Там вдали в притоне Сан-Франциско,
Где бушует Тихий океан,
Как-то раз вечернею порою,
Разыгрался дикий ураган…

Работать так работать, чего уж там. Ну, публика почтенная, держись!

…Значит, я с сестрой имею дело,
И к ее ногам упал он вдруг…

Глава 9

Героизм по наследству

Разве плохо по земле пройти пешком?

Без ботинок, без сапог, босиком?

Только чтоб нигде коварное стекло

Твоих ног босых в траве не стерегло

Песенка хиппи

Герои, как известно, бывают режущие и рубящие, стреляющие и попадающие. А также, соответственно, зарезанные и зарубленные, застреленные и попавшие, а также промахнувшиеся, а стало быть, тоже застреленные. А еще потомственные. Так что профессию героя я не выбирал, просто была вакансия в героическом отделе службы межмирового равновесия, СМР, сокращенно, вот меня на эту вакансию и взяли. По рекомендации моего папаши. Хотя в детстве для меня мой герой-отец был таким же редким явлением, как северное сияние на экваторе. Старожилы отдела, рассказывают, что предок мой был герой хоть куда! И вот однажды он появился и решил мою судьбу. Так что в «самурайке» [«Самурайка» — Служба межмирового равновесия, СМР (жаргон).] я оказался неожиданно для себя, но закономерно для всех окружающих.

Сколько я себя помню, никогда не мечтал стать героем. Честно говоря, я вообще не знал, куда себя деть. В незрелом возрасте пошлялся по разным мирам нашей разноликой вселенной и ничего подходящего для себя не нашел. Был даже в мире хиппи, есть и такой, так еле ноги унес. Люди-цветы — это, конечно, здорово, но видели бы вы, какие из этих цветочков вырастают ягодки! Свобода в обязательном порядке с регулярным приемом наркоты и принудительной половой распущенностью — это все-таки, мягко говоря, не по мне. Ну, представьте, что вас возжелала этакая хроническая хипповочка килограммов под сто двадцать, да еще, мягко говоря, в возрасте? И отказать — не моги, потому как оскорбишь в лучших чувствах, а никого оскорблять нельзя — неправильно это, не по-хипповому. Все живое, видите ли, имеет право на счастье. А что одному счастье, то другому лютая беда и блевантин — это уже, извините, побочные эффекты. И что ведь странно, не вымирают они при таком образе жизни. Воистину живуч человек, ох, как живуч!

Наконец попал в мир звукарей. Тоже чем-то этот мир на хипповый смахивал, только не такой долбанутый, во всяком случае, эти самые звукари работают, у них даже цивилизация какая-то имеется, хотя воюют между собой постоянно. Рокеры с попсами, народники с джемами, но это так, декоративные войны, хотя и не без жертв. И боги у них подходящие — мне понравились, Леннон, Стравинский, Хендрикс, в общем — достойные боги. Мессия у них там был забавный, Лабухом звали, он от них улетел, так вот они все его дожидались.

Я там публиком устроился, то есть слушателем, потому что музицировать все горазды, а вот слушателей раз-два и обчелся. Только неустойчивым этот мир оказался и скоро сдрейфовал к банальному феодализму. Плавно переходящему в дикий капитализм. Мне бы по молодости и это сгодилось, только в один прекрасный день появляется откуда ни возьмись мой дорогой родитель, герой в четырнадцатом поколении, и настоятельно требует, чтобы я немедленно вернулся в родные пенаты. В Межмирье то есть. А настоять на своем, надо сказать, мой папа умеет и делает это весьма энергично.

Я хотел было отсидеться в таверне у старины Марди, да только папаша мой быстренько меня нашел, местного лорда-капельмейстера упоил — почитай целый винный погреб опустошили, в легенды вошли, — и забрал с собой. Нечего, говорит, фамилию позорить.

