— Так они о нем знают?
— Конечно, нет, — раздраженно ответил Иванов. — Провели две параллельные линии мелом на стене дома, мимо которого ездит на работу Танто.
— Ну так пусть они с ним и встречаются! А лучше вообще все через тайник.
— Умный ты очень! — Глава ОС ЦК прихлопнул рукой по столу. — Нет у нас с ним системы тайниковой связи. Одиннадцать лет мы с ним на связь не выходили. Посмотри второй листок — там как раз вся система закладок расписана. Это первое, что обсудите с Уэно.
— Так я лечу в составе олимпийской делегации в Японию?! — до меня, как до того жирафа, наконец доходит главное.
— А зачем бы тебя с английским так срочно натаскивать? — хмыкнул Иванов. — Все, сиди, учи эти материалы. Я приду, проверю. Даю тебе день.
— Мне хватит и часа, — пожимаю я плечами.
— Русин, не дури! Какой час?!
Эх, Иван Георгиевич, ты еще не знаешь о моей абсолютной памяти — подарке Небес.
— А вы проверьте!
— Через час приду, проверю! — он мне грозит пальцем.
Спустя шестьдесят минут Иванов устраивает форменный экзамен. Барабаню ему биографию Танто, полностью всю топологию японского парка. Начальник службы пытается поймать меня на мелочах, но куда там…
— Да… Уникум, — соглашается в итоге Иванов.
— Что-нибудь надо передать этому майору? — интересуюсь я. — Деньги, яды…
— Не шути так! Танто — идейный инициативник. Тайный сторонник марксизма. Так что не за деньги с нами сотрудничает.
Японский левак. Понятно. Сейчас в мире миллионы людей разделяют левацкие идеи.
Закончив дела в подвале, мы расходимся по кабинетам. Секретную папку мне не дали, поэтому сейф остается почти пустой. Я лишь протираю его тряпочкой, кладу на полку «индульгенцию Хрущева». Ее у меня так и не забрали. После чего снова иду в приемную Иванова.
Ася Федоровна хорошеет день ото дня. Светло-серое платье с белоснежным кружевным воротником ей очень идет. Не удивлюсь, если к ее внешнему виду приложила свою ухоженную руку Герцогиня. Делаю Асе комплимент, она смущенно улыбается:
— Алексей, а ты, случайно, не знаешь, где твою книгу можно купить? В один магазин зашла, там сказали, что уже все давно продали.
Мое лицо заливает краска стыда. Вот же я поросенок неблагодарный!.. Совсем забыл, кому обязан своим успехом. Даже и не вспомнил, что нужно отвезти ей пару экземпляров. Они ведь так и лежат где-то у Федина.
— Ася Федоровна, я обязательно вам принесу книгу, вот дайте только до Союза писателей доехать!
— Ну, что ты… — снова смущается она. — Я бы и купила, только не знаю где.
— Поищу сегодня по книжным, — виновато вздыхаю я. А мне не в книжные нужно — к Мезенцеву.
К нему и еду сразу после Иванова. Благо санкция на встречу есть, да и от Новокузнецкой до Лубянки две остановки с одной пересадкой. На «Волге» бы за четверть часа долетел. Но где сейчас та «Волга»? Небось Димон ведет ее по ухабам трассы где-нибудь в районе Орла или Тулы.
К моему удивлению, Мезенцев принимает меня почти сразу. Несмотря на людей в приемной. И я еще с порога ему заявляю:
— Встреча Иваном Георгиевичем санкционирована!
Мезенцев выглядит замотанным, но зато виден легкий загар. Успел немного подкоптиться у Хрущева на даче.
— Ну раз так, то пойдем, угощу тебя обедом в нашей столовой.
Генерал вызывает секретаря — не Фомина, опять нового, — просит того сдвинуть график встреч. Мы через отдельный выход кабинета спешим к лестницам, пешком поднимаемся на пятый этаж. Встаем в очередь на раздаче. Народ спереди и сзади ничуть не удивлен.
— Как только вступил в должность — тут же отменил все эти спецстоловые и спецателье.
Мезенцев берет салат оливье, борщ, котлету с пюре, компот из сухофруктов. Я повторяю его заказ, и мы быстро находим столик. Единственная привилегия, которую я замечаю, — генералитет обедает в отдельном зале, который символически отделен от основного «шахматной» стенкой с цветами в кашпо.
— Как-то небезопасно все это. — Я поглядываю по сторонам. — Тут слышны застольные разговоры.
— Помещение прослушивается, и все об этом знают, — отвечает генерал, приступая к салату. — Так тренируется дисциплина. Наболтал лишнего…
— …отправляйся проверять прописку у белых медведей, — смеюсь я, начиная с борща.
— Вроде того. У нас тут, правда, шумоподавление стоит. — Мезенцев кивнул на потолок.
В генеральской зоне действительно над столиками висели слегка гудящие широкие лампы, похожие на вытяжки.
— Так что давай говори, что у тебя.
Я рассказываю про Москвина, а Мезенцев, поглощая салат, внимательно слушает.
