— Конечно. Сейчас разложу диван, постелю.

— Не надо, я сама, только покажите где что.

— Не соблюдаешь равенства! Мы на «ты».

— Ладно, покажи.

Грошев выдал ей комплект свежего белья и ушел в кабинет, сел за стол, открыл ноутбук, вознамерившись поработать.

Не работалось.

Разложил кресло, вспомнил, что подушки и одеяла в спальне. Дверь туда закрыта, стучать не хочется; он достал из шкафа в прихожей старую толстую пуховую куртку, свернул ее, положил под голову, улегся, взял планшет, чтобы что-нибудь почитать или посмотреть, но потянуло в сон, и он не стал этому противиться.

Проснулся под вечер — вялый, скучный. Выползая сознанием из сонной одури, вспомнил, что произошло что-то раздражающее, но не сразу вспомнил что.

Как «что»? Девчонка чужая приехала. Дрыхнет на его диване, а ему придется кукожиться в кресле. И заботься о ней, корми ее. Разговорами развлекай.

Грошев поднялся, пошел в ванную, умылся. Постоял у двери гостиной-спальни, прислушиваясь. Тихо. Приоткрыл дверь, заглянул. Юна спала, на кресло были брошены джинсы, носки — комком, а вот футболка аккуратно повешена на спинку. Уж или всё как попало, или всё повесила бы как следует, подумал Грошев. Никакой системы. Бестолковая девица. Утомляет, ничего не делая, одним своим присутствием. Даже в том, как лежит, ничком, уткнувшись лицом в подушку, чувствуется какая-то безысходная обыденность, до тошноты пресная. Из-под одеяла высовывается голая нога. Нога как нога, ничего в ней женского, скорее подростковая нога или худая мужская. Унисекс.

Грошев оделся и отправился в магазин.

По пути встретил двух девушек в масках. Все чаще попадаются берегущиеся люди, пусть эти маски ни от чего не спасают — такой вывод сделал Грошев, начитавшись всякой разности в интернете. Раздули для чего-то истерику, а на самом деле грипп как грипп. Сейчас под это жулики-фармацевты начнут рекламировать какой-нибудь спасительный фуфломицин, вылечивающий за три дня.

Во «ВкусВилле» Грошев обнаружил, что готовая еда, которую он частенько брал, исчезла. Нет винегрета, нет куриного филе с гречкой, нет холодца; оставшееся или слишком дорого, или в рацион Грошева не входит, а кусочек семги с листиком салата за триста пятьдесят рублей кушайте сами. Нет и картошки, нет гречневой крупы, помидоры только очень дорогие.

Грошев ушел из любимого магазина ни с чем, отправился в соседнюю «Пятерочку», где и набрал картошки, гречки, яиц, овощей, яблок, еще кое-чего по мелочам. Взял и бутылку водки. И вторую взял, другого сорта, подороже. И большую бутыль газировки — они все, молодежь, газировку глотают.

Грустно развлекся созерцанием старухи, которая наполняла тележку пакетами разных круп, сахара, положила две пластиковые банки соли, поразмыслив, добавила и третью. Взяла два увесистых двухкилограммовых пакета муки. Отошла, остановилась, осмотрела содержимое тележки, вернулась, один пакет муки поставила на полку. Опять отошла, опять вернулась, поставила и первый пакет, но взяла три килограммовых. Решила, видимо, что два кило муки маловато, а четыре не унесет, учитывая тяжесть и других продуктов, вот и выбрала средний вариант.

Когда вернулся домой, Юна еще спала. Грошев почистил и сварил несколько картофелин, превратил их в пюре — беспроигрышный вариант, всем нравится, — достал из морозилки филе минтая и сунул в микроволновку размораживаться. И диетично, и питательно.

Лег, взяв планшет, посмотрел новости. Предрекают с понедельника нерабочую неделю, что-то вроде каникул. А кто их оплачивать будет? — спрашивали в комментариях. Все это кидалово в государственном масштабе, были уверены другие комментаторы. О вас же заботятся, дураки, защищали решения власти третьи, посмотрите, что творится в Италии. Нужен тотальный карантин на месяц.

Как ответ на это, появилась трансляция выступления Путина, в котором он объявил с понедельника, как и предрекали, нерабочую неделю и призвал граждан побыть дома.

Похоже, нешуточная начинается история. Насколько нешуточная? Посмотрим.

Однако уже десятый час, а Юна все спит.

Грошев постучал, громко спросил:

— Ты в ночь собираешься спать или как? Может, перекусим?

Через минуту открыла заспанная и хмурая Юна.

— У тебя тут график?

— Какой график?

— Ужин по графику? Я бы еще поспала.

— О тебе же забочусь, ночью не заснешь потом.

— Еще как засну. И о себе я сама позабочусь, ладно?

Она скрылась в туалете, потом перешла в ванную. Грошев за это время пожарил размороженную рыбу, с неудовольствием думая о неприятной девушке, которая все воспринимает как покушение на ее самостийность. Делать ему больше нечего. А он тоже хорош — оправдывается, чуть ли не лебезит перед ней. Надо исправить, показать ей, кто есть кто.

