Владимир Видич [Внесен в список лиц, выполняющих функции иностранного агента в России.], «Мать аномалий: экстремальные случаи проживания утраты»

Издательство Ad Astra, 2012, Предисловие, с. 1–2.

* * *

В дороге Даша завела дневник, назвала его «Контекст и маргиналии», выписывала туда цитаты из прессы и книг, все, что, как ей казалось, могло пригодиться для ее исследования. Плюс читала и перечитывала книги своих учителей: Видича, Родченко и Аккермана. И всякий раз поражалась тому, как по-разному каждый из них рисует одни и те же места. Родченко писала хорошо, в ее заметках не было академического занудства, и в то же время в ее тоне ощущалось снисхождение и даже презрение к регионам. Так обычно пишут люди, выросшие внутри Садового кольца («С золотыми ложками во всех возможных местах», — добавлял Матвей). Малые города и их жителей Родченко описывала иногда в гротескной форме, словно пыталась подражать Гоголю. Даша поняла это, когда в пути начала сравнивать описания Родченко с тем, что видела сама, своими глазами.

Например, главную улицу в Кореновске Родченко описывала так:

«Тут два вида домов: пятиэтажные панельки, одинаковые как костяшки домино, толкни одну — и все повалятся; и деревянные бараки, двухэтажные, почерневшие от времени, с покатыми крышами, стоят врозь и кучами, словно их тут не строили, а с самолетов сбрасывали, ни один барак не стоит ровно, все под причудливыми углами, а иные опираются друг на друга, как пьяные приятели после забега по кабакам».

Оказавшись в Кореновске, Даша решила проверить показания Родченко и сколько ни ходила по улицам, не обнаружила ни одного барака.

— Может, их снесли? — сказал Матвей. — Этот твой Родченко был-то здесь когда? Двадцать лет назад?

— Родченко — это она, — поправила Даша. Вздохнула, огляделась: — Может, и правда снесли. А может, Родченко придумала шутку про бараки, похожие на пьяных приятелей, и решила, что это слишком остроумно.

Книга Аккермана, впрочем, была в этом плане не сильно лучше. Если у Родченко одноэтажная Россия — это темная, опасная земля, полная суеверий, застроенная бараками и населенная агрессивным сбродом, то Аккерман давал крен в противоположную сторону — его текст то и дело скатывался в стыдную, пасторальную чушь в духе «местные грамоте не обучены, но в них живет вековая мудрость, которой позавидует любой ученый муж!» Казалось, он был в шаге от того, чтоб написать что-то вроде «они почти такие же люди, как мы».

Теперь Даша повторяла маршрут других ученых и старалась учиться на их ошибках. Если она и напишет когда-нибудь книгу о своей экспедиции, — а она, конечно, думала об этом, — то главной ее задачей будет следить за тоном. Она утешала себя тем, что сама выросла тут, в бывшем черноземье (она до сих пор не могла привыкнуть, черноземье теперь именно «бывшее» — теперь это преимущественно солончаки, белесые, пустынные), и любила его, и понимала местных, — во всяком случае, хотелось верить, что понимала. Единственное, что по-настоящему огорчало ее в путешествии по местам юности — это бедность. Родченко, может, и нагоняла в своих дневниках хтони, но в одном была права: во всех этих поселках и городках у дороги неизменно появляется ощущение, что время здесь работает иначе и дома разрушаются быстрее просто потому, что на них некому смотреть.

Даша вспомнила о Маридах.

Мариды — существа из южного фольклора — были кем-то вроде хранителей деревень, они обладали способностью продлевать жизнь предметам, на которые направлен их взгляд. Если чей-то дом или сарай начинал приходить в упадок — гнил, покрывался плесенью, — соседи говорили: «Марид от него отвернулся» или «обидел Марида». Хозяин гниющего дома мог попытаться заменить прохудившуюся крышу или балки, но все было тщетно — новые доски и бревна тут же покрывались плесенью, дом дряхлел еще быстрее. Задобрить Марида можно было только вином и вкусной едой. Чтобы остановить гниение, хозяин закатывал пир, звал в гости соседей, а одно место за столом непременно оставляли пустым — для Марида. Мариду наливали лучшего вина — кое-где винные мастера до сих пор продают специальный ритуальный сорт красного полусухого «специально для Маридов» — и поднимали тосты за его здоровье, и драли глотки, пели песни до хрипоты. Считалось, что Марид придет на звуки застолья и радости, обратит на дом свой могучий взгляд — и дом перестанет гнить.

В пути, пока ехали по М4, Даша рассказала о Маридах Матвею, и он рассмеялся:

— Обожаю южные мифы, в них все проблемы можно решить застольем. В любой непонятной ситуации открывай вино и зови гостей! Это по мне.

