— Вспотеешь читавши! — сказал он. — Ну его на фиг, такое удовольствие, я вон лучше Авдея послушаю, глядишь, и мир целым останется, и душа кайф поймает. Другое дело — самим тут отметиться, то есть написать, например: «Здесь был Гонза с друганами». А что, неплохо, по-моему, придумано!

Гизела презрительно фыркнула.

То, что Гонза не собирается губить мир, конечно, радовало, но дело в том, что в настоящий момент этот мир готовился погибнуть и без его участия, процесс был запущен стариком Вынько-Засунько, и нашей задачей было этот процесс остановить. Как там наш дедуган, кстати? Я почему-то был уверен, что кто-кто, а лихой пенсионер сумеет обмануть тупые старые железяки, уж очень наш дед был живым. Поживее некоторых молодых.

— Тут, похоже, ведутся реставрационные работы. — Костя похлопал своей героической ладонью по шатким подпоркам, на которых покоились леса, отчего вся конструкция с неприятным треском покачнулась, хотя и устояла. — А где же реставраторы, обедать ушли или побило их всех до одного? Пойти поискать, что ли, как, господин богун, разрешаете?

Левон покачал головой:

— Чую, главный реставратор скоро сам объявится, узнает, что гости-помощники прибыли, и придет.

— Скажите, господин Левон, а этот столб кто разрушил? И когда? Может быть, он сам рассыпался от времени? — спросила Люта.

— Его внутренние напряжения разорвали, — важно пояснил Гонза. — Вот были мы однажды в бане с корешами, и еще с нами был один ботаник, так он нам показывал…

Что показывал ботаник Гонзе с его приятелями, так и осталось неизвестным, потому что магистка пребольно ткнула словоохотливого братка в бок, тот икнул от неожиданности и обиженно заткнулся.

— Слыхал я, что Божий Камень не так давно в щебенку рассыпался, — задумчиво ответил Левон, — да только не больно-то в это верил. Не верил, что он вообще существует, не полагалось в это верить, потому как — ересь. Но, с другой стороны, кому как не богунам в ересях-то разбираться: если ереси не знаешь, как бороться с ней будешь? А насчет того, сам он разрушился и кто его из осколков собрать взялся, так это ты лучше у всебогуна Агусия спроси.

— И где же этот ваш всебогун? — спросил Костя. — Только и слышим всю дорогу, Агусий да Агусий, а где он, этот всебогун, — никто не толком знает.

— Здесь я, — раздался голос откуда-то с верхотуры. — Вздремнул маленько с устатку, а потом, когда вы появились, решил не сказываться, уж больно занятно мне показалось за вами со стороны понаблюдать. Погодите, сейчас с лесов спущусь.

Глава 9

Жил-был Бог

Жил-был я…

Семен Кирсанов

Всебогун Агусий оказался небольшого росточка сухоньким человеком, бодрым и ехидным, пожилым, но совсем не старым, точнее, возраст его определению не поддавался. Больше всего он походил на видавшего виды бродячего художника из тех, что писали для костелов Иуд и Магдалин и не упускали случая пропустить чарку-другую в придорожной харчевне с седоусыми чумаками. Только вот до похорон в дорожной глине было, судя по всему, далеко. [Ассоциация с одним из ранних стихотворений Иосифа Бродского.] И еще чем-то всебогун напоминал старика Вынько-Засунько, живостью характера, наверное. Была в его облике какая-то неуловимая подначка, вызов и никакого смирения. В общем, тот еще был фрукт этот всебогун.

— Прибыли, работнички, — приветствовал он нас. — Ну здравствуйте, коли пришли. Здорово, Левон, экий ты стал широкий! Как лирника-то кличут? Авдей? Хорошее имя, подходящее. Остальные, вижу, тоже в сборе, две обочницы, охранник да верующий. А ты кто будешь? — Агусий остановился напротив Кости. — Ты ведь не местный, правда?

— Я вообще-то герой, — скромно сказал Костя и смутился.

— Ну ладно, коли герой. Мир, значит, спасать явился? Ну-ну… — усмехнулся всебогун и продолжал: — А я уж думал, что вы до меня и не доберетесь, так и придется Божий Камень в одиночку восстанавливать. Ну восстановил бы я его, а дальше что?

— А что дальше? — спросил задетый Костя. — Нам-то откуда знать, что дальше? Может, чудо какое явится, а может, конец света настанет. Хотя конец света, похоже, и так настанет, так что, наверное, все-таки чудо.

