Первой молчание нарушила Валя. Она поставила свой тазик на седло мопеда и заголосила:

— Ой, ой, прыихалы! Мамо, тато, дывитися, це Татьяна Никитична!

Валин папа улыбнулся нам стальными коронками, мама золотыми.

— Татьяна Никитична, идите до хаты, «Четыре танкиста и собаку» бачить!

Валя сказала это так, будто мы уже виделись четверть часа назад, а сейчас случайно проходили мимо.

— Валя! Ну почему же вы нас не встретили! — начала мама, даже не укоризненно, а как бы немного извиняясь. — Мы весь день тут по такой жаре ходим, ищем!

Валя улыбнулась и махнула рукой:

— А що нас шукаты, тут вси знають, де Лахты живуть!

Мама заморгала и потупилась. Я засмеялся. Валя продолжила:

— Я сама хотила зустриты, потом батю попросыла, вин з кумом и поихав.

И уже в хате, пока грелся телевизор, Валя, лузгая семечки, весело рассказывала, как она уже было собиралась нас встречать, да дел оказалось много: белье постирать, двор вымести, кур покормить, поросенка. А тут батя как раз удачно к куму собрался, тот на грузовике работает. Вот Валя батю и попросила с кумом на грузовике заехать на станцию. А чтоб батя не перепутал ничего, Валя ему строго-настрого наказала: — Тато! Зустричаты потрибно маты з хлопчиком, и не просто, а тильки тих маты и хлопчика, яки будуть в джинсовых костюмах!

Дело в том, что в те пару дней, что мы водили Валю по музеям да магазинам, на нас с мамой действительно были джинсовые костюмы. И Валя так к этому привыкла, что не могла нас представить в чем-либо другом. Но надевать их в такую жару мы и не подумали, а потом, ну кто в дорогом-то едет?

Короче говоря, батя с кумом загнали грузовик под навес у станции и принялись ждать, как в засаде. Ждали-ждали, ждали-ждали, несколько поездов за это время проехало, всякий народ оттуда выходил, но никого в джинсовых костюмах так и не появилось, хоть ты тресни. Батя у Вали хоть и мало что в джинсовых костюмах понимает, зато кум не зря в Харькове работал, он в моде разбирается.

Да, вроде там была женщина с хлопчиком. Точно! Они еще стояли, головами крутили, с чемоданом, сумками и ведром, но чего их беспокоить, если Валя велела встретить только тех, кто будет в джинсовых костюмах, ну и так далее. В общем, батя с кумом через пару часов поняли, что не судьба, и поехали на базар пить холодный квас, а то уж больно день был жаркий.

Когда батя вернулся и сообщил, что никто не приехал, Валя решила, что у нас либо случилось что, либо просто мы передумали, всякое бывает.

Тут начался фильм о приключениях отважных и веселых танкистов, Валя замолчала и полностью отдалась зрелищу.

То, что можно было уезжать уже назавтра, стало понятно почти сразу.

Не успел кончиться фильм, как все засобирались спать. Наскоро влив в себя по кружке заваренного липового цвета с куском хлеба в закутке у печки, мы поняли, что ничего другого не остается. Спать так спать. Нам показали койку, что стояла в неглубокой нише единственной комнаты этой хаты. Мы на ней еле уместились вдвоем, но тем не менее моментально заснули.

Наутро, после завтрака, состоявшего из кружки того же липового цвета и куска хлеба, мама принялась выяснять у Вали про святые места.

То есть где же тут велика река и великий лис.

Про реку Валя охотно сообщила, что если выйти из ворот и повернуть налево, а в том месте, где дорога упрется в поле буряка, повернуть направо и затем идти прямо, никуда не сворачивая, то там и будет река Псёл.

— Валя, а это далеко? — спросила мама, видно было, что ей понравился такой простой маршрут. — Минут за десять дойдем?

— Та ни, — снисходительно сказала Валя, явно забавляясь маминой наивностью. — Колы швидко иты, то годыны через пивтора.

Мама сглотнула. За полтора часа быстрым шагом можно было добраться от нашей «Семеновской» до Кремля.

— А если на автобусе? — не сдавалась мама. — Не обязательно же пешком?

— Який автобус? Де вы тут автобус бачилы? — совсем уж поразилась Валя и закончила торжественно: — Тут вам не Москва!

— А лес? — дрогнувшим голосом произнесла мама. — Ты же говорила про большой лес?

— Зараз у батька спрошу, — кивнула Валя, — вин знае!

Она выскочила на крыльцо и закричала отцу, который во дворе седлал свой мопед:

— Слухай, тато, памятаешь до Коваля гости прыижджали, воны про якийсь великий лис гутарилы?

Папа что-то ответил, но нам за треском мопеда было не разобрать.

Удовлетворенная Валя вернулась в хату и сообщила:

— Сказав, поиздом до Брянська, а там вже и недалеко!

Моих знаний географии хватало, чтобы понять, какое расстояние разделяет брянские леса и наши степи.

