику, греть воду в алюминиевом чайнике и подавать ее в дом. Протягивая на вытянутой руке фыркающий чайник, Степан деликатно отворачивался от дверного проема, рискуя вывихнуть себе шею. Хотя сам старший сержант никакого неудовольствия по этому поводу не высказывал. Рад был стараться служивый. Прямо дамский угодник, а не мент заскорузлый.