Хех.
Геройская картинка прорыва развеяло появление третьего Кризиса, вышедшего откуда-то из-за здания. М-да… Три — не вариант. Да и не будут они мои псалмы слушать. Вот я бы — стал?
Представляю себе картину как ко мне, стоящему на посту, направляется Этериал, громко проповедующий о догматах «Всеобщего Блага». Ага… Проповедничек.
С двух рук, из обоих болт-пистолетов, очередями!
Щёлк!
Смена опустевших магазинов и новые очереди рвут окровавленную кучу тряпья, бывшую только что чужаком. Только так! Ещё и гранату бы закинул — для верности. Ибо нет истины иной, кроме той, что от Него исходит.
М-да. В лоб, с песнопениями — не вариант.
Попробовать другой вход? Не думаю, что там никого нет, да и часового скоро хватятся. А мне, по понятным причинам, в этот момент лучше подальше от тела оказаться.
Вариант один — отступив на несколько шагов разглядываю строение. Ещё несколько шагов назад, короткий разбег, прыжок и турбинка, закреплённая на моей спине, возносит меня на плоскую крышу, откуда открывается прекрасный обзор и на Кризисы, замершие у входа, и не небольшой отряд пехоты Тау, выходящий из-за края стадиона.
Успел! Здесь меня искать только в самом последнем случае будут.
Запись номер МХХР-24-ССВА-035
Здания, построение которых с земли выглядело как узкий лабиринт, при взгляде сверху являли совсем иную картину.
По мере приближения к центру — к стадиону, промежутки меж ними становились всё шире, так что, когда я запрыгнул на крышу крайнего, то от стены стадиона меня отделяло почти полтора десятка метров.
— Ну да ничего, — подбодряя себя, отступаю к дальнему краю крыши для доброго разбега: — Сейчас, ка-ак разбегусь! Как прыгну! Справлюсь! Сам, слышишь? — Поднимаю лицо к утреннему, почти безоблачному небу: — Сам! Без милостей Твоих, раз ты столь капризен!
О том, что меня может ждать там, на крыше, скрытой от меня декоративным бортиком, стараюсь не думать.
Хотя… Зачем врать?
Мои мысли, вступают в жаркий спор, гадая о том, что там может быть.
— Засада? И стоит мне очутиться наверху, как десятки стволов мигом нашинкуют меня своими зарядами?
— Нет… Бред. Были бы там воины — уже бы расстреляли — времени на это у них, пока я по крышам скакал, предостаточно было.
— Там могут быть дроны, — настаивает другая, отливающая металлом мысль: — Тау их во множестве применяют. А что раньше не стреляли — так может им только крышу стадиона охранять сказали. Они же тупые.
— Ага, — немедленно принимается возражать третья, лучащаяся уверенностью: — И тупые и косые. Не попадут — увернёмся!
— Хватит — Прерываю сам себя я, но последняя, самая гадкая мыслишка, успевает ехидно пропищать, скрываясь в глубинах сознания:
— А ты не забыл, а, инквизитор? Голоса в голове — первый признак одержимости?
Не отвечаю, да и глупо это — самому себе отвечать.
Разбег.
Шаг, второй, третий — вот уже и край!
Какая короткая крыша!
Толчок!
Ожившая турбина наполняет меня мелкой дрожью. Она басовито ворчит, и, напрягая все силы, возносит меня по пологой дуге к бордюрчику, ставшим в этот миг олицетворением всех человеческих желаний.
— А, наверное, со стороны, это красиво, — проскальзывает очередная мыслишка: — Раннее утро, чистейшее небо и по нему, оставляя огненный след, несётся сгусток веры в сверкающей броне.
Турбинка смолкает, отработав весь заряд накопителей и я, взлетев над столь желанной крышей, начинаю своё падение.
Крыша пуста — это я успеваю заметить, прежде чем моё тело, подчиняясь законам мироздания, ударяется о чёрную, словно покрытую слоем резины, поверхность.
Короткий отскок и меня закручивает словно на льду. Вот только не бывает лёд таким пружинящим и тёмным.
Остановка.
Сажусь, упираясь руками в покрытие.
— Сверкающий сгусток веры? — Хмыкаю, косясь на пропаханную при падении, посадкой это назвать сложно, борозду.
— Ха! Как по мне, то шлёпнулся я, как… Как мешок картошки, сброшенный с грузовика нерадивым огрином.
Куда идти становится понятно сразу — у стены, метрах в полста от себя, обнаруживаю небольшую будочку. Её дверь не в силах сдержать даже лёгкий пинок, и она немедленно слетает с петель, открывая лестницу, ведущую вниз.
Несколько пролётов и я оказываюсь на небольшой площадке, с которой открывается вид на внутреннюю часть стадиона.
М-да. Я о нескольких сотнях говорил? Тех, кто здесь нашли укрытие?
Забудьте!
Всё внутри заставлено палатками. Непривычная форма — они похожи на толстоногие грибы, окрашенные в яркие, излишне радостные для нынешней ситуации, цвета. И всё это говорит, нет — кричит об их чуждом происхождении.