— Ну, чудо не чудо, — прищурился всебогун, — а кое-что произойдет. Если ваш музыкант имя Истинного Бога сыграет, то самое, которое словами не обозначается, вот тогда железная напасть сойдет на нет, многобожество прекратится, и мир вернется на верную дорогу. Однако вечер, мне шабашить пора, да и вам с дороги отдых положен. Пойдем-ка в избу, там потолкуем, а завтра — за работу. Будем камни собирать да в кучу складывать. Пришло время.

Насколько я понял, играть неназываемое имя Истинного Бога предстояло мне, барду Авдею. Кроме того, мне еще и предстояло сыграть правильную дорогу для целого мира. Согласитесь, для провинциального барда это как-то многовато даже при наличии в помощницах Люты и Гизелы. А вот насчет собирания камней тут была некоторая неясность, при чем здесь камни?

Неподалеку от развалин Божьего Камня обнаружилась небольшая, серо-серебряная от времени, но еще крепкая на вид изба, в которую нас и привел хозяин. Справная изба, как сказали бы наши деды. При избе имелся огород, небольшой сад со старыми яблонями и спутанными зарослями терновника и всякие мелкие хозяйственные постройки. На задах, за низенькой темной банькой, тянулись размытые борозды картофельного поля. Определенно, всебогун и пенсионер Вынько-Засунько были весьма и весьма схожи. У Агусия даже сарайчик имелся, очень похожий на тот, в котором нам довелось провести первую ночь в этом мире. Того и гляди меня снова попросят сыграть «Цыганочку», благо теперь со мной целый ансамбль песни и пляски. То-то будет весело!

Но за порогом избы сходство кончалось. В сенях было чисто, терпко пахло березовыми и дубовыми вениками, развешанными у потолка. В горнице на крепко сколоченных сосновых полках стояли книги. Не тот бумажный мусор, который покрывал пол в доме Вынько-Засунько, а неприступные с виду фолианты, переплетенные в потертую кожу, истинные бастионы тайного знания.

Агусий усадил нас за покрытый чистой льняной скатертью стол, расставил глиняные миски, после чего отворил печную заслонку, ловко уцепил ухватом чугунок со щами и махнул его на столешницу.

— Повечеряем, — сказал он, — а уж после потолкуем о том да об этом.

Пока Левон резал душистый ноздреватый домашний хлеб, Костя наклонился ко мне и шепнул:

— Интересно, этот самый Агусий молиться перед трапезой собирается? У них ведь, у старцев, так положено. Вон я про староверов читал, те не просто молятся, а еще и после нечистых гостей посуду выбрасывают. А если дед будет молиться, то, интересно, кому? Он же всебогун, если всем местным богам, то щи прокиснут, изба развалится, да и мы с голоду помрем, покуда он их не ублажит.

Агусий, однако, всем богам молиться не стал, а просто постоял немного, видно было, что молится, только молча и непонятно кому, и кивнул нам. Мы поняли, что можно приступать к трапезе.

После ужина всебогун велел женщинам убрать со стола и помыть посуду, и, к моему удивлению, Люта с Гизелой без разговоров встали, собрали тарелки и пошли во двор. На старовера наш хозяин явно не тянул и посуду после гостей выбрасывать не собирался. После того, как в горнице было прибрано, Агусий сказал:

