Ни тебе спасибо, ни пересказать, о чем тетя Катя спрашивала. Неотесанная девица, дикая.

Спросила:

— У тебя телевизора нет?

— Нет.

— А кино с чего смотришь?

— Ноутбук, планшет.

— А я с телефона. У тебя тут вайфай? Пароль скажешь? А то у меня интернет не безлимитный, за день истрачу все.

Грошев сказал ей пароль, Юна ушла в спальню, дверь не закрыла, улеглась и уткнулась в телефон, большой, размером с книгу формата покетбук. С таким и телевизора не надо.

Грошев убрал со стола, вымыл посуду. Девушки его поколения так себя не вели: попав в гости, обязательно убрали бы за собой. А эта даже не предложила. Как в фастфудной столовке посидела, все оставила и удалилась. Да и в фастфуде воспитанные люди за собой убирают, сгружая все с подноса в специальные мусорные шкафчики.

Закончив, он выпил еще стопку — наскоро, будто украдкой. Пошел в кабинет, лег. Просмотрел новости, которые становились все тревожнее. Завтра обязательно надо позвонить Тонкину насчет денег. А может, прямо сейчас позвонить. Да, уже полночь, но пусть поймет, насколько все критично. Грошев набрал номер Тонкина. Тот не ответил. Грошев написал сообщение: «Перестаю быть вежливым, жду денег!!!»

Получил ответ: «Извини, ответить не могу, сижу у больной дочки. Деньги будут, но жду твой перевод».

Написал: «Соболезную, здоровья всем твоим близким, но при чем тут мой перевод, если не заплачено за предыдущие?»

Ответ: «Меня дергает руководство. По плану сдача 15 апреля».

Написал: «Будет тебе 15-го. Но деньги вперед!»

Ответ: «Я же сказал, сделаю все возможное, не волнуйся. И не болей, пожалуйста».

Дипломат, сволочь, беззлобно подумал Грошев.

Хмель как-то слишком быстро рассосался, Грошев чувствовал себя трезвым и ясным. Но не радовался этому: такое легкое возбуждение бывает перед бессонницей.

Начал смотреть смешные ролики — он, к стыду своему (впрочем, уже и без стыда), надолго тупо залипал на бессмысленное смотрение всего подряд.

Но сейчас что-то мешало получать удовольствие.

Девочка, наверно, считает, что Грошев сейчас чем-то умным занимается, а он бездарно тратит время. Мог бы за книгу всерьез взяться. Даже Тонкин о ней помнит. И как не помнить, если Грошев давно уже о ней говорит, а начал, страшно сказать, двадцать лет назад. Папка с названием «НЕДО» (имя будущего магнум опуса) забита другими папками и файлами, чего тут только нет. Она, разрастаясь, перекачивалась раньше с устройства на устройство, а теперь покоится и на жестком диске ноутбука, и в облачном хранилище, платном, зато надежном и емкостью в целый терабайт.

Давненько он сюда не заглядывал.

Грошев просматривал список, не узнавая многих заголовков.

«Покушение». Что еще за «Покушение»? Перевод детектива, попавший не в ту папку?

Открыл. Увидел:

Михаил ГРОШЕВОЙ

ПОКУШЕНИЕ

...

Не крадите, не обманывайте и не лгите друг другу.

Тора, Ваикра, 19:11

...

Но да будет слово ваше: да, да; нет, нет; а что сверх этого, то от лукавого.

Евангелие от Матфея, 5, 37

...

И не облекайте истину ложью, чтобы скрыть истину, в то время как вы знаете!

Коран, сура Корова, 42

...

Не обманешь — не продашь.

Поговорка

1

...

Проснувшись утром, застаешь на своем месте не того человека, с кем расстался вчера вечером, засыпая. С собой всегда приходится знакомиться заново, и это знакомство не всегда приятно.

Пьяницы это испытывают с особой остротой. Листунов знал в молодости одного чудака, имевшего веселый легкий нрав, кучу друзей, готовых дать взаймы, напоить и приютить, для которого это превратилось в своеобразный спорт — шататься от дома к дому (под конец почти ползти), а утром, проснувшись, гадать: где я на этот раз?

Стационарные алкоголики испытывают нечто подобное: стены родные, но в своем теле чувствуешь себя как в случайной гостинице — и долог, труден путь обратно, к себе, в себя.

Он проснулся в таком настроении, будто вчера совершил

Он проснулся с каким-то тягостным ощущением, словно вчера было назначено к сегодняшнему исполнению что-то неприятное, но обязательное.