Меж палаток снуют люди и я, улёгшись на живот, начинаю вести наблюдение.
Вот девочка, играющая со скакалкой — весёлый и непосредственный символ детства. За ней наблюдает женщина средних лет. Её рука висит на перевязи и она, не сводя взгляда с ребёнка, то и дело гладит её целой рукой.
Мужчина в возрасте. Почти старик. Бредёт меж палаток то и дело приникая к кружке-термосу. Пьёт и морщится. Лекарство? Возможно.
Его обгоняет молодой мужчина на костылях. Одна нога поджата и покрыта чем-то белым. Бинты? Что-то в его образе не так, и я прищуриваюсь, заставляя оптику приблизить заинтересовавший меня объект.
Чёрные, спортивного вида, брюки с белыми лампасами в две полосы. Зелёная, оливкового цвета рубаха навыпуск. На рукаве и плечах тёмные пятна. Ранения? И как странно ему прилетело…
Стоп!
Словно пелена спадает с моих глаз, когда я понимаю, во что именно он одет.
Форменная рубашка гвардейца. Самая типовая, повсеместно распространённая и такая неузнаваемая от тёмных пятен на месте споротых шевронов и погон.
Дезертир!
Холодное, полное ярости, пламя вспыхивает во мне, выжигая прочие чувства.
Предатель! Клятвопреступник!
Как мог ты предать? Пусть не Его — тот суд тебя всяко настигнет! Как мог предать ты человечество, вскормившее тебя?!
Покарать! Немедленно и показательно!
Прежде чем подняться, успеваю заметить ещё с десяток таких же, разномастно одетых фигур. Кто-то, как и этот дезертир, имеют лишь рубаху, у других от формы только брюки, ещё на ком-то глаз выхватывает форменные сапоги, ремень, но всех их объединяет одно — все эти недобитки движутся к одной цели — к большому белому шатру, стоящему в отдалении от жилых палаток.
Мед центр? А они на перевязку спешат? Ну да я облегчу их страдания!
Новое движение привлекает меня, и я перевожу взгляд, следя за движением людей.
Место, куда они спешат и обращают взгляды заставляет меня сжать кулаки. Там, на небольшом возвышении, стоит Этериал. Его руки, в которых зажаты короткие жезлы, гостеприимно раскинуты, а на безгубом лице кривится отвратительной, нечеловеческой ухмылкой, тёмная щель рта.
Проповедь?
Здесь?
Среди граждан Империума?!
Не позволю!
Мощный прыжок отправляет меня вниз и через пару секунд мой молот уже целит ему в грудь.
Запись номер МХХР-24-ССВА-036
Этериал неподвижен.
Он замер так, как умеют только рептилии, выжидая пролетающую мимо добычу. Шевелится только щель рта — она ширится, отвратительная ухмылка становится шире и до меня доносятся его слова.
— Мы рады видеть тебя, слуга Золотого Бога. С первого дня нашего пути сюда, с часа, когда нас настиг зов твоих соотечественников, желающих приобщиться к «Великому Благу», мы ожидали этого.
Зов?
Так они не сами прилетели? — Внезапная догадка обжигает моё сознание, расставляя всё по своим местам. Так, значит, правы были и Примарх, и Лорды.
Сей мятеж детей Империума был со стороны раздут. Так бы тлел он и тлел, выплёскиваясь в петиции и сетевой вой, но нашлись некто, бросившие зов чужакам. А те и воспользовались, раздув мерцающие угли недовольства в пожар мятежа.
— Прошу тебя, — статуя оживает, руки, прежде сложенные на груди, расходятся в стороны и жезлы, прежде зажатые в кулаках, взлетают над Этериалом, где и зависают, скрестив свои тела.
Толпа за моей спиной сдавленно охает, увидев чудо, но мои губы под шлемом кривит призрительная усмешка.
Чудо?
Угу. Как же!
Игры с силовыми полями, или гравитацией. Я сам не хуже могу — мой грав-ган тому свидетель. Он тоже чудеса делает и, клянусь Подножием Трона, не менее зрелищные!
— Прошу тебя, — трехпалая рука описывает короткую дугу, указывая на место подле чужака:
— Пройди сюда и мы поговорим о «Великом Благе». Нам есть, что…
— Поговорим? Ты, чужак, смеешь, — крохотные динамики, спрятанные за глазницами черепов, украшающих литеры «I» на моих наплечниках, оживают, разносятся слова почти по всему стадиону. Толпа за моей спиной сдавленно охает, заработав акустический удар и по мне показывается тёплая волна удовлетворения.
Ага, мятежники!
Проняло вас? Так знайте, мы, скромные слуги Его, тоже «чудеса» организовывать умеем.
— Ты смеешь здесь проповедовать свою ересь?! — Грохочет мой голос, заполняя всё немалое помещение: — Ты, прибывший из чёрных далей космоса, хочешь совратить чад человеческих, веру Золотому Трону, хранящих? Ошиб…