— Теперь слушайте. Сначала был Бог. Имени у него в нашем человеческом понимании не было, потому что он был один. Так что произносимое имя ему было как-то ни к чему. Некому было его произносить, людей-то еще не было и в помине, как и всего остального. Да и не осознавал он себя, Бог-то, так что прежде чем он стал Истинным Богом, надо было ему осознать себя. Сколько на это времени понадобилось, тоже никто не знает, потому что, пока Бог себя не осознавал как бога, времени тоже не существовало. С осознания все и началось. После того как Бог осознал себя, возникло время и начало свой отсчет, а вместе со временем появилось и пространство. Богу стало одиноко в бесформенном пространстве наедине со временем, которое, как известно, аморфно, если не происходит никаких событий, и он создал сначала Божий Камень, чтобы было на что опереться или присесть, а потом вокруг этого камня — остальной мир, как часть самого себя. Так сказать, собственное материальное воплощение. Так что изначала времен на Божьем Камне никаких надписей не было, и особенного в нем только и было, что он был первым в мироздании. И вот, сидя на сотворенном им камне, Бог принялся создавать остальной мир. Сколько времени прошло — нам неизвестно, потому что для Бога время текло от события к событию, камня к планетам и звездам, но пустые планеты и неразумные звезды не радовали, поэтому неопытный еще Бог поиграл в них немного, а потом принялся создавать обитаемые миры. Это оказалось гораздо интереснее, чем возиться с неживой материей, и Бог увлекся, понемногу все больше и больше нравясь самому себе. Образцов для творения не было, кроме самого себя, так что каждый обитаемый мир создавался хоть и отличным от прочих миров, но все равно — по образу и подобию. Не все созданные миры нравились Богу, но он всячески заботился о них, населял разными существами, ссорил и мирил их, совершенствовал, узнавая через этих существ самого себя. Делал он это с любовью и тщанием, ведь, в сущности, он заботился о себе самом и самого же себя если не совершенствовал, то познавал. Созданная вселенная была его единственным развлечением, он и тварями разными ее населил, но первые твари были неразумны и не обладали свободой выбора, а Богу хотелось хоть иногда с кем-то пообщаться и не просто поговорить, а поспорить. Ведь с самим собой разговаривать — это значит все время соглашаться, а такое в конце концов надоедает даже Богу. И тогда в одном из миров он сотворил людей, опять же как часть себя, но все же даровал им самостоятельность, чтобы они познавали свой мир, а стало быть — его, Бога, и рассказывали ему о том, что узнали, а иногда и спорили с ним. Каждому ведь интересно, когда тебе рассказывают о тебе же, а спорщики хоть и раздражают, но без них невозможно истинное понимание самого себя. Люди быстро научились разговаривать между собой, ссориться и мириться, но для разговора с Богом человеческий язык не очень-то годился. Тогда Бог вложил в людей способность молиться, это и был язык, на котором люди должны были беседовать с Богом. Но людям было мало просто молиться, им казалось, что при молитве должны произноситься слова, и поэтому они продолжали разговаривать с Богом на своем, человеческом языке. Кроме того, вместо того чтобы обсуждать с ним мировые проблемы, принялись просить о том и об этом. А для того, чтобы как-то обращаться к Богу, придумали ему имена. Это-то имена и стали появляться на Божьем Камне. Люди приходили и вырезали, выцарапывали их, словно туристы какие-нибудь. Возможно, это Бога забавляло, а может быть, и нет — кто знает… Каждый род человеческий, каждое племя теперь называли Бога по-своему, и на Божьем Камне появлялись все новые и новые имена. В конце концов, люди стали молиться не столько Истинному Богу, сколько своим названным богам, но поначалу Бога это только позабавило, потому что все, что существовало, изначально было частью его самого, и он от щедрости своей вложил толику собственной божественной сущности в названных людьми богов. Но самостоятельность, которую он даровал людям, привела к тому, что человеческие боги тоже обрели самостоятельность.

Существует сомнительный закон перехода количества в качество, но закон потери качества при его переходе в количество непреложен даже для Бога. И в самом деле, изорвите книжку — что от нее останется? Множество разрозненных страниц в лучшем случае, а в худшем — и вовсе кучка клочков бумаги с фрагментами слов. Так случилось и с Богом. Частички его остались, а целое поубавилось, а потом его и вовсе не стало. Шли столетия, одни боги забывались, у людей появлялись новые заботы и новые названные боги. Наконец богов стали избирать, словно королей в древности или каких-то вождей, и каждый избранный и неизбранный, а просто названный и нужный в данную минуту людям бог получал от Истинного Бога часть его сущности. И когда Истинный Бог окончательно раздробил свою сущность на множество мелких осколков, он перестал существовать как единый Бог и потерял свое могущество, ибо часть никогда не бывает совершеннее целого. Тогда-то Божий Камень и рассыпался на мелкие осколки, а люди стали добросовестно служить маленьким кусочкам Бога, воплощенным в таких же маленьких ограниченных богах. И вот теперь я, всебогун Агусий, понемногу, в меру своих слабых сил собираю Божий Камень заново, из осколков. Работа моя почти что закончена, осталось совсем немного, и с вашей помощью я надеюсь ее вскорости благополучно завершить. А потом вот этот человек, лирник из другого мира, Авдей, должен назвать Истинного Бога по имени, не произнося его вслух. И тогда осколки камня соединятся в одно целое, а Бог и мир станут такими, какими им и должно быть, — едиными.

— А это не тот самый камень, который всемогущий Бог может сотворить, но не может поднять? — спросил любопытный Гонза. — Помните?

— Тот самый, — согласился Агусий. — потому что, когда камень был создан, кроме него, ничего другого не было, так что и само понятие «поднять» не существовало.

— А на чем он держится, это Божий Камень? — поинтересовался Костя. — Ведь он же сейчас весь из кусочков. А вдруг он снова рассыплется, не дожидаясь, пока бард сыграет имя?

