— Це мени потрибно!

Таким образом Вале перекочевала пара маминых кофточек и пудреница.

Когда мы оставались наедине, мама говорила:

— Все-таки Валя наглая.

Но мне никакая критика не дозволялась, видимо, мама боялась, что нам откажут от места.

За жилье с нас денег не брали, и мама считала, что за это она должна все время показывать хозяевам, как мы это ценим. Благодарность эта заключалась в том, что она ежедневно заставляла меня таскать воду из колодца на другом конце улицы. Когда я робко интересовался, почему это здоровый Сашка за три недели не притащил ни одного ведра, а я за день должен таскать по десятку и уже на этом деле надорвался, мама возмущалась:

— Ты что, Алеша, не понимаешь, это их родственник, а мы тут с тобой на птичьих правах!

На это я справедливо возражал в том смысле, что, насколько мне известно, Таня с Валей, пока тоже бесплатно жили у нас в Москве, никакую трудовую повинность не отбывали. Мама в ужасе оглядывалась и принималась яростно шептать:

— Замолчи, замолчи, идиот! Не дай бог, они тебя услышат!

На лавке, что была вкопана рядом с колодцем, вечно торчал взрослый чубатый парень, представитель местной «золотой молодежи». Он тут один из немногих был владельцем мотоцикла, и поэтому рядом с ним постоянно вертелись девки. Мотоцикл стоял всегда тут же, он его нарочно не закатывал во двор, чтоб все видели, с кем имеют дело.

Не было случая, чтоб он не отпустил в мой адрес какую-нибудь колкость. Как правило, все его издевки касались одной темы, а именно какие мы в этой поганой Москве изнеженные и ленивые, да будь его воля, он бы этих москвичей повыселял к чертовой матери и заставил бы их вот так жить, як вси нормальни люди живуть.

В этот раз он тоже был на своем месте, широко развалившись на лавке с очередной девкой, что-то шептал ей на ухо, отчего та хохотала как полная дура, а в промежутках с чувством и хрустом уплетала хлеб с сахарным песком. И только я начинал вытягивать колодезное ведро, крутя за ручку ворота, как он принимался за свое:

— Та що ты так вертиш, як псих, верти спокийнише, а то всю воду розплескаты, поки витягнеш! От ты, кацап безрукий!

Чего мне больше всего хотелось, так это повернуться и хорошенько дать этим ведром по его пустой башке. А он все не унимался:

— Ось чому вы, москали, ничого робиты не вмеете, як вы живете в Москви вашой? И хто тильки там вам воду носить?

Я уже перелил воду, перехватив ведро поудобней за ручку, максимально напрягся, но все равно легко нести не получалось, ноги подгибались, вода выплескивалась на кеды, и я даже не знал, кого ненавижу больше — себя или этого чубатого за спиной.

— Дывись не впади, дохляк! Може, тоби мамку покликаты?

Какое же оно тяжелое, это проклятое ведро, как же далеко его нести! У меня жилы от шеи готовы были оторваться.

— Я молодше був, так и то по два видра тягав! — гордо сообщал он своей жующей крале.

Я еще не успел отойти, и мне все было слышно. Девка, перестав на секунду чавкать, начала живо интересоваться:

— Михась, а цей хлопчик, вин чомусь одне видро несе?

А Михась лишь этого и ждал. В спину мне раздается его радостный гогот:

— Вин не хлопчик, вин дистрофик!

За все это время Валя ходила с нами на реку всего раз или два. Она вообще старалась не показываться на солнце, говорила, что, ежели у нее обгорит нос, хлопцы задразнят. Но тут, в последнюю неделю нашего отпуска, солнце скрылось за мглой, и Валя согласилась. На нашем месте не было ни души, лишь журчание реки и крик далеких птиц нарушали тишину. Я искупался и только достал книжку, как тут появились двое.

Они расположились неподалеку и, пока устраивались, все поглядывали на нас, в основном на Валю. Два молодых крепких мужика. Один блондин, другой брюнет. Брюнет разделся, с шумом полез в реку, второй даже раздеваться не стал, закурил и опять принялся бесцеремонно разглядывать Валю, прищуриваясь и ухмыляясь. Та сидела нарочно поодаль от нас с мамой, ближе к кустам, чтоб уж точно не обгореть. Почувствовав взгляд мужика, Валя немного смутилась и покраснела. Тем временем мама перевернулась на спину, затем села, нацепила очки и с большим интересом стала наблюдать за тем, как плывет брюнет.

— Смотри, Алеша, — вдруг очень громко начала она, — вот как нужно правильно плавать кролем!

Блондин на мгновение перестал смотреть на Валю и теперь с любопытством уставился на маму. А ту было уже не остановить. Ее голос разносился далеко над водой:

— Помнишь, сколько раз я тебе объясняла, что, когда плывешь кролем, нельзя крутить головой и дышать нужно только в воду? А ты? Посмотри, посмотри, тебе говорят, как мужчина это делает! Вот почему ты так не плаваешь?