Короче говоря, я и пикнуть не успел, как оказался в родимой «самурайке» на малопрестижной должности героя-стажера. А уже через неделю пилил с грузом подарочного холодного железа по какому-то занюханному технофеодальному мирку. В сам-то мирок меня, конечно, отправил штатный бард, но у того то ли гитара была расстроена, то ли сам он не проспался как следует, поэтому очутился я в месяце пути от места назначения. А холодное железо — оно еще и тяжелое, между прочим.

Штатные барды — они вообще халтурщики. Ну что это такое — бард на окладе?

Так вот я и попал в герои.

Первичную героическую подготовку, а также вторичную, я получил уже после выполнения первого задания. Как я его выполнил — это отдельная история. Спасибо байкерам-драконоборцам, а то сгинуть бы мне в тамошних весях как пить дать.

Только вот что я вам скажу: вся эта героическая подготовка ничего не стоит без главного. А что главное в герое? А вот что — герой должен всегда быть готов дать кому-нибудь в морду и, соответственно, сам получить. Без этого герой — не герой. Что бы там ни говорили о благородстве и гуманизме — фигня все это и работа на публику. Без умения дать в морду никакой гуманизм не существует, а главное благородство в том и заключается, что герой вовремя дает в морду кому надо. Понятие «в морду» включает в себя и другие способы воздействия, вплоть до превентивного ядерного удара, но смысл от этого не меняется.

А я с детства не могу никому дать в морду. То есть не то чтобы совсем не могу, а только после того, как дадут мне. В порядке самозащиты. Настоящий же герой должен быть… как это… «социально активен», вот. То есть уметь наносить упреждающий удар в морду, а не то ему, то есть герою, долго не протянуть.

С детства у меня этот дефект. Наверное, кто-то из моих предков по материнской линии был пацифистом, не иначе, потому что среди предков по линии отца таких уродов не наблюдалось. Генетика, мать ее!

В общем, пришлось мне геройствовать, так сказать, бескровным образом. Рекламаций было — скажу я вам… Далеко не всем нравится, когда нанятый за большие бабки герой решает проблемы тихо-мирно. Точнее — почти никому не нравится. Всем власть имущим желательно, чтобы кровь ручья?ми и мясо клочья?ми, а без этого — никакого воспитательного эффекта.

В общем, опустилась моя репутация в «самурайке» ниже дерева лежачего, то есть плинтуса. Из действующих героев меня, разумеется, со временем аккуратно поперли, но в штате оставили — из уважения к папаше, который к тому времени в очередной раз пропал без вести. Героически, разумеется, пропал, во время выполнения особо важного задания. Не то галактическую империю от повстанцев спасал, не то наоборот, в общем — попал под раздачу, а может быть, просто в очередной раз женился. В этом случае искренне надеюсь, что с потомством ему повезет больше, чем со мной.

И тут подворачивается это дельце с неупокоенным железом. Я о нем случайно узнал, меня уже несколько лет на бумажной работе держали, кем-то вроде младшего координатора в аналитическом отделе. Вот, думаю, возможность проявить себя. Да и то сказать, младшим координатором быть в моем возрасте просто стыдно, да и зарплата, сами понимаете…

Я рапорт написал — и к начальству, прошу, дескать, в порядке исключения допустить к полевой работе. Дело несложное, бескровное, дипломатическое, можно сказать, как раз по мне. Да и страна знакомая — Россия, я ведь и сам из России, точнее, мои предки. У России, правда, не одна ипостась, а очень даже много, но обитатели каждой России считают свою страну единственной, хотя почему-то все без исключения ругают ее на все корки.

Начальство посмотрело на меня мудрыми глазами, вздохнуло и согласилось. Наверное, из уважения к папаше. Начальство раньше с папашей в каком-то мире после ядерной зимы жизнь налаживало, так что не могло не согласиться. Звали начальство Сергеем Ивановичем, и угодило оно в свое кресло исключительно по причине увечий, полученных после смертельной схватки с Великим Хикари, богом одного из заброшенных миров, и его машинами. Бог был, естественно, с одной ногой на небе, другой на земле и машинами своими орудовал куда как ловко. Так что хотя Сергей Иванович и победил в конечном счете, но и его самого по завершении этой акции, что называется, «сгребли», а после длительного лечения признали к полевой работе непригодным. Возможно, из-за этого он мне немного сочувствовал.