Запах рыбной жарехи Юне покажется казенным, столовским, бесприютным — и пусть. Нечего обольщаться: как сам питаюсь, так и тебя угощаю, сварливо думал Грошев.

Ужинали так же уныло, как и обедали. Молчали. Меню было: разогретое пюре, рыба, хлеб и корнишоны из банки.

— Под огурчики угостимся? — спросил Грошев.

— Ты хочешь?

— Не прочь. День кончился, почему бы и нет?

Опять оправдываюсь, подумал Грошев. Но на этот раз — перед собой.

Они выпили по одной, по второй и по третьей. Стопки у Грошева стандартные, по пятьдесят граммов.

Ни на Юне, ни на нем выпитое не сказалось, разговорчивее они не стали. Грошев испытал что-то вроде пассивного азарта: а вот нарочно буду молчать, ни слова не пророню, посмотрю, как ты это выдержишь!

Юна выдерживала легко.

Спросила:

— Ты не куришь?

— Нет.

— А я выйду на балкон, можно?

— Травись на здоровье. До этого ты что же, терпела?

— Привыкла. Я в детском саду работала, там в помещении нельзя, а выходить — заведующая ругалась. А зимой холодно. Целый день терпишь иногда.

— Легче бросить.

— Наверно. Но в этом свой кайф. С утра до вечера не куришь, а потом затянешься — аж голова кружится.

У Грошева во рту защипало, а в желудке тоскливо сжалось. Он бросил курить, когда въехал в эту квартиру. Чтобы совсем уж новая жизнь. Бросил довольно легко, он тогда простудился, неделю не выходил из дома, запаса сигарет не было, а одеваться и тащиться в таком состоянии не хотелось. Болезненность и лень спасают от многих пороков.

За четыре года не раз накатывало желание закурить, но Грошеву жаль было достигнутого. В конце концов, воздух в квартире чище, одежда не пахнет, нет заботы покупать сигареты, да и экономия денег, что ни говори. Одно досадно — улучшения здоровья Грошев не почувствовал ни на каплю. А чего я хочу, говорил он себе, возраст есть возраст. Лучше уже не будет, лишь бы хуже не было.

И вот захотелось, захотелось нестерпимо.

Юна накинула куртку, Грошев дал ей пепельницу — тяжеловесную, советскую, хрустальную, он держал ее для гостей. Юна вышла на балкон, сквозь щель в форточке потянуло дымком, и Грошева прошибла тошнотворная слюна. Он торопливо налил и махнул стопку, но желание закурить не убавилось, наоборот, вспыхнуло еще ярче, с отчаянной требовательностью.

Берегусь, а сам, может, уже заразился вирусом и сдохну, подумал Грошев. Так ради чего терпеть?

И ведь даже сигареты были, и именно такие, какие он курил: забыл почти целую пачку кто-то из гостей, а Грошев почему-то не выкинул ее, положил на верхнюю полку шкафа в дальний угол. Спрятал сам от себя. Если бы хотел отдать приятелю, когда тот опять зайдет, положил бы в любое место, — нет, подальше запихнул. Знал, предчувствовал, что поманит. А раз так, зачем противиться предвидению?

Когда вышел на балкон, Юна не удивилась. Будто не говорил он ей только что, что не курит. Или пропустила мимо ушей, и это свидетельствует о ее невнимательности, или не поверила, а это значит, что не такая она дурочка, как кажется.

— Соблазнила ты меня, — упрекнул Грошев.

— Соблазнить никого нельзя, если кто по-настоящему не хочет.

— Ишь, умница какая. А мне казалось, поколение почти стерильное растет. Мало курящих, сильно пьющих тоже нет. Мы шибче пили. Отчего многие и померли.

— Я курю и выпиваю. И мои друзья тоже. Ты какое-то другое поколение видел.

— Или другую часть.

— Может быть. Никаких поколений нет.

— А что есть?

— Ну… Нормальные и придурки.

— Коротко и четко. А в чем отличия?

— Будто сам не знаешь.

— Я-то, может, знаю, но интересно, как ты это понимаешь.

— Так же, как и ты. Давай не надо, а?

— Чего не надо?

— Ничего. Я же вижу, ты из меня все вытащить хочешь. Типа мое мировоззрение. Вот оно тебе упало.

— А у тебя есть мировоззрение? — спросил Грошев.

Он хотел, чтобы вопрос прозвучал иронично и весело, но получилось раздраженно и, пожалуй, глуповато.

— Начинается! — недовольно проворчала Юна и ушла с балкона.

Вернулся в кухню и Грошев, и тут же зазвонил его телефон. Будто наблюдал и ждал, когда хозяин выйдет с балкона. Грошев взял трубку.

— Здравствуйте, это Катя, подруга мамы Юны, я беспокоюсь, она у вас?

— Да.

— Можно с ней поговорить?

Грошев передал трубку Юне.

— Все нормально, теть Кать, — сказала она, глядя на Грошева, вернее, сквозь него. — Да. Да. Да, конечно. Да. Хорошо. Ладно. Спокойной ночи. — И положила телефон на стол.