Я вздохнул, отложил книжку и тоже принялся подглядывать за брюнетом. Тот доплыл до противоположного берега, ловко забрался на кручу и, раскачавшись на тарзанке, красиво вошел в воду, изобразив нечто вроде сальто, вынырнув аж в десяти метрах от места вхождения. Да, я так точно никогда не научусь. Но зачем маме уж так кричать, когда я рядом и все прекрасно слышу.

— А теперь смотри, как нужно плавать брассом! Не понимаю, почему ты говоришь, что тебе брассом не нравится! Нужно просто скользить по воде, вот так, как мужчина, и ничего трудного!

Блондин как-то нехорошо ухмыльнулся, поднялся, щелчком отбросил окурок в реку, засунул руки в карманы и вразвалочку направился к Вале.

Он присел рядом с ней, протянул пачку сигарет. Валя отрицательно помотала головой. На этот раз тот усмехнулся еще гаже и сплюнул в сторону. Стал о чем-то спрашивать Валю. Мама, увлеченная моим воспитанием, этого не заметила. Валя была у нее за спиной. Из-за маминых криков долетали лишь обрывки их разговора.

— Ты местная? — поинтересовался блондин.

Валя кивнула и что-то сказала. Потом она его что-то спросила.

Мужик покачал головой, в упор глядя на Валю. Валя опустила глаза. Тогда уже он ответил, и я расслышал:

— Не, мы с Ростова! Ростов-папа, знаешь? У нас кореш откинулся, проведать нужно.

Тем временем брюнет, вдоволь накупавшись, вылез на берег, и оказалось, что он весь покрыт татуировками: звезды на плечах, звезды на коленях, купола на груди и все такое. При этом он был необычайно мускулистым, просто как цирковой силач.

Мама восприняла увиденное по-своему и чрезвычайно вдохновилась:

— Алеша, тебе нужно обязательно заниматься спортом! Обязательно! А то так и останешься хилым! Вот вернемся в Москву, сразу иди и в секцию записывайся!

Тогда я решил посмотреть на маму таким особым взглядом, чтоб она почувствовала, что пора бы ей уже и закругляться, но та намек не поняла.

И тут события стали разворачиваться с невероятной стремительностью. Блондин придвинулся вплотную к Вале и приобнял ее. Валя поежилась и скинула его руку, немного отодвинувшись. Тогда он хмыкнул и привлек к себе Валю решительно и грубо. Валя вскочила на ноги, я тоже. Только сейчас мама, почувствовав неладное, осеклась и замолчала и, наконец обернувшись, увидела, что же тут происходит в пяти шагах у нее за спиной.

Валя попыталась отойти, но брюнет уже приблизился к ним и заступил ей дорогу, а блондин схватил за руку. Обнаружилось, что и у него татуировки, во всяком случае, я разглядел перстни на пальцах. Мама тоже вскочила на ноги и закричала:

— Что вы делаете! Прекратите!

А эти даже не обратили на нее внимания. И когда Валя с негодованием вырвала руку, этот блондин в перстнях схватил всей своей татуированной пятерней Валю прямо за лицо и с силой впечатал ее в песок, так что земля загудела:

— Будешь ты еще мне дергаться, мандавошка!

Не мешкая, они схватили рыдающую Валю, один за одну ногу, другой за другую, и поволокли в заросли ивы, хохоча и подвывая.

Мы оба орали, бежали следом, я хватал их сзади, мама колотила им по спинам:

— А ну пустите ее, пустите, подонки, подонки!

Они остановились, блондин обернулся и лениво ударил маму в плечо, отчего она кубарем полетела на землю. Я дико заорал и принялся лупить его что есть мочи, но он врезал мне ногой в бок с такой силой, что у меня остановилось дыхание.

Мама вскочила первой и снова бросилась очертя голову отбивать Валю:

— Мерзавцы, звери, подонки!

Тут этот мускулистый брюнет, стилем плавания которого лишь недавно восхищалась мама, свободной рукой схватил ее за горло и прошипел прямо в лицо:

— Задушу, падаль!

Я с трудом поднялся, наглотавшись слез и песка. Ослепленный неизведанной прежде ненавистью, я схватил какой-то увесистый камень и со стоном запустил брюнету в голову. Камень, просвистев на полметра выше, врезался в отлом берега, туда, где построили свои укрытия ласточки-береговушки.

— Да ты че творишь, потрох сучий!

Тяжело дыша, я начал шарить глазами в поисках нового камня, но, как назло, ничего рядом не нашлось. Мама страшно захрипела, брюнет продолжал стискивать ей шею своей ручищей. Но тут блондин вдруг отпустил щиколотку Вали, не спеша достал сигареты, прикурил и, не глядя на нас, произнес, обращаясь к товарищу:

— Хер с ними, пусть сваливают!

Брюнет посмотрел на него, пожал плечами, оттолкнул маму, отчего она села на песок, стала судорожно втягивать в себя воздух и сразу закашлялась. Затем он отцепился и от Вали.