— Это даже любопытно будет поиграть, — резюмирует он. — Кто-то под меня роет, да еще так топорно. Проверяют реакцию. Пока повременим давать по ушам, повстречайся с этим лейтенантом.
— А что ему говорить? — Я отставляю пустую тарелку из-под первого и принимаюсь за оливье.
— Что я тебе скажу. Подкинем им пару «уток», посмотрим, где, в ЦК или — бери выше — в Политбюро, это всплывет. Вот не верю я, что все это личная инициатива Москвина…
Мда… А теперь деваться некуда — Марине я пообещал прилюдно решить вопрос.
Кратко пересказываю ему вчерашний разговор о письмах в защиту Бродского. Вношу свое предложение освободить его по-тихому и передать на поруки Союзу писателей.
— Федина беру на себя.
— Если бы ты знал, Леша, как не хочется лезть во все это… — Мезенцев тяжело вздыхает, пьет, морщась, компот. Потом все-таки берет письмо в руки, быстро проглядывает.
— Но ведь надо, никуда не денешься, — дожимаю я генерала.
— Надо. Но ты же не дурак, должен понимать, что сталинские репрессии интеллигенция все равно советской власти никогда не простит. По крайней мере — не это ее поколение. Потому что чисто по-человечески невозможно простить те несправедливость, унижения и бесцельную смерть своих близких.
— Но не одни же они пострадали от репрессий? И военным досталось, и крестьянам.
— Военных потом война выкосила, а родственники репрессированного комсостава, считай, та же интеллигенция. У крестьян же нет реальной возможности отомстить власти. А у интеллигенции есть, и желание поквитаться с властью никуда не пропало. Самым ядовитым источником конфликта является обида и уязвленное достоинство человека.
Некоторое время мы молча едим. Потом Мезенцев продолжает:
— Но если этих товарищей вовремя не нейтрализовать, они ведь так нам всю страну развалят, и никакие реформы ее не спасут. Можно сколько угодно проводить спецопераций за рубежом, а эти все равно будут раскачивать лодку и гадить исподтишка. Помнишь, как Ленин презрительно отзывался об интеллигенции? Вот то-то…
Мы доедаем второе, допиваем компот.
— Ты же в курсе, что Ильичев с Сусловым постоянно стравливают Хрущева с поэтами и писателями? Причем оба уцелели в недавней чистке. Один в ЦК, другой в Политбюро сидит, интриги строят.
— А зачем они стравливали?
— Ну у этих задача такая была — расчистить дорогу для Брежнева. Хрущев плохой, самодур. А Брежнев хороший — при нем, мол, все будет прекрасно. На это и расчет был.
— Так, может, надо уговорить Никиту Сергеевича помириться с интеллигенцией? Пора вернуться к прежним отношениям, пока они от страха еще чего не натворили. Отпустить Бродского — первый шаг к такому примирению.
— Может, и стоит.
Мезенцев задумчиво постукивает пальцами по столу, погрузившись в свои думы.
— Да… задал ты задачку, Алексей. И тянуть с этим Бродским нельзя, и связываться со «старичками» пока не хочется.
— А давайте все представим так, что у нас есть донесения от наших агентов на Западе, что ЦРУ разработало операцию по дискредитации СССР на основе дела Бродского и других диссидентов от культуры, — тут я заранее забрасываю удочку насчет Синявского с Даниэлем, — чтобы отвлечь мировую общественность от событий во Вьетнаме. Вы же понимаете, что США готовятся развязать там полномасштабную войну?
— Это ты сам додумался до такого?
— Так ясно же, к чему там дело идет, газеты читаю. В ноябре пройдут выборы в США. Сто процентов победит Линдон Джонсон, он дождется инаугурации — и вперед! А Конгресс уже развязал ему руки своей Тонкинской резолюцией.
— Я бы не был так в этом уверен.
— И зря. Попомните мои слова: именно так все и произойдет, США ввяжутся в эту войну, и крайний срок этому — весна.
— Возможно, но не обязательно.
Недоверчивость шефа понятна — пока все вмешательство США ограничивается лишь военными советниками и патрулированием Тонкинского залива эсминцами, а Джонсон усердно изображает из себя миротворца. Но я-то уже хорошо знаю, чем это закончится. И ЦРУ действительно будет проводить операции, отвлекающие прогрессивную общественность от войны во Вьетнаме. И там уже все сгодятся — и Синявский с Даниэлем, и Бродский, и много кто еще.
— Ладно, я понял, что мы должны сыграть на опережение. Посоветуюсь с Никитой Сергеевичем, как нам это достойно провернуть, чтобы не выглядело уступкой его защитникам. Отступать ведь тоже надо уметь красиво.
С чувством выполненного долга я прощаюсь и выхожу из столовой. Теперь мне в Союз писателей, нужно и там почву «удобрить».
У большого желтого особняка с надписью «Охраняется государством» было все так же многолюдно. Загорелые авторы вернулись из отпусков и потянулись в центр писательской жизни страны. С трудом протиснувшись между двумя серыми «Волгами», я взглянул на памятник Толстому, тяжело вздохнул и вошел внутрь здания. На лице пожилой вахтерши появилась сосредоточенность. Узнает? Нет, без бороды не узнала.