И еще полстраницы примерочных строк, а потом наконец связное повествование. Двадцать три страницы про какого-то Листунова, который недоволен женой и жизнью, встречается с разными людьми, что-то обсуждает (Грошев не вникал), — все скучно, вяло, непонятно о чем и зачем. То ли на Листунова почему-то готовится покушение, то ли его собираются уговорить на кого-то покуситься. Написано, судя по дате файла, семнадцать лет назад.

Еще папка. «НЕДО ГЛАВНОЕ».

Это и правда главное — попытки описать собственную жизнь как несобственную. Много попыток.

«Недо начало 01» — что тут? Посмотрим.

НЕДО (начало)

...

Лена была очень разной. Вот класс, она сидит за партой тихая, неприметная, ровно и деловито отвечает у доски, примерная ученица, берущая не способностями, а равнодушной старательностью, а вот кузов грузовика, в котором школьники возвращаются из летнего похода, и она вместе с рыжей Юлькой и отъявленным второгодником по кличке Тузик (кличка тайная, для своих, назови его так вслух — получишь в морду) ныряют под брезент, что-то там делают, она отбрасывает брезент, красная, хохочущая, глотает воздух — и опять туда, под брезент.

Воплощенная метафора двойной советской жизни — отдай обществу долг, и можешь делать в своей личной жизни, под брезентом, что угодно.

Саше нравилось в ней все. Что невысокая, тонкая, что прическа как у Мирей Матье, нравилась родинка между носом и верхней губой; кстати, те, кто в древности называли части человеческого тела, относились к этим частям или пренебрежительно, или с показной грубоватостью, не желая признаться в настоящем к ним отношении, иначе не было бы так неблагозвучно — нос, губа. Или того хуже — бедра, грудь. «Дра», «гру» — жуть. «Талия» еще ничего, звучит. Да и то иноязычного происхождения.

Нравилась ее независимость. Если отвечала, то не для учителей и уж тем более не для одноклассников — для себя, чтобы быстрей получить отметку и отделаться. А когда хохотала, отбросив брезент, нисколько не интересовалась, как на это смотрят окружающие, включая пожилую географичку, которая, впрочем, отвернулась: не вижу, значит, ничего и нет, а увидишь — надо разбираться, а начнешь разбираться — обнаружишь что-то, требующее педагогического вмешательства, а вмешиваться как раз и неохота.

Саша завидовал Лене, он об окружающих всегда помнил и частенько подлаживался под них. Это была не совестливость и не услужливость, как он теперь понимает, а мнительность и, прямо скажем, трусость.

А вот еще одна Лена, на школьном вечере, девятый класс, ей уже шестнадцать, родилась в феврале, а Саше все еще пятнадцать, родился в июне, она стоит среди девочек, которые давно уже девушки, маленькие женщины, совсем взрослые, особенно если сравнить с собой, посмотрев в темное и отражающее окно. Они о чем-то совещаются, секретничают, интригуют, что-то у них там волнующее и загадочное, и Лена, хоть и ниже ростом многих, выглядит среди них королевой. Нет, скорее, она Миледи из «Трех мушкетеров» — красивая и коварная. Так Саша ее мысленно и называл — Миледи.

Кто-то из старшеклассников приглашает ее танцевать, она соглашается, танцует с выражением спокойной удовлетворенности на лице. Именно не радость, не удовольствие, а удовлетворенность — от уверенности, что все так и должно быть.

А вот Саша, проходя мимо лестницы, видит и слышит: под лестницей, в полутьме, Лена прижала к стене кого-то из подруг — Саша не разглядел кого — и злобно спрашивает: «Ты поняла меня… — И дальше несколько матерных слов, произнесенных звучно и уверенно, как привычные. — Поняла, тварь?» И бьет подругу по щеке.

У Саши даже сладко заныло под ложечкой и ниже — от восторга, так он любил в этот момент Лену.

И прошел мимо молча.

Так молча и пролюбил он ее четыре года, с шестого по девятый класс включительно, и лишь в десятом признался и тогда узнал еще одну Лену, но это, употребим с удовольствием такое же расхожее и неоригинальное выражение, как и вся эта повесть о первой любви, отдельная история.

Отдельная история осталась ненаписанной — в этом виде. Были и другие попытки, но сейчас лучше не заглядывать, не травить себя.

Грошев захлопнул обложку планшета и бросил его рядом с креслом, на коврик, будто наказывая за то, что все терпит, хранит в себе. Бросил, но, однако, не швырнул, бросил бережно, не вертикально, а скользящим косым движением, и планшет лег с мягким стуком.

Грошев закрыл глаза, вернее, зажмурился. И сжал губы. Так бывает, когда перетерпливаешь боль. Удивился этому, расслабил мышцы лица, глубоко вздохнул, настраивая себя на покой, на безмятежную неподвижность. Но тут же встал