Отсос

Понадобилось мне выяснить для одного дела, какое в реанимации оборудование. Я ведь там не был давным-давно — черт его знает, какая там стоит аппаратура.

— Отсос, — немедленно подсказал мой товарищ.

Точно. О нем-то я и забыл.

Две баночки. На одной крупными буквами написано ТРАХ, а на другой — РОТ. Для рта и трахеи, стало быть.

А мне все примешивалось в башку ведро с пищеблока с надписью ПЕРВОЕ.

Клевета

В известной желтой газете напечатали сенсационное сообщение. Инсультная бабка, лечившаяся в пригородной больнице, была изнасилована инсультным дедом.

Я позвонил информатору.

— Да ну, — засмеялся информатор. — Ты бы видел этого деда! Он сидеть не может… Поступила тетка, после третьего инсульта, положили в коридор… Дед вышел ночью поссать, не дошел до палаты, упал… завалился к ней на кровать… и вся сенсация…

— Камень с души, — обрадовался я.

— У нас интереснее есть, — вздохнул информатор. — Об этом в газетах не пишут…

…Дежурная терапевт пила с утра. Большая, толстая. Вечером санитарка бегала за пивком, прихватила водочки. Вскоре в приемное зарулил южный человек — никто в итоге так и не понял, с чем он приходил.

Вызвали терапевтиху. Она пришла: халат разодран, чулок спущен. И стала плясать перед южным человеком вприсядку. И еще петь:

Приходи ко мне лечиться,
И жучок, и паучок!..

Спела и пошла прочь. Зато появился охранник. Воззрился на пациента, пихнул:

— Доктор пляшет перед тобой, а ты лежишь!..

Пришелец, столкнутый на пол с лежака, смекнул, что к чему, и тоже заплясал вприсядку. Потом, улучив момент, скрылся и больше не приходил.

Калабатоно

Побывал в больнице, навестил маменьку. Операция была. Нет, ничего ужасного, но лежит.

— Все сложно, — негромко сказала маменька, указывая глазами на соседнюю койку.

Там лежала молодая кавказская женщина, тоже прооперированная. Рядом сидел ее муж, разворачивался диалог:

— Ах-вах-вах-лак-лак, бла-бла-бла.

— И так много часов, — шепнула маменька.

Потом супруг ушел. Кавказская женщина приступила к рассказам. Она отличилась тем, что сняла на телефон удаление дренажа из личного сустава.

— Из меня трубы вытянули, уй!

Маменька, привыкшая за полвека работы в гинекологии к некоторым преувеличениям, возражала:

— Ну что же так уж, трубы! Маленькую резиновую трубочку…

— Бабушка, вам какой спорт нравится?…

Маменька поджимала губы. Она бабушка, да, но ей это обращение не очень нравилось. Перевела разговор на другое:

— Вот как у вас обращаются к женщине — батоно?

— Не! Батоно — мужик. Калабатоно!

— Полубатоно?..

— Калабатоно!..

Маменька морщила лоб:

— Вот еще есть ужасное обращение: женщина…

Калабатоно с энтузиазмом откликнулась:

— Да! Ужас просто! Я когда слышу «женщина» — так злюсь, что ударить могу! В нокаут! Да! Ха-ха. И все!

Калабатоно работает инструктором по карате. Попала на койку с повреждением сустава и связок.

Приемный час

На улице воцарилась некоторая стужа. Способная вцепиться в мужское достоинство так, что оно сокращалось и превращалось в дамское счастье.

Я летел по улице, размахивая нарезным батоном в пакете, но был остановлен горбатой бабонькой, старенькой. Из рода сумчатых, но без сумки.

Бабонька моргала и слезилась на меня снизу вверх, искательно.

— Миленький, а вот скажи мне, где тут мне можно померить давление?

Я прицелился батоном в светофор.

— Вон там аптека, бабушка. На углу.

— Как, как ты сказал? Где? Что? Я не понимаю!

— Аптека. Бабушка. Ночь и Фонарь. На углу.

— Ах, на этом углу! А-да-да-да!.. Миленький, нет… они там не мерят давление…

Красные крокодильи глазки прикрывались и распахивались.

