— Понять и простить, — вспомнил я шутку из будущего.
— Боюсь, что не получится. — Лейтенант вздохнул, достал какие-то документы. — Медики говорят, что оба вора получили серьезные увечья. У одного — сложный перелом руки. У второго — травма головы. Требуется операция. Я говорил с прокурором, тут может быть превышение пределов необходимой самообороны.
— Да второй вообще на меня с ножом кидался! — вскинулся я.
— И он за это получит свой срок. Но, боюсь, и тебе придется ответить за тяжкие телесные повреждения. Писатель ты или нет, советский закон для всех один…
— И таким делом бросили заниматься лучшие силы КГБ? — засмеялся я. — Вы меня на эту туфту не купите!
— Надеешься на своих высоких покровителей? — кивнул сам себе лейтенант. — Что ж, понимаю. Только подумай хорошенько, на тех ли людей ты сделал ставку. Как бы они тебя не бросили в самый последний момент. Оказанная им услуга ничего не стоит.
Ага. Москвин знает о моем участии в спасении Хрущева, но не знает о дальнейших планах Никиты на меня. Берет на слабо, проверяет. Точнее, проверяет кто-то из его начальства. Которое, сделай я несколько звонков, легко отопрется от моего тезки. «Какой такой Москвин? Не давали мы никакой санкции на его вербовку. Личная инициатива лейтенанта, будет наказан!» А что, если поиграть в двойного агента?
Я повесил голову, тяжело вздохнул.
— Ты и сам об этом, вижу, думал, — улыбнулся «бурильщик». — Подумай еще вот о чем. Ты же не москвич? Еще два года поучишься — и прощай столица? Распределят в Мухосранск — и давай паши в заводской многотиражке. Оно тебе надо? Давай так. Ты поможешь нам — а мы тебе. Оставим работать в Москве, дадим квартиру…
А вот и пряник появился.
— Кто «мы»?
— Об этом пока преждевременно. Скажем так, люди, которым небезразлична судьба страны. Ну и твоя тоже.
— А если я соглашусь? — киваю на документы в руках Москвина.
— Разумеется, мы все уничтожаем по превышению самообороны. — Лейтенант сделал вид, что рвет бумаги. — Тебя не будет в протоколе, воры получат свое и отправятся в тюрьму.
Ну что? Тупо отказаться или сыграть в двойного агента? Иванов прилетел в Москву на следующий день после исторического разговора с Хрущевым. Доложу ему, и будем доить этих «неравнодушных к судьбе страны». Хороший вариант.
— А что конкретно надо делать? Я ничего подписывать не буду!
— Ничего и не надо подписывать, — неестественно засмеялся лейтенант. — Тебе же тогда платить надо. А у меня нет на это фондов. Будем встречаться с тобой в МГУ иногда для бесед.
— Каких бесед?
— Будешь рассказывать нам, что там в верхах творится. Какие разговоры ведут с тобой Хрущев, Мезенцев…
— Стучать… — Я поморщился, сделал вид, что колеблюсь.
— Зачем стучать? — ненатурально удивился Москвин. — Информировать! А мы, в свою очередь, поможем уладить твой конфликт с Фурцевой.
А вот и вишенка на торте.
— У тебя же будут еще книги выходить. И клуб твой литературный — хорошая затея. Жалко все это будет потерять из-за обид Екатерины Алексеевны.
— Ну хорошо. — Я сделал вид, что сдаюсь. — Я согласен.
— Вот и славненько! — теперь уже искренне улыбнулся лейтенант. — Сейчас тебя отправят домой, увидимся в МГУ после начала учебы!
В квартире на Танахе заснуть сразу, разумеется, не получилось. Ворочался, считал до ста. СЛОВО долбило в голове, и это тоже не добавляло спокойствия. Начал вспоминать встречу с музыкантами.
— …ничего не сказали, погрузили в военный самолет, и вот мы тут. — Худощавый патлатый парень в джинсах и рубашке с коротким рукавом развел руками. — Не кормили, не поили…
— Да ладно, Ник, — включился в беседу его мелкий чернявый сосед в футболке с буквой «Д». Динамовец? — Нас же к самому Хрущу притащили! Представляешь, что будем рассказывать в Гнесинке!
— Пит, ты забыл про подписки, что с нас взял этот, со шрамом? — К нам, стоящим в тени автобуса, подошел сгорбленный парень лет тридцати, с большими залысинами на голове. Заметив мой взгляд, музыкант нацепил на себя красную кепку, протянул мне руку. — Фред. То есть Федор.
— Алексей, — представился я, — Русин.
— Ага! Вот и наш обещанный поэт… Знакомьтесь, парни.
Мелкий чернявый парень оказался барабанщиком по имени Петр. Его почему-то все звали Пит. Солистом был худощавый парень — Николай, или Ник. Он играл на гитаре. Федор был «саксом». Не хватало баса и клавишника. Впрочем, последние еще не скоро появятся в музыкальных группах. Синтезаторы только-только начали проникать с Запада в Союз.
— То есть вам ничего не объяснили?
