— Ну-ну, Пётр Алексеевич, голубчик, не стоит. Парнишка и так еле стоит, — в разговор вмешался один из двух одетых в цивильные костюмы господ — тот, что постарше, с благородной сединой в тёмно-синих волосах. — Да и не будет он буянить, правда, Антон? Свободен, сержант.

Конвойный довольно громко выдохнул и выскочил за дверь, прикрыв ту за собой. Я тоже решил пока не качать права, тем более, до этого меня действительно водили по коридорам в наручниках. Кроме того, сама ситуация была весьма странной. Хотя меня всё ещё мутило после карцера, я сумел разглядеть, что скотина-следователь, допрашивавший меня всю неделю, заметно волнуется и постоянно протирает лысину и шею платком, но всё равно пот с него течёт ручьём, а ведь в комнате довольно прохладно. Мне-то было даже жарко, но раньше, за несколько часов допроса, я замерзал так, что зуб на зуб не попадал. Господа в штатском, напротив, вели себя совершенно спокойно, рассматривая меня с интересом натуралистов, обнаруживших, что у обычной вроде бы козявки появилась дополнительная пара усов.

— Проходи, садись, — седовласый указал на обычный стул у стола, совсем не тот, привинченный к полу, к которому обычно приковывали заключённых. — Не стесняйся, Пётр Алексеевич кусаться не будет.

— А вы? — вроде и надо было промолчать, однако натура взяла верх, прорвавшись ехидным комментарием, но на предложенное место я всё же сел.

— Мы тоже не будем, если пообещаешь отвечать честно. И это важно прежде всего для тебя, а не для нас, — в разговор вступил второй «штатский», хотя, как по мне, мундирами от них несло за версту. — Э, друг, да ты, я смотрю, совсем продрог, эва как тебя колотит. А ну мы сейчас чайку горячего хлебнём, как думаешь? Сержант!

Мой ответ ему, видимо, не требовался. Да и вряд ли я бы нашёл в себе силы отказаться даже от кружки простого кипятка. А уж чай, да ещё вдруг (чем чёрт не шутит) сладкий — так это просто предел мечтаний. А трясло меня действительно сильно. В тепле руки и ноги начали отогреваться, и по ним побежала кровь, заставляя меня шипеть от боли. Было полное ощущение, что под кожей ползает полсотни ежей. Я стиснул зубы, чтобы не заорать, и постарался как можно незаметней растереть хотя бы руки. За такое можно было получить в морду от конвоя, но, на удивление, «пиджаки», хотя и явно заметили мою возню, не сказали ни слова против, а молодой ещё и подмигнул. Ну да, ему-то, судя по алому оттенку волос, холод был нестрашен. Чародей стихии огня как-никак. Тогда старый, судя по всему, — воды.

Вряд ли они принадлежат к клану, но бесхозными чародеи не бывают. Значит, точно какие-то спецслужбы. Неужели следак, гнида, не сумев дожать меня сам, сдал в тайный приказ? Только чего он тогда сам трясётся, словно это за ним пришли, а не за мной? Непонятно. Ладно, буду говорить всё то же, что и в прошлый раз, тем более, что это чистая правда. На мне вины нет. Дрался, да, все дрались, но чары не мои, и где взяли их, не знаю.

Скрипнула дверь, и в комнату ввалились сразу два полицейских. Давешний сержант держал на вытянутых руках пышущий жаром самовар, а такой же мордатый рядовой — поднос со стаканами в подстаканниках. И сахарницу, полную рафинада! За два года я уже почти забыл его вкус — сиротам полагалось жить впроголодь и за каждый кусок благодарить. Хотя… Рябой говорил, что денег за нас платят прилично. Но всё это оседает у директрисы. Не задаром же её сынок за последние полгода уже второй мобиль берёт. Да не какой-нибудь, а «Молнию» последней модели, кабриолет.

Жестом отослав конвой, младший из «штатских» сам разлил чай в три стакана. В один бросил два кусочка сахара, потом оглянулся на меня и добавил ещё четыре. И всё это богатство с маленькой серебряной ложечкой поставил передо мной. От запаха закружилась голова. Явно заваривали с какими-то травами — я смог опознать только душничку.

Хотелось хлебать этот нектар, несмотря на риск обжечься, но я пересилил себя. Степенно кивнув в знак благодарности и получив ответ в виде усмешки, я тщательно размешал сахар, затем поднял стакан, держа двумя руками, и сделал первый маленький глоток. По горлу прокатилась волна лавы, тут же разошедшаяся по телу. Удивительно, но я ничего себе не обжёг. Следующий глоток был уже гораздо больше и смелее, и я почувствовал, как жизнь возвращается в моё измученное тело, а голова проясняется.