— Действуй, — говорит, — только особо не осторожничай, нам не всякая слава нужна. Слава должна быть с кулаками, как и добро. Только вот штатные барды у нас все заняты, точнее, никто не хочет с тобой работать, уж больно ты привередлив по части музыки.

Ясное дело, на мою жизнь у «звукарей» намекает.

— А как же тогда быть? — спрашиваю.

И впрямь, в незнакомый мир без классного барда попасть, может быть, и можно, только пока не придумали как. Вот в знакомый — запросто, туда дорога давным-давно сыграна, это без проблем — поставил запись, и готово.

— Найди внештатного. Из резерва возьми. Или ссыльного какого-нибудь, которому недолго срок мотать осталось. В конце концов, ты герой или нет? Почему я должен за тебя решать?

Уж если штатные барды те еще фрукты, то что о внештатниках сказать? Резервисты — те давно забыли, сколько на гитаре струн и как ее, родимую, настраивать. Придется брать ссыльного, только кого, вот вопрос? Ну ладно, с архивами у нас все в порядке, покопался я в архивах и вроде бы нашел подходящего кандидата. Точнее, не сам нашел, опять же начальство подсказало. Соизволило лично связаться и намекнуть, попробуй-ка некоего Авдея. Я, естественно, поднял из архива дело ссыльного барда Авдея и прямо-таки ахнул!

Этот самый Авдей был тем еще типом.

Некогда вольный бард, которого теперь в месте ссылки звали просто Авдеем, был сослан за особо тяжкое преступление на проживание в России первой половины двадцать первого века, по местному летосчислению, разумеется. При этом упомянутый бард был лишен памяти, что само по себе было гуманно, и частично души. Так прямо и написано в личном деле — «частично лишен души…».

Еще в папке была какая-то ведомость. Опального барда, судя по всему, даже подкармливали, незаметно, естественно, благо способов дать человеку подработать сколько угодно. Все это смахивало на расходы по содержанию арестанта, да так оно, собственно, и было.

Что же надо такого натворить, чтобы тебя сослали в Россию конца двадцатого — начала двадцать первого века, да еще при этом и души лишили, пускай даже и частично? Войну, что ли, сыграть? Но это невозможно, да и не ссылают за это, насколько мне известно. Уже сама по себе ссылка в эту вариацию мира была тяжким наказанием, известно, что в той России барды вообще долго не жили, хотя почему-то именно там их рождалось больше всего. Увы, узнать это мне было недозволено. Сведения о преступлении, совершенном некогда вольным бардом Авдеем, находились в засекреченном приложении к его личному делу, допуска к которому у меня не было. Рылом не вышел, а также допуском.

А бард, лишенный души, не имел даже призрачного, посмертного шанса, учитывая, что именно та часть души, которой лишали опальных бардов, была ответственна за способность играть дорогу. Так что Авдей даже последнюю дорогу не мог себе сыграть. Только умереть. Причем совсем.

Впрочем, то же начальство милостиво, специальным письменным распоряжением, позволяло вернуть Авдею немного изъятой души, так называемую айму, на время выполнения задания. Причем опять же не всю айму, а полуайму, что уж было совсем непонятно. Как это, вернуть часть части души? Да еще временно и строго под мою личную ответственность. Не очень-то мне все это понравилось, но делать было нечего, и я согласился на Авдея.

Надо полагать, начальство в лице Сергея Ивановича имело во всей этой истории свой, непонятный мне интерес, уж больно ловко все складывалось и с этим заданием, и с Авдеем. Может быть, обязано было чем-то этому Авдею начальство-то, кто знает… А вообще неисповедимы замыслы высокого руководства, а если кому-то из подчиненных удается чудесным образом их разгадать, то такой сотрудник либо принимается в элиту, либо, а это чаще всего, стремительно обрушивается вниз. Поэтому я не стал особенно ломать себе голову, а просто-напросто согласился.