— Ну, я не знаю. Бабушка. Вон есть на той стороне еще…

— Как? как ты говоришь? Я не понимаю… Ааа, на той стороне! А как же она называется? Не, это на той стороне…

— Вон очки продают. Оптика. И написано: Врач. Может, там умеют…

— Ничего я не понимаю, что ты говоришь…

Я танцевал. Образовавшееся при мне дамское счастье, названное выше, уменьшилось до призрачной мечты.

— Бабушка, там глаза проверяют. Может, и давление. А иначе только в поликлинику.

— Да? А где поликлиника?

Бабушка оживилась.

— Остановка отсюда, вон там…

Та расстроилась.

— А-а, да… Миленький, вот я таблеточек пью — надо, да? Мне дома говорят пей, а я не хочу. — Бабушка скорбно качала головой. Память у нее оказалась завидная: — Верошпирон, кардиомагнил и гинкгобил. Верошпирон, миленький, это от чего?

Черт возьми. На роже, что ли, написано у меня, кем я работал? Почему меня тормозят гуляющие бабушки?

— Это мочегонное… Писать будете, бабушка. Немножко.

— Немножко? А кардиомагнил, это от сердца?

— Да. А третье от головы. Бабушка, я спешу, мне бежать надо…

— Щас, постой, — бабушка протянула руку и придержала меня за рукав. С недетской силой. — Как ты сказал, от чего верошпирон?

— Чтобы пописать. Бабушка! Вы здоровее меня… Я не здешний!

— А я тоже не здешняя… я тут временно…

Я мелодично звенел гонадами и гаметами. На бабушку мороз ничуть не влиял.

— Бабушка, прощай…

Маменька, когда я принес батон, принялась меня упрекать: надо было, дескать, привести эту бабушку, померить давление. Я взлаивал в ответ, подпрыгивал и ударял по себе руками.

Херня

Жил да был заведующий отделением, и вот вырос на нем жировик. В смысле липома, и прямо, страшно сказать, на боку.

Заведующий отнесся к этому свысока: «Херня!» И вообще наплевательски. Но походил так около года или трех и решил, что лучше ее вырезать.

Ну, в больнице все друзья. Пришел к хирургам, в ходе рабочего дня, то есть заглянул. Тут в отделении вырубился свет.

— Херня! — сказали хирурги. — Это же липома.

Развернули стол, начали резать. Оказалось, липома глубокая! Много крови. Но ничего страшного, что не было света, херня. Вырезали, зашили, велели заведующему полежать три часа под чем-нибудь холодным сверху.

Куда там!

— Херня, — сказал заведующий. Встал, надел халат и пошел на обход.

Увлекся, не замечая, что на халате расплывается кровавое пятно. Вошел в ординаторскую, там сидел доктор Никита, смертельно боявшийся крови.

— Что это, шеф? — доктор Никита стал медленно подниматься из-за стола и сразу же медленно заваливаться обратно.

— Где? А, это… — заведующий не успел договорить слово, доктор Никита упал в обморок.

Объемы и полости

Навестил маменьку. Маменька варила картошку.

— Когда ее много, когда она не влезает, — поделилась со мной маменька, — я всегда вспоминаю биомеханику родов и череп новорожденного. До чего мудра природа! Не лезет — пожалуйста, косточка идет за косточку, все предусмотрено…

Мы разговорились о гинекологии вообще и в частности — о пиявках. Такая уж нынче у меня наметилась тема, профдеформация. Маменька рассказала о какой-то сотруднице своей, которая лечила этой пиявкой некий инфильтрат. И пиявка скрылась. В альковах и полостях. Ее не нашли днем с огнем.

— Пиявка способна месяца два прожить внутри организма, — успокоили сотрудницу.

У той округлились глаза.

Так ничем и закончилось. Я-то думал, что зараза не липнет к заразе, однако нет, абсолютно сродство, доходящее до взаимопоглощения и слияния.

Еще матушка очень ругалась, когда насосавшихся разной гинекологии пиявок так прямо и выбрасывали в туалет. Санитаркам доставалось на орехи, но они все равно бросали, вместо того чтобы предварительно уморить в банке.

Раздувшиеся твари выползали из фановой системы и водоплавали, имитируя опасные выделения. Дамы паниковали, не разобравшись.