От такого известия мама явно пала духом, казалось, еще немного, и она заплачет. Чтобы не видеть ее в таком состоянии, я уставился на большой портрет Ленина, единственное украшение хаты. Тот висел прямо над нашей койкой, а рядом стояло ведро под грибы.

И начали мы отдыхать и набираться сил.

Вставали с петухами, завтракали и отправлялись в пеший поход на реку. Все равно деться больше некуда. Хата была маленькая, в одну комнату, с закутком у печки, а народу хватало. Валя, ее мама, папа, младшая сестра, девятилетняя Ирка, бабушка и приехавший на лето четырнадцатилетний двоюродный брат Сашка. Им и так тесно, а тут еще и мы заявились.

Не то что нас не ждали, но и особой радости не выказывали, с первого дня приняв тон насмешливо-покровительственный, как с недоразвитыми. Больше всего любили при каждом удобном случае попрекнуть Москвой. Например, прошу я нормального чая, а не этого липового цвета, от которого уже тошнило и сводило скулы, так кто-нибудь из них обязательно скажет:

— Ось ще гроши переводыты! Тут тоби не Москва!

Все принимались смеяться, а мама очень смущалась, подталкивала мне жестяную кружку и громко шептала в ухо:

— Да пей же, пей, тебе говорят, это полезно!

С тех самых пор слово «полезно» мне ненавистно даже больше, чем слово «духовность».

Бедность вокруг была настолько удручающая, что на этом фоне нищее мое детство в Щербинке казалось непристойной роскошью. Во многих хатах, что мы видели, люди спали на полу, на каких-то тряпках и тулупах, одеты там все были хуже голодранцев, ели хлеб, лук и картошку, и если в семье тратили рубль в день на еду, на всю ораву, то хорошо. Наши немалые запасы тушенки и селедки мы вместе смолотили в первую же неделю. А они наворачивали, качали головами и восхищенно покрякивали:

— Ось же життя у вас в Москви!

Огороды были, и немаленькие, но невероятно скучные. Смородина с вишней уже отошли, других фруктов, про которые перед поездкой постоянно твердила мама, там не наблюдалось, не было даже яблок. Сплошные те же лук да картошка. Лук от постоянных июньских дождей в том году повсеместно сгнил, и это было трагедией для всех окрестных сел. Цыбулю сдавали за деньги, выручая до пяти-шести сотен рублей с огорода, а тут осталась жалкая часть урожая, да и то луковицы были мягкие, полупустые. Оставалась надежда на картошку, ботва которой покрывала все пространство за хатами.

Вообще тема еды, пожалуй, там была главной. Вот у Грицька ковбасу на той неделе зробилы, но жадные, никого не угостят, а кум на грузовике сгонял в выходные аж в Курск, зато привез сыра две головки, ящик сгущенного молока, две банки обещал продать. А в военном городке — два часа ехать — шоколад в буфете, да и ну его, тильки гроши переводыты. Дважды сами взбивали масло из молока, придавая событию вселенский масштаб. Намазали и нам с мамой на хлеб тонким слоем. Масло как масло, но мама, явно делая приятное нашим хозяевам, зажмуривалась и говорила:

— Восхитительно!

Потом делали «пирожные», то есть на хлеб с маслом насыпали сахарный песок в палец толщиной. Причем пирожные эти нужно было поедать не в хате, а расхаживать с ними взад-вперед по улице, хрустеть сахаром у всех на виду, чтоб показывать достаток.

Наши московские карамельки сделали меня на время настоящим заморским принцем с дарами. Не успевал я показаться из ворот, как налетала орава вопящих детей, тянувших руки. Я быстро раздавал все, что было, но они бежали за мной еще с километр в надежде. Полный рюкзак конфет, что мы привезли с собой, растаял за пару дней. Основную часть слопал Сашка, двоюродный брат Вали.

Сашка был старше меня на три года, выше на две головы, но при этом тощий, нескладный. У него было два занятия: он либо что-то с дикой жадностью поглощал, либо торчал в туалете, исходя поносом.

Говорил Сашка мало, знал, как мне казалось, еще меньше. Не успевал он продрать глаза, как начинал со своей лежанки завывать:

— Исты хОчу!!!

Бабушка Вали, явно к Сашке теплых чувств не питая, ворчала:

— Та щоб ты сказывся! Ты и так у нас все зжер! Колы тильки тебе заберуть вид нас!

Сашка, нимало не смущаясь, продолжал свое:

— Исты хочу!!!

Бабушка не уступала:

— Так ты або жрешь, або дрыщещь!

Сашка тут же парировал:

— Це я з голоду дрыщу, бо вы мени исты не даете!

Бабушка, кряхтя, сползала с лавки, бормоча:

— Хоч бы ты рыбы наловив, проклятый!

В ответ на это предложение Сашка клятвенно заверял:

— Та дайте мени гроши на удобрення, я вам три мишки рыбы наловлю!