— Как я и думал. Странно, конечно, но, может, «Пепел», — младший вопросительно взглянул на седого — тот пожал плечами, дескать, может быть. — Вы правы, это не наши проблемы. А ваши, Пётр Алексеевич. Это причина, по которой несовершеннолетний гражданин великого княжества Московского больше суток провёл в спецкарцере.

От внезапного обращения к нему, к тому же высказанного голосом, в котором явно слышался металл, следователя аж подбросило. Я только сейчас сообразил, что ему чая никто не предложил, хотя на подносе остался пустой стакан. Да и вообще, эти двое вели себя так, словно это «колобок» был подозреваемым, а я тут чисто мимо проходил. Сейчас, прояснившимся после горячего питья разумом я чётко различал эти нюансы, и они меня, если честно, пугали. Не припомню за собой или своей семьёй чего-то такого, что могло заинтересовать сильных мира сего.

Разве что цвет моих волос: вечно растрёпанные, платиновые патлы были одновременно моей тайной гордостью и проклятием. Но хотя необычный колер чаще всего означал, что человек — чародей или хотя бы кудесник, в моём случае природа дала осечку. С трёх лет меня таскали по всевозможным больницам и лечебницам, но так ничего найти и не смогли — у меня просто не оказалось центра силы. А то, что родители были тёмно-русыми, списали на редкое сочетание генов. Будь я красноглазым — дело бы обстояло проще. Альбинос, и всё тут. Но я взирал на мир зенками ярко-зелёного цвета. Но в итоге родители отступили, приняв горькую правду: я был самым обычным ребёнком. Когда-то, когда у меня были родители…

— Так это… бунт… то есть неповиновение оказал, на меня кинулся, вот… — голос следователя дрожал и истончался, а под конец мужик попытался что-то показать на шее, но не смог трясущимися руками расстегнуть пуговицу воротника. — Злостный нарушитель, в камере буянил, вот. Я и так с ним по доброму…

— И всё это отражено в рапортах? — пожилой «пиджак» взял со стола дело, смерив насмешливым взглядом «колобка», дёрнувшегося было его перехватить, и принялся листать. — Х-м-м. Странно, почему-то я не вижу вообще ни одного протокола допроса. Позвольте полюбопытствовать, любезный, а чем вы собственно, эту неделю занимались?

— Эм-у…

— Ну как чем, Лев Евгеньевич, пытался выбить чистосердечное признание в убийстве, — молодой зашёл следователю за спину и хлопнул того по плечам. — Правда ведь, Пётр-свет-Ляксеич? Зачем работать, опрашивать свидетелей, искать улики, когда вот он, злодей.

Следак попытался вскочить, но придавленный сильными руками, брякнулся назад. Взгляд его метался от одного «штатского» к другому, но при этом я вдруг понял, что он не так уж и испуган. Скорее, пытается изобразить ужас и раскаянье, надеясь на снисхождение. И точно, якобы справившись с волнением, «колобок» жалобно заблеял:

— Так ведь, милостивые государи мои, разбойников полна Москва. Не справляемся, на взрослых-то рук не хватает, а тут ещё эти малолетки, — он продемонстрировал свои пухлые ладошки, явно никогда не знавшие физического труда, но тут же спрятал их под скептическим взглядом «пиджаков». — Да и ясно с ним всё было. Взяли посреди площади, набитой замороженными трупами. Явно боевые чары, а он молчит как рыба. Что мне с ним было делать? Цацкаться с бандитом?! Может, прикажете им кофий со сливками с утра подавать и на променады в парк водить?

— Действительно, гораздо проще повесить на единственного выжившего незаконное распространение и использование боевых чар и закрыть дело разом. Особенно когда такое развитие устраивает всех, и от братвы будет благодарность, — седой скривился, показывая своё отношение к подобному. — А то, что при этом лишаете родину перспективного чародея, вы не подумали?

— А может, не захотели подумать? — подключился молодой «пиджак». — И это уже попахивает изменой…

— В-а… м-а… — «колобок» разевал рот, не в силах выдавить ни слова, словно рыба, выброшенная на берег, и я его понимал. Он-то всего лишь хотел быстро закрыть дело, получив премию за поимку особо опасного преступника, а таким считался любой незаконно использующий боевые чары, а вместо этого получил подозрение в предательстве. Но жалко следака мне не было. Сам виноват, что повёлся на деньги старшаков, решивших прикрыть мной свои задницы. Сейчас меня волновало лишь одно слово, брошенное старшим из «штатских».

Я одарённый? То есть как минимум кудесник, а если повезёт, то и чародей? Вспоминая горячую волну, пронесшуюся по телу и заставившую отступить холод, я верил и в то же время боялся, что мне это просто показалось. А главное, думал, что будет дальше? Мне раньше не доводилось слышать о том, что кто-то прошёл инициацию после десяти лет. Обычный же дар проявлялся в пять-семь. Молодые одарённые из простонародья обучались в спецшколах с самого детства. А мне-то что теперь делать?