— Неа, — покачал головой Фред. — Мы пришли по объявлению в институте устраиваться в новый ВИА. Долго ждали своей очереди — отбор был жесткий. А потом без объяснений погрузили в самолет и привезли сюда. Слушай, а как тут с хавчиком? Кормят?
— И поят. — Я задумчиво посмотрел на дверь, которая вела в бункер. Интересно, что теперь решат Хрущев и Ко? Оставят музыкальную группу? Сделают ее запасным вариантом?
— Ну если поят, — загалдели ребята, — жить можно!
— Слушай, Алекс, — Ник моментально переиначил мое имя, — а Хрущев, он какой?
— Нормальный, себе на уме, — ответил я. — Так что у вас с музлом? Не репетировали, поди, еще?
— Да не, мы можем слабать кое-что для показа, — помотал головой солист. — Я под Барашкова могу. Ну это… «Главное, ребята, сердцем не стареть»…
Последнюю фразу Ник пропел вполне неплохим баритоном.
— Гайз ноты знают, сыграем. Но нужен бас.
— Да, бас-гитару надо, а лучше две, — поддержали солиста Фред и Пит.
— А из иностранного? — поинтересовался я.
— Ну Битлов можем, — замялся Ник. — She Loves You, йе-йе-йе…
Да, все было плохо. Просто ужасно. Как хорошо, что я отказался во всем этом участвовать. Позору было бы…
— Алексей, — из бункера вышел хмурый Мезенцев. — Иди сюда.
Я кивнул музыкантам, и мы отошли в беседку, увитую диким виноградом. Сели на скамейку, попереглядывались.
— Короче, дело к ночи, — вздохнул генерал. — Журнал твой утвердили. Восстановим редакцию «Советского студенчества». Будет решение ЦК.
— Почему «восстановим»? — удивился я.
— А Сталин пересажал всю редакцию в сорок седьмом. Журнал с тех пор не выходит. Ты не знал?
Я обалдело покачал головой.
— Но и с ВИА тоже решили попробовать. Пока, так сказать, в холостом режиме. Поможешь им с песнями? «Мгновения» всем очень понравились!
Я мысленно застонал. Но промолчал.
— Ладно, если мы все утрясли, — резюмировал Мезенцев, — собирайся. В Москву летит военный борт, отправишься на нем вместе с Ивановым.
Раз заснуть все равно не получается, решил занять себя чем-то. Включил настольную лампу, сел за свой старый письменный стол. Провел рукой по столешнице. Скоро сентябрь. Начнется учеба, и жизнь снова так закрутится, что даже сесть подумать будет некогда. А сейчас, когда из парней никого еще нет, можно не спеша пораскинуть мозгами, обдумать свои ближайшие планы.
Первым пунктом идет журнал. Для меня это главное направление. Но поскольку Аджубей пока в санатории, мне остается только основательно готовиться к разговору с ним и продумывать детали. Его ведь общая картина не устроит. Этот профессионал захочет подробностей: кто будет главным редактором, какую политику он станет проводить, на какой должности вижу себя я сам? А кого в сотрудники набирать? Шустрых молодых журналистов в Москве полно — только свистни, набегут. Но среди этой братии и авантюристов хватает, и карьеристов, которым по большому счету все равно где работать. Загубят ведь хорошее дело. Надо своих подтягивать.
Второй пункт — Особая Служба. Мне пока не до конца понятно, чем она вообще будет заниматься. Ну восстановим мы сталинскую агентуру, а дальше? Не получится ли потом так, что сотрудники Иванова начнут действовать параллельно с КГБ и соперничать с ним? Может, это и надо Хрущеву? Создать противовес Комитету? Или речь идет только о сборе информации и ее дальнейшем анализе? Одни вопросы вместо ответов.
И в свете дружбы-соперничества между конторами Иванова и Мезенцева возникает еще одна дилемма, но уже личного характера, — кому мне докладывать о происках лейтенанта Москвина? По идее — своему новому начальству, поскольку там проявлен интерес к главе государства и председателю КГБ. А если по совести? Разве не должен я в первую очередь предупредить Степана Денисовича, что под него нагло роют его же собственные подчиненные?
А еще нужно хорошенько напрячь мозги и вспомнить, чего неприятного можно ждать в стране и мире в ближайшее время. Из того, конечно, на что я могу положительно повлиять. Пока, кроме цээрушного туннеля под Берлином и диссидентов, на ум ничего не приходит. Самые скандальные фигуры, нанесшие наибольший урон репутации СССР, — это Буковский, Солженицын и Синявский. «Обменяли хулигана», этому хулигану еще год сидеть в психушке, и ситуация пока терпит. А вот Солженицын уже написал первый том своего «Архипелага», активно работает над вторым. Закончит его через несколько лет и переправит на Запад.
Произведение о репрессиях в СССР произведет эффект разорвавшейся бомбы и станет на долгие годы хитом самиздата. Оба тома надо по-тихому уничтожить. Солженицын часто встречается с Твардовским, выезжает в Москву из Рязани, где работает школьным учителем. Свои рукописи он хранит дома, и, если они сгорят, восстановить их будет нереально, ведь ему пришлось опросить больше двухсот политзаключенных и переработать огромный массив информации. Другого способа нейтрализовать его я пока не вижу.