— На молитве да на честном слове — серьезно ответил Агусий. — Недаром же меня так и называют всебогун, мне к каждому богу, даже самому забытому, подход известен. Вот на моих молитвах он и держится. Только недолго он простоит, если ваш Авдей подведет да верующий не справится. Другие люди ведь тоже молятся, а нынче особенно истово, да только, вот беда, враздрай, так что Камень от их молитв и впрямь снова может рассыпаться. И вот тогда уж конец света неминуем.

— Дела, — протянул Гонза. — Ну, Авдюха, на тебя вся надежда. Завтра мы этот камушек сообща достроим, а потом ты с девочками сбацаешь этому Истинному имечко, а нашему любимому миру — правильную дорожку. Смотри старайся, а не то всем нам киндец придет!

— А может, — робко подал голос старший сержант Голядкин, — может, не ждать утра, а начать прямо сейчас? По стране неупокоенное железо свищет, люди гибнут, а мы тут спать собрались? Время ли отдыхать, а, всебогун?

До сих пор я не слышал, чтобы наш Чижик-Пыжик так разговаривал. А ведь правильно сказал старший сержант, даром что с университетским образованием, а о людях подумал. И в самом деле, что мы, с ног валимся, что ли?

— Мусор дело говорит, — поддержал Степана Гонза. — Покуда мы тут дрыхнем, народ будет от этих треклятых железяк пачками помирать. Сейчас пойдем и по-быстрому все доделаем. А потом Авдей как сбацает свою музыку, так и все закончится в лучшем виде!

— А если камни кто-нибудь перепутает в темноте? Они же разные, — возразил Костя. — Вот и будет в лучшем виде. Полный карачун.

— Над камнем-то вон какое сияние, — не унимался Гонза. — Читать можно, так что не ошибешься, только клювом щелкать не надо, и все будет ништяк.

— Погодите, — остановил нас Агусий. — Я бы позволил вам работать, да только без меня никто нужные камни не отыщет, а если и отыщет — на положенном месте эти камни без должной молитвы держаться не станут. А я ночью работать не могу, выработался я за день допуста, старый стал. Так что ждите утра. А что люди гибнут, так это больно, конечно, но авось все не помрут за одну ночь-то.

— Как же! Ночью как раз всяким разным злодействам самое время. Так что утром, может, и не для кого стараться будет, — проворчал Гонза. — А что касается работы, так читать вон у нас Гизелка обучена, причем на разных языках, вместо молитвы вера сгодится, а ее у нашего мента больше чем достаточно. Да и не обязательно знать, что написано, лишь бы края камней совпадали — всего-то и делов. Ну а остальные, так сказать, на подхвате. Так мы пойдем, что ли?

Костя переступил с ноги на ногу:

— Знаете, господин всебогун, я все-таки как-никак профессиональный герой и сидеть сложа руки, когда можно хоть что-то сделать, не стану. Я пойду к Камню и попробую. В детстве я здорово разные паззлы складывал, кубик Рубика за минуту собирал, авось и тут не оплошаю.

Всебогун подумал немного, словно прикидывая что к чему, потом наконец решил:

— Ладно, что с вами сделаешь, ступайте попробуйте. Читать имена и в самом деле не обязательно, сами поймете почему. Если что — завтра переделаю как надо, а у вас на душе спокойнее будет. Только лирника с его обочницами здесь оставьте, толку от них все равно никакого, а им отдохнуть надо. Им завтра солонее всех придется. Если что не так пойдет — будите. И ты, Левон, останься. Нам с тобой о многом переговорить надобно, да и старые мы с тобой, вон сколько камней за свою жизнь переворочали. Пускай теперь за нас молодежь поработает.

Богун крякнул, видимо, стариком он себя не считал, но перечить не стал, остался. Агусий наклонился к нему и что-то тихонько сказал. Левон нахмурился, видимо, ему не слишком понравилось то, что он услышал, потом спросил:

— А что, по-другому ничего не получится?

Хозяин сделал ему знак молчать, вышел с работниками в сени, сунул в руки Гонзику объемистый мешок, в котором что-то явственно булькнуло, потом долго стоял в дверном проеме и смотрел на заходящее солнце. Будто никак насмотреться не мог.

Мне почему-то сделалось грустно, и я опять вспомнил пенсионера Вынько-Засунько. Как он там, интересно? В погребе отсиживается или вместе с братками обустраивает убежища на городском кладбище?

А трое добровольцев, Костя, Гонзик и старший сержант Голядкин, не спеша, солидно, как матерые строительные рабочие, закурили и молча двинулись к камню, над которым плясало яркое в наступивших сумерках искрящееся зарево.