Но при взгляде на васино лицо, конечно, не хотелось думать ни о каких анекдотах. Смотреть на это лицо было немного неприятно. Но смотреть на лица чеченцев было еще хуже. Поэтому Буурал предпочел Васю.

— Зачем они нас? — спросил у Васи Буурал.

Вася перевел на него взгляд, из которого еще не ушла окончательно мысль и сказал:

— Менять будут, вот зачем.

При этих словах Буурал немного оживился.

— На что менять? — спросил он. — Если на верблюдов или овец…

Можно было найти овцу или даже верблюда, старый Кирсан мог дать — с отдачей, конечно. Берешь верблюда, а возвращаешь верблюдицу с верблюжонком — это называлось с отдачей.

— Верблюд твоему горю не поможет, — отвечал на это Вася. — На сигареты менять будут. На сигареты и водку. Ты вот маленький, с тебя жира немного — хорошо, если на поллитру выменяют, да и то — паленую. А вот за меня не меньше канистры спирта запросят.

Тут, наконец, Буурал понял, что ему морочат голову, и отполз обиженно в сторону.

Странный человек этот русский десантник Вася, думал он. Его, может, убьют сегодня, а он все шутки шутит. Да, может, он сам его и убьет, этого Васю, почему нет? Не ждать же, когда чеченцы прочухаются. Дотерпит, когда ночью все уснут, возьмет камень и ударит по башке, прямо в череп. Чтобы в другой раз думал, какие шутки шутить…

«Нормальному человеку нет время шутки шутить, — говорил, бывало, старый Кирсан. — Нормальный человек должен о жизни думать».

Сам Кирсан никогда не шутил, он был сын врагов народа. На эту тему его, бывало, другие тоже подкалывали.

— Эй, — говорили они, — сын врага народа! Может, ты сам враг народа?

— Может быть, не знаю, — отвечал старый Кирсан. — У нас такой народ — ему все враги…

Чеченцев в лицо Буурал вообще не различал — от страха. Они все почти были одинаково черные и пугали его, каждый был готов убить бедного Буурала в любую минуту. Только Джохар выделялся среди прочих.

Этот Джохар был хуже всех, кого ни возьми. Рыжий, заросший колючей щетиной и такой маленький, что жутко было на него смотреть. Буурал, встречая его взгляд, пламенеющий темным огнем, всякий раз вздрагивал. Все боялся, что ударит. Подпрыгнет и ударит головой прямо в подбородок.

Джохар мучил его все время. Настоящий был живодер. Жестокий, как турникет в метро. С другими было проще — ударит ногой в пах, автоматом добавит по голове: лежи потихоньку, кровь сплевывай. А этот не такой. Как начнет говорить — остановиться не может. Говорит-говорит, пока сознание от ужаса не потеряешь.

— Ты, — говорит, — не раб, не скотина… Ты должен мне в глаза смотреть. Ты человек, понимаешь? Смотри мне в глаза!

Знаем мы твои глаза, думал Буурал. Посмотришь, а он тебе промеж этих самых глаз — прикладом.

— Не надо, дяденька, — тонким голосом говорил Буурал. — Не надо в глаза… Я же не десант. Я в свою часть добирался.

Но Джохар даже не слушал его оправдания. Он чего-то все от него хотел, чего-то добивался.

— Мы, — говорил, — не враги с тобой. Мы оба — русские люди. Хоть я чеченец, а ты — чучмек обыкновенный. Но оба — русские. Понимаешь, почему?

— Понимаешь, — кивал головой Буурал, хотя ни черта не понимал. Он — чучмек, тот — чеченец, где русские?

— Ничего ты не понимаешь, — злился Джохар и Буурал сжимался судорожно: ударит башкой в живот — все грибы назад полезут. — Мы с тобой в советской школе учились, оба одну литературу читали. Русская поэзия, понимаешь?

Буурал кивал, боясь, что врежут сапогом промеж ног. Как же, русская поэзия, помню! А тот, скотина, пристал, как банный лист, все свое долдонит.

— Какие, — говорит, — стихи любишь?

— Разные, — Буурал прятал взгляд. — Разные люблю.

— Ну, какие разные? — Джохар не отставал.

— Ну, вот это… — Буурал мучительно морщился, вспоминал. — Снесла курочка яичко. Не простое, а золотое…

Джохар останавливал его жестом крепкой ладони.

— Это не стихи, дурак. Это фольклор. Вековая мудрость русского народа. Понимаешь? А ты стихи давай…

Как же Буурал его в этот миг ненавидел. Стихи ему подавай, черножопому! Говорила ему в школе русичка Татьяна Пална, добрая женщина: учи стихи, козел малолетний, в жизни пригодится. Он не верил: где ж там пригодится, на заборе их что ли, заместо мата писать? А вон оно как обернулось — и правда, пригодились бы стихи. А теперь что ответишь? А Джохар все пытает, не отстает.

— Какую, — говорит, — великую русскую поэзию помнишь?

Буурал второй заход делает, мало на что надеясь:

— Колобок, колобок, я тебя съем…

Но этот стих Джохар даже слушать не стал, весь затрясся, глаза кровью налились — вылитый патиссон из вампирского фильма «Сумерки»:

— Издеваешься надо мной, да?!

Буурал не ушами — спиной, кожей, третьим глазом услышал, как передергивается затвор на его автомате.

Третий глаз — это его ламы научили уму-разуму. Эти ламы жили в монастыре недалеко от их юрты, жирные все, толстые как директор комбината. Все время ходят, четки перебирают, Будде молятся: гыр-гыр-гыр, Амитабха, гыр-гыр-гыр, Майтрейя.

Но несмотря на это, очень были душевные люди.

— Третий глаз, — говорят, — у тебя во лбу находится, все чувствует, все знает заранее. Только его открыть надо.

Конец ознакомительного фрагмента