Про Маридов — это было у Аккермана. Еще в нулевые антрополог Иоганн Аккерман писал статью о детских страшилках, считалках и анекдотах, которые школьники сочиняют, чтобы пощекотать себе нервы: гроб на колесиках, черная рука, всякое такое. Он объездил десяток городов и обнаружил необычную закономерность. Оказалось, что жители юга и севера вплетают кадавров в свои истории по-разному. Для тех, кто живет в холодных широтах, мортальные аномалии тематически связаны с ощущениями — холода и тепла. Например, среди детей севера давно есть поверье о том, что, если ты случайно в лесу наткнулся на кадавра, ты обязан разжечь костер и согреть мертвеца, помочь ему, и тогда он в знак благодарности отпустит тебя с миром. Если же ты просто пройдешь мимо и не исполнишь ритуал, не поделишься теплом, кадавр ночью найдет тебя по следам на снегу, залезет в дом, наложит руки на лицо (это был важный для детей образ — холодные руки мертвеца на твоем лице) и заберет тепло твоего тела, и сам ты станешь кадавром, выйдешь из дома, уйдешь в лес и замрешь где-то там, в снегу, в неподвижности и в надежде, что кто-то живой (то есть теплый) придет и отогреет тебя.

В южных широтах все иначе: там холод и тепло не имеют такого значения и все истории с кадаврами вращаются вокруг совсем другой дихотомии: звук — тишина.

На югах считают так: если ты случайно нарвался на кадавра — в его присутствии ни в коем случае нельзя говорить, потому что так он запомнит твой голос, украдет его и ночью будет этим голосом звать твоих родных, заманит их в поле или в заброшенное здание и заберет с собой, утащит в посмертие.

В северном фольклоре кадавры крадут тепло, в южном — голос.

Обнаружив эту закономерность, Аккерман понял, что нащупал нечто важное — это звучало как тема для неплохой статьи, а может, и книги. Он отправился в экспедицию — сначала на юг, потом на север — собрать материал. Поездка обещала быть интересной, но все почти сразу пошло наперекосяк. Оказалось, что люди, живущие вблизи мортальных аномалий, не горят желанием разговаривать о них с иностранцем. В итоге Аккерман попал в дурацкую ситуацию: ему нужно было собрать данные о феномене, который связан со страхом говорить вслух.

Теперь, спустя годы, по следам Аккермана ехала Даша. И она отлично понимала немца — ее попытки собрать данные тоже подчас натыкались на страх людей говорить и вообще произносить слово «кадавр». Ее собственная диссертация во многом опиралась на аккермановские тезисы и была посвящена природе детских страхов, а именно — тому, как эти страхи преломляются в фольклоре. Самих кадавров, как заметила Даша, дети не боялись, дети боялись стать кадаврами, боялись того, что кадавров создает. Неведомая сила, производящая на свет мортальные аномалии, в детском фольклоре со временем обрела вполне конкретную форму — так появился герой многих детских страшилок последнего времени: «взрослый с молотком» (далее ВСМ).

Образ ВСМ, как удалось установить Даше, возник в южном фольклоре довольно быстро — через пять-шесть лет после появления самих мортальных аномалий. Первые песенки и считалки она записала еще во время предыдущей экспедиции с Видичем:

Раз! — Приоткрылся глаз.
Два! — Треснула голова.
Три! — Взрослый с молотком, смотри.
Четыре! — Закрывайте дверь в квартире.
Пять! — Он идет вас убивать!


Раз, два, три, четыре, пять —
Я иду тебя искать.
Как найду тебя — убью.
Молотком тебя забью.

И так далее. Почти во всех страшилках и считалочках фигурировал условный «взрослый», а процесс превращения в кадавра выглядел как ритуал, в финале которого взрослый бил ребенка молотком по голове. Новый миф явно зародился не спонтанно, и Даша пыталась понять, почему дети связывают страх перед кадаврами именно с молотком — казалось бы, не самый очевидный и страшный инструмент. Почему, например, не нож или не топор? Человек в принципе так устроен: чтобы справиться с ужасом, он сочиняет истории или, по выражению Аккермана, «контейнирует ужас», придает ему форму человека или чего-то, что очень на человека похоже, но человеком не является. В древности люди видели молнии в небе и, дабы справиться со страхом перед неизведанным, придумывали мифическое существо, бородатого бога, который эти молнии якобы метал. Таким «мифическим существом» для детей юга в последние годы стал «взрослый с молотком».

— Как ты думаешь, откуда берутся кадавры?

— Это все взрослый с молотком. Он охотится на нас. Кого ударит молотком — тот кадавр.