И вот еще, насчет айм.

Я от кого-то слышал, что эти самые аймы были самостоятельными существами, хотя и находились с бардами в каком-то странном симбиозе. Не знаю, была ли разлука с Авдеем наказанием для его аймы, но последняя обладала собственным характером и волей, так что ее надо было еще уговорить вернуться к своему бывшему барду. Временно или навсегда — тоже было неясно. Если учесть, что в данном случае Авдею полагалась только половинка аймы, то логично было предполагать, что где-то существует и вторая половинка. Но, видимо, руководство полагало, что в таком пустяковом деле, как упокоение злого железа в провинциальном российском городке, достаточно и полуаймы, а посему о второй полуайме мне ничего не сообщили. Не сочли нужным.

Такая вот дипломатия. Ну что ж, я, в конце-то концов, сам вызвался, никто не неволил.

Полуайму репрессированного барда Авдея звали Лютой, и проживала она в той самой вариации или ипостаси, в которую избранные жители Земли, согласно преданиям, попадали через Полые Холмы, да еще во снах. Короче говоря, в человеческом понимании Люта была эльфийкой, как ни банально это звучит.

Про эльфов много чего написано, кроме правды. Всей правды и я не знаю, а фантазировать как-то не хочется, и без меня фантазеров хватает. Только вот что некоторые эльфы, а именно те самые аймы, являются человеческими симбионтами — это, знаете ли, и для меня было новостью.

Аймы, в отличие от прочих существ, свободно перемещаются между мирами, когда хотят. Будучи всего-навсего человеком, рожденным, так сказать, ходить, бегать, ну, может быть, иногда невысоко подпрыгивать, сам я на поиски Люты отправиться не мог, поэтому пришлось-таки идти на поклон к начальнику транспортного отдела барду-классику Науму-Александеру. Бард-классик, надо сказать, меня недолюбливал, как, впрочем, и я его, но до встречи снизошел.

— Ах, Люта! — задумчиво сказал среброкудрый бард-классик и задумчиво подергал себя за изысканную бородку. — Да уж, не повезло девочке! А жаль ее, при другом барде могла бы быть полной аймой, а при этом Авдее…

— В каком смысле не повезло? — вежливо спросил я, чтобы что-то сказать.

— А во всех! Предупреждали же девочку, что этот Авдей, так сказать… В общем, он ей не пара. Он, что называется, упертый. Для него айма — только инструмент, он к гитаре своей лучше относился, чем к айме. Пошла бы эта Люта ко мне младшей аймой — ах, сколько прекрасных тропинок мы открыли бы людям, сколько неизведанных путей, сколько светлых далей… Так нет же, приклеилась к своему демиургу самодеятельному и слушать ничего не хотела. А он ее еще и искалечил, да не только ее, а еще одну…

Тут бард-классик спохватился, что сболтнул лишнее, и поспешно заключил:

— Теперь вот одна-одинешенька горе мыкает. Нет, порядочные люди так не поступают. Лично у меня, — Наум-Александер приосанился, — тоже две аймы, старшая и младшая, но я не пытаюсь слепить из них одну, чтобы потом, так сказать, разорвать и выбросить. Нет, я прекрасно уживаюсь с обеими, и все, представьте себе, довольны.

Я впервые слышал, что айм у барда может быть несколько, это сильно смахивало на тривиальное многоженство, но ничего не сказал — еще обидится господин классик, чего доброго. Да и многоженство, в конце концов, просто вопрос вкуса и темперамента. Или тщеславия.

Господина Наума-Александера, однако, не нужно было провоцировать на откровенность, классики — они такие, они по природе своей откровенны, чего совершенно не стесняются. Тем более что классик выглядел очень довольным собой, словно сообщил мне нечто чрезвычайно важное, секретное, при этом не нарушив никаких правил. Бард задумчиво погладил деку старинной семиструнной гитары, мудро вздохнул и позвал:

— Генда! Деточка, иди сюда! — И пояснил: — Моя младшая айма, Гендочка, не правда ли, она восхитительна?

Откуда-то из боковой двери — может быть, там у него был служебный альков — появилась молодая, очень привлекательная брюнеточка. К описанию ее самым лучшим образом подходило слово «пухлявая», в хорошем, разумеется, смысле. Именно такие пухлявые, жизнерадостные юные дамочки больше всего радуют душу и плоть стареющих бардов-классиков, мне это стало почему-то сразу же ясно. Одновременно мне стало немного грустно, словно классик меня обманул. Вот она какая, младшая айма классика, номенклатурного барда, впавшего в легкий творческий маразм! Пухленькая, глупенькая и, конечно же, вся-вся в ямочках.

— Гендочка у меня из муз, — с нескрываемой гордостью сообщил среброкудрый классик. — Эльфийки, знаете ли, капризны, своенравны, их приходится уговаривать, кроме того, они, как бы это сказать… слишком худощавые, а на старости лет хочется чего-нибудь мягонького, нежного. Человеческие женщины, увы, недолговечны, а это так печально… Вы со мной согласны, молодой человек?

Мне было совершенно все равно, поэтому я сказал, что, разумеется, согласен. Гендочка сладко улыбнулась всем телом, продемонстрировав большинство своих ямочек, правда, не все. Кое-какая одежда на ней все-таки имелась.

— Гендочка, — обратился к музе господин Наум-Александер, — ты не знаешь, как найти бедную Люту?

— Эту калеку? — Муза поморщилась всеми доступными для обозрения ямочками. — А зачем тебе она, котик? У тебя есть я, неужели меня тебе мало?

— Мне тебя всегда мало, — двусмысленно заметил классик. — Люта нужна вот этому молодому человеку.

— Он бард? Наверное, твой ученик. — Генда посмотрела на меня с таким явным интересом, что я, наверное, даже покраснел.

— Он герой, — пояснил классик и приглашающе похлопал по подлокотнику старомодного кресла. — Только безалаберный и пока неопытный, но это, надеюсь, пройдет…

Муза привычным движением опустилась на предложенный насест и, капризно надув губки, сказала:

— Жаль… А то у меня есть такая миленькая подружка, почти как я, только еще милее. Впрочем, истинные герои предпочитают, как я слышала, валькирий, а остальные — гениев! Вы кого предпочитаете, герой?

Я уставился на нее, не зная, что сказать. Намек был достаточно прозрачен, хотя ни валькирий, ни гениев в нашем отделе я отродясь не встречал. Впрочем, кто нас, героев, знает! Может быть, высшие степени героизма и предполагают право на какую-нибудь валькирию; насчет гениев — гении меня совершенно не интересовали. Только вот в валькириях мне представлялась привлекательной исключительно фактура, характер у этих дамочек, судя по известным мне литературным произведениям, был прескверный. Однако все они как одна были блондинками.

— Блондинок, — ляпнул я. — Стройных и длинноногих. Желательно натуральных, но можно и крашеных.

— Но они же ду-уры! — разочарованно протянула Генда, потеряв ко мне всякий интерес.

Классик успокаивающе погладил свою музу по пухлявой попке, после чего примирительно сказал:

— Ну конечно, дуры, кто же не знает. Все как одна. И все-таки, милая моя чупа-чупсочка, пожалуйста, сделай милость, свяжись с Лютой и договорись с ней о встрече. Сергей Иванович лично просил, мы же не можем отказать самому Сергею Ивановичу? Верно?

Видимо, отказывать моему шефу действительно было не принято, потому что пухленькая муза, как и полагается избалованной, но знающей свое дело секретарше, быстренько вспорхнула с подлокотника, мигнула на прощание своими ямочками и исчезла за другой дверью. В смысле, не за той, за которой, как я предполагал